— У меня ноги подкашиваются от вина. Похоже, я так и останусь на этом месте, и никакая сила на свете не сдвинет меня отсюда.

Довольный удачным вечером, Огюстен сел рядом с ней, облокотившись на колено:

— Лучшего я и не желал бы. Если бы ты осталась здесь, я имею в виду…

Она поддразнила его, отведя глаза в сторону, а лицо при этом приняло глубокомысленное выражение. Со стороны можно было подумать, что она колеблется и раздумывает. Наконец, последовал уклончивый ответ:

— Давайте не будем пока об этом говорить.

— Кто научил тебя танцевать?

— Учительница, о которой я вам рассказывала.

— Она знала свое дело. А что ты скажешь, если мы с тобой потанцуем в Версальских садах? В следующем месяце намечено устроить несколько грандиозных балов и гуляний с фейерверками. — Предвидя отказ, причина которого была очевидна, он добавил: — Но тебе придется позволить мне купить для тебя подходящее платье, иначе нас обоих попросят выйти вон!

Еще раньше, обдумывая это обстоятельство, Огюстен пришел к выводу, что будет лучше, если Маргарита почувствует себя в роли благодетельницы, милостиво соизволившей принять платье в силу необходимости, нежели он предложит ей подарок, от которого она, скорее всего, откажется. И не важно, какие слова при этом прозвучат — результат будет одинаковым. Лучшего момента для приглашения выбрать было нельзя, ибо Маргарита сейчас витала в облаках, находясь под воздействием винных паров. Огюстен видел, что его слона упали на благодатную почву.

— Ни за что на свете я не хотела бы поставить вас в неудобное положение! — взволнованно воскликнула Маргарита.

— Ну что ж, значит, договорились. Я попрошу одну из придворных дам порекомендовать хорошую портниху и пришлю ее к тебе.

У Маргариты возникло смутное ощущение, что она слишком быстро уступает поле битвы, однако это почему-то нисколько не тревожило ее. Этим вечером происходили чудеса, и казалось, вместо крови ее артерии были переполнены волшебными золотыми воздушными пузырьками, которые лопались и снова возникали из источника счастья, природа которого была ей неизвестна. Маргарита подняла руки над головой и медленно, словно ее постепенно увлекали за собой чьи-то невидимые руки, опустилась на спину и распростерлась на полу, мечтательно глядя в потолок.

— Во всей Франции нет такого дома, который мог бы сравниться с этим великолепием…

— И женщины, хоть отдаленно напоминающей тебя… — Огюстен наклонился, всматриваясь в ее лицо. Легче всего было бы соблазнить ее прямо сейчас, но он хотел, чтобы она почувствовала истинное желание и любовь и осознавала свои действия. Было бы нечестно и несерьезно воспользоваться состоянием полусонной эйфории, в котором она сейчас находилась.

— Уже поздно. Я отвезу тебя домой.

Бережно поддерживая, Огюстен поднял ее и поставил на ноги. Маргарита на мгновение приникла к нему и жадно, словно в каком-то забытьи, потянулась к его рту губами, но затем опомнилась и отвернулась. В последнем всплеске энергии она раскинула руки и торжествующе закружилась по залу, словно ребенок, стремящийся продлить приятное ощущение, а затем легкими, танцующими шагами пересекла зал и сбежала по ступенькам крыльца к ждавшей их коляске, в которую уже были запряжены свежие лошади. На обратном пути Маргарита все время тихо напевала — для себя и для него.

Они расстались у каменной лестницы, которая вела к двери ее квартиры и располагалась позади шляпной мастерской во внутреннем дворике, вымощенном плиткой.

— Спокойной ночи, Огюстен! Сегодняшний вечер я запомню надолго, — произнесла она, стоя на верхней площадке.

— Это всего лишь начало. Таких вечеров у нас будет еще много.

Продолжая улыбаться, Маргарита медленно поднялась еще на несколько ступенек, но внезапно повернулась и бросилась вниз. Огюстен вдруг почувствовал прикосновение горячих, мягких губ и в следующий момент уже крепко сжимал ее в объятиях. Она сделала слабую попытку вырваться, заранее обреченную на неудачу. В этот момент ее девичий, не слишком умелый поцелуй претерпевал изумительные превращения. Огюстен, завладев ее языком, втянул его в свой теплый, влажный рот, и только тогда она узнала, каким должен быть поцелуй. Маргарита прижалась к нему всем телом и почувствовала, как высокая, прекрасная волна поднимается в ней. Это было доселе неведомое ей ощущение, которое бессознательно подавлялось и пряталось где-то в глубине все эти долгие недели, однако теперь ее душевные раны залечила любовь, и оно вырвалось, наконец, на поверхность.

Огюстен разжал объятия и отпустил ее. Маргарита глубоко вздохнула, не сводя с него глаз. Он осторожно, едва прикасаясь, провел рукой по ее щеке и тихо произнес:

— Иди спать, Маргарита, а то я отнесу тебя на руках…

Задыхаясь от волнения, она отпрянула от Огюстена и, путаясь в юбках, стремглав побежала вверх по лестнице. Захлопнув дверь и закрыв ее на засов, девушка вбежала в спальню и бросилась на кровать. Сердце отчаянно колотилось у нее в груди, и все тело изнывало в какой-то сладостной истоме, особенно самые интимные его части. Слова Огюстена заставили ее опомниться и вызвали смятение в душе. Она испугалась неудержимого желания ощутить прикосновение его рук к своей обнаженной плоти и познать его ласки. Слишком рано! Он еще не любит ее! Она не должна позволять своей страсти поставить под удар все то, о чем они уже условились. Если он овладеет ею, а его сердце по-прежнему останется для нее чужим, как же тогда она сможет навсегда удержать его? Между любовью и физическими удовольствиями может лежать расстояние во много тысяч лье, но разделенная любовь и нежность в состоянии преодолеть любое испытание, посланное судьбой.

Она заснула, не раздеваясь, и утром чрезвычайно удивилась, обнаружив, что проснулась одетой. Однако ее удивление было недолгим: схватив корзинку с веерами, Маргарита помчалась во дворец, рассчитывая, что и этот день окажется не менее прибыльным.

Днем ей довелось увидеть нескольких членов королевской семьи, которые поднимались и спускались по лестнице и проходили через вестибюль. Иногда они садились в карету, ожидавшую у подъезда. Многих из них Маргарита знала в лицо, поскольку прежде неоднократно видела их, включая принцев крови и принцесс, однако вблизи они производили иное впечатление. Особенно заинтриговали ее две дамы, соперничавшие в борьбе за благосклонность короля, — мадам де Монтеспан и мадам де Ментенон. Первая слишком располнела и предпочитала в одежде яркие, броские цвета, а вторая обладала обворожительной улыбкой и не терпела экстравагантности. Ее элегантные наряды отличались темными тонами, из украшений мадам де Ментенон признавала лишь небольшой золотой крест. Единственный законный сын короля, прозванный за свой высокий рост Великим дофином, постоянно сыпал безобидными шутками. У него было румяное, упитанное лицо, свидетельствовавшее о прекрасном здоровье и отменном аппетите, которое обрамляли кудрявые волосы, спускавшиеся на плечи и отливавшие на солнце золотом. Его жена, довольно толстая и неповоротливая, была женщиной недалекого ума, но Великий дофин, казалось, не замечал этих недостатков; его преданность супруге не знала границ.

Самым колоритным персонажем являлся младший брат короля, которого всегда величали «мсье». Раскрашенный как куколка, он всегда быстро пробегал мимо в туфлях на высоких каблуках. Несмотря на полную противоположность Людовику в сексуальных предпочтениях, он был женат и даже имел детей.

Появление королевы, как правило, не вызывало никакой реакции со стороны деловито торгующих продавцов и покупателей, которые едва ли обращали на нее какое-либо внимание, если только не оказывались у нее на пути. Однако все обстояло иначе, когда прибывал Людовик. Это было похоже на внезапную вспышку солнечного света, поражавшую всех присутствовавших. Гипнотическое действие его личности проявлялось и в том, что даже стоявшие в самом конце вестибюля помимо своей воли принуждены были смотреть в его направлении, изо всех сил вытягивая шеи, а от бесчисленных поклонов и реверансов начинало рябить в глазах.