Да я ненавидел этот город. Именно здесь от меня ушла Светка, с которой я прожил десять лет. Здесь в меня стреляли из обрезов, тыкали ножами. Здесь двое подонков, уложившие насмерть солдата из войсковой части и забравшие его автомат, убили моего заместителя, когда он пытался задержать их, а потом я расстрелял их как бешеных псов из автомата «Калашникова»… Да мало ли что было…

– Интересно, откуда он все-таки взялся? – прервал мои невеселые размышления Вололька.

– А кто его знает.

– Надо устанавливать его личность и связи. Представляешь, какой шум поднимется. Газетные заголовки: «Ритуальные убийства», «Прокуратура не хочет видеть истинных виновников трагедии».

– Я уже думал об этом… Личность мы установим без труда. Наверняка он судимый, так что или наш информцентр, или главный информцентр МВД по дактилокарте нам даст всю раскладку.

– Надо тогда послать в Москву кого-то в командировку. По почте бумаги будут неделями ходить.

– Найдем кого послать.

… В нашем информцентре никаких сведений на подозреваемого не содержалось. Ждать же ответа из ГИЦ, посылать туда сотрудника не пришлось. Утром в мой кабинет зашел старший оперуполномоченный из отделения по раскрытию особо тяжких преступлений и сообщил, что прекрасно знает бродягу.

– Я еще в райотделе работал, – сказал оперативник. – Где-то полгода назад его в дежурку привели. Бомж. Полаялся на улице, кажется, с доцентом нашего мединститута. Хотели дело по хулиганству возбуждать, но потом прикинули – на пятнадцать суток и то с трудом история тянет. Отправили мы его в приемник-распределитель. И нате – объявился, зараза.

– Бери машину и двигай в райотдел и в приемник-распределитель за документами, – велел я.

Вскоре передо мной лежала тонкая папка с материалами. Фотографии – в фас, в профиль, протоколы задержания, объяснения, справки о судимости. Я взял фото. Впалые щеки, гладкое, рыбье, какое-то обтекаемое лицо… И тот же цепкий взор человека, привыкшего замечать все и видеть людей насквозь. Ничего общего с обычными равнодушно-рас сеянными взорами бродяг, которых гонит злой ветер по просторам матушки-Руси.

«Ян Георгиевич Бунаков, 1954 года рождения, уроженец и житель города Твери, образование среднее, не судим, временно не работает».

«21 января с.г. в 19:40 гражданин, назвавшийся Бунаковым Я. Г., приставал на улице к гражданину Сотнику Г. И., доценту медицинского института. Бунаков был задержан подоспевшими гражданами и патрульным нарядом милиции в составе младшего сержанта А. С. Павлова и рядового милиции И. Н. Смольяненко».

«В возбуждении уголовного дела по ч. 1 ст. 206 УК РСФСР (хулиганство) отказать за отсутствием состава преступления».

«Я. Г. Бунаков направлен в приемник-распределитель для лиц без определенного места жительства. Освобожден 2 февраля с.г.».

Я набрал Володькин номер. Он поднял трубку.

– Слушаю.

– Давно не виделись.

– Уже полтора часа.

– Что делаешь?

– Сижу, настукиваю на машинке постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы.

– Зайди ко мне. Мы кое-что узнали про бомжа. Если, конечно, тебе это интересует.

– Конечно, интересует. Страсть люблю подобные истории.

В ожидании Володьки я принялся за чтение рукописи. Она почему-то притягивала меня как магнит.

"Встреча с убийцей поручика Никитина сильно подействовала на меня, Я невпопад отвечал на вопросы Терехина, поскольку мысли мои были заняты воспоминаниями о памятной встрече на постоялом дворе. Так убийца это или нет? Очень уж невероятно, чтобы святой отец вдруг решил посвятить себя военному ремеслу, да еще сразу был произведен в офицеры.

О таком мне еще слышать не доводилось… С одной стороны, я вполне мог обознаться. Ведь отца Пафнутия видел лишь в полутьме, да и был он тогда с рыжей бородой. Сколько на свете похожих людей! Я сам знавал одного купца, вылитого Петра Третьего, но это отнюдь не значило, что он таковым и являлся. С другой стороны, лицо батюшки было очень выразительным, такое трудно спутать с кем-то, а уж тем более забыть.

Этот здоровенный горбатый нос – вот уж действительно такой встретишь нечасто!

Нет, все-таки не он, подумал я с раздражением. Не может такого случиться. Я вновь припомнил виденного мельком гусара. Гусар как гусар – ментик, доломан малинового цвета… Малинового? Я похолодел. Как же сразу не додумался? Гусарские полки носят форму какого-то определенного цвета. Малиновый – отличительный для Воронежского. И погибший на постоялом дворе поручик Никитин носил точно такую же форму. Отсюда следует… Ну да, батюшка убил поручика, чтобы занять его место!

В моей памяти всплыли рассказы Терехина о проникновении турецких шпионов в русский лагерь. Возможно, этот таинственный лжегусар здесь для того, чтобы помогать нашему противнику.

«Да брось ты. – Голос разума вновь заговорил во мне. – Это напоминает досужие рассказы, а то и мужицкие сказки. Ну, совпадают полк, звание. Все это может быть чистой случайностью, помноженной на мое необузданное воображение… Может, мое сознание играет со мной злую шутку и досужие домыслы кажутся истиной. Надо плюнуть на все это и заняться чем-нибудь дельным».

Но ни о чем другом я думать не мог. Успокоить себя не удавалось. Я все больше укреплялся в мысли, что мне надлежит незамедлительно проверить свои подозрения. Как – это мы посмотрим.

Перво-наперво я решил отыскать лже-Никитина и потихоньку проследить за ним. Мой проводник Терехин оказался человеком весьма наблюдательным. Его сразу заинтересовало то, что я проявляю слишком большой интерес к какому-то гусару. Пришлось покривить душой и наплести ему заведомую не правду.

– Все дело в том, уважаемый Петр Васильевич, что сей офицер напоминает мне одного родственника, с которым мы в давней ссоре. Обязан вас предупредить, что кузен ничего не должен знать обо мне, иначе дело кончится скандалом, а я предпочел бы отложить подобное занятие до мирных времен.

– Весьма разумно с вашей стороны, – понимающе кивнул доверчивый капитан.

Мы шли по лагерю, и в этот момент Господь, будто карая за вынужденную ложь, поднял прямо передо мной кучу земли и осколков камней, оглушил громом и ослепил яркой молнией. Тут же я понял, что силы небесные здесь совершенно ни при чем. Просто заговорили во весь свой могучий голос пушки янычар.

– Ложись! – крикнул капитан. Мы оба упали как подкошенные, а вокруг свистели ядра.

– И долго это продлится? – спросил я, приподнимая голову.

Мне вовсе не улыбалось ползать на брюхе под вражескими ядрами – этому противилась вся моя натура. Терехин не расслышал моего вопроса, так как в нескольких метрах от нас разорвалась артиллерийская граната.

Мне пришлось вторично обратиться к нему и прокричать во весь голос;

– Я спрашиваю, когда это кончится?

– Потерпите, Иван Алексеевич, потерпите. Даст Бог, скоро перестанут. Все обойдется… Все обойдется…

Я удивленно взглянул на Терехина, меня поразило, что «все обойдется» он повторил несколько раз, как заклинание или молитву. Тут я увидел то, чего никак не ожидал: зрачки у Терехина были расширены, в лице ни кровинки. И я понял, что капитан боится! Да еще как! Он судорожно крестился после каждого взрыва и при этом странно позевывал, будто в легких у него не хватало воздуха. Увидев этот плохо скрываемый страх, я вдруг и сам испугался. Даже не столько свиста ядер и взрывов. Я испугался своего страха. Того, что он мог сделать со мной, превратив мое крепко сбитое, здоровое тело в трусливо трепещущую плоть.

И тогда я, пересилив себя, встал в полный рост, отряхнул колени и, отвернувшись от Терехина, стал из-под руки смотреть на конно-артиллерийскую роту, прямо с марша разворачивающую все двенадцать орудий, среди которых мой взгляд сразу выделил шесть шестифунтовых пушек и столько же четвертьпудовых единорогов – гладкоствольных орудий с особой конической зарядной камерой, которые соединяли в себе качества и пушек, и гаубиц, стреляли и ядрами, и гранатами, и картечью.