Веревки, которыми его привязали к дереву, оказались крепкими, и Лука, хоть его голова и должна была бы быть занята другим, отметил, что товар качества отменного, скорее всего с Волги. Затем ужас накатил на него с новой силой, он стал дергаться, вырываться, но веревки только глубже врезались в кожу и доставляли сильную боль. Тогда Лука повис на них и в отчаянии завопил на весь лес:

— Помогите-е-е!

Потом набрал в легкие побольше воздуха и вновь завопил:

— А-а-а!

Тут в кустах что-то затрещало, и Лука, покрывшись в момент холодным потом, подумал: «Ведмедь!» — Я те покажу — орать, — послышался грубый голос. — Замолчь, гадюка подколодная, не то враз кишки выпущу. Приказано, чтоб тихо стоял и не вякал. Цыц, поганка!

В голосе ощущалась такая нешуточная угроза, что Лука подумал — этот свирепый тип, которого он не знал, пожалуй, не лучше, чем ведмедь или волки… Нет, волки все ж таки похуже. Даже с самым дурным человеком можно попытаться договориться.

— Э, браток…

— Цыц, сказано, не то ремней из шкуры нарежу!

— Господь, обереги, — прошептал под нос Лука. Чернобородый появился утром и отослал охранника, которого купец так и не рассмотрел. Рубаха на чернобородом теперь была серая, не такая богатая, да и сапоги потяжелее, подешевле. В руке — топор. Сейчас он походил на зажиточного крестьянина.

— Здоровья тебе. Лука сын Мефодия!

— Что ж ты творишь-то? Пошто меня чуть на съедение волкам не отдал?

— Не отдал бы. Ты мне живым нужен. Ответил бы вчера по-хорошему, о чем я тебя спрашивал, — не стоял бы теперь здесь. Когда я тебя спросил о деле, что ты мне ответил? Что о твоих успехах торговых ни с кем говорить не намерен. Таково твое правило, и даже для хорошего человека менять ты его не намерен. Говорил?

— Ну говорил, — сказал Лука. Беседа с чернобородым была спокойная, и на душе купца немного полегчало. — И сейчас то же скажу.

— Ну скажи. А я тебе для начала палец отрежу, потом руку. Последним язык вырву, потому ты мне еще многое сказать должен.

— Да как же это?.. — проблеял Лука.

— Кому ты, чертов сын, в прошлом году книгу «Апостол» в серебряном окладе продал?

— Так разве упомнишь?

— Еще как упомнишь!

— Ну, Георгию Колченогому, купчишке из… — Лука назвал небольшой городок. — Так какая тебе польза с того? Его недавно в наших лесах разбойники порешили. Сам Роман Окаянный, поговаривают.

Чернобородый нахмурился.

— Плохо. А куда Колченогий ту книгу дел?

— А мне откуда знать.

Слова Луки звучали неискренне, и чернобородый, почувствовав это, равнодушно произнес:

— Ну что ж, будем косточки твои молоть. Купец привык не делиться ни с кем никакими, даже бесполезными сведениями, но сомнения в том, что чернобородый способен устроить ему страшную пытку, не было. Поэтому Лука нехотя процедил:

— Георгий говорил, что боярину одному в своем городе продал. Мерзавец — двойную цену супротив моей выпросил, а мне и этого платить не хотел.

— Что еще знаешь об этом?

— Чем хочешь поклянусь — больше ничего не ведаю!

Чернобородый согласно кивнул.

— Ты все узнал, деньги забрал, все карманы вычистил, — плаксиво заканючил Лука, забыв упомянуть, что денег-то у него было всего ничего — в кабаке за него незнакомец заплатил раза в три больше. — Отпусти ты меня, не нужен я тебе более. Ну совсем не нужен.

— Правильно, — холодно улыбнулся чернобородый. — Совсем не нужен.

— Так развяжи. Чем хочешь поклянусь, крест поцелую, что ничего никому не расскажу.

— Отпустить-то просто, — не двигаясь, с усмешкой произнес чернобородый. — Только вот славы имени своего уронить не могу…

— Что у тебя за имя такое?

— Да простое имя. Прозвали меня Романом Окаянным.

Тут-то купец и понял, что пришел его смертный час…

АТЛАНТИДА. ДВОРЕЦ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ

Возраст дворца правителей Атлантиды перевалил за семь тысяч лет. За это время менялись внутренняя планировка и убранство, перекрытия, крыша, достраивались новые помещения, но гигантский куб дворца оставался неизменным. Так же, как и семь тысяч лет назад, взмывали ввысь стрельчатые арки и окна, поддерживали свод огромные черные фигуры крылатых кошек и рогатых собак, обвивали здание кольца трехглавой змеи Архонта, символизирующей бесконечность бытия. Гранит был гладок, как стекло, время почти не оставило на нем следов. Даже краска на колоннах в семь обхватов в главном тронном зале еще не сошла. Древние Атланты умели то, что их потомки забыли.

Императорский дворец являлся и неприступной крепостью. Сколько войск варваров, сколько бунтующих толп разбились об эти ворота. Сколько завоевателей нашло здесь свой конец. Северная стена была оплавлена — это трижды проклятый Падвин, брат императора Атлантиды, четыре тысячи лет назад брал дворец, используя давно забытое оружие, способное плавить гранит. А выбоины справа от ворот — следы «огнеплюев», которыми пользовались еще пятьсот лет назад. А северной башни теперь нет — в ней полторы тысячи лет назад прятался тогдашний император, поссорившийся с советом Магов. Совет прибег к силе кристаллов, и башня вместе с императором испарилась, как снег на огне.

Видели эти стены взлеты Империи, ее падения, являлись свидетелями кровавых междоусобиц. Отсюда континентом и ста островами правили гении и ничтожества, злодеи и люди, полные добродетелей, разрушители и созидатели. В этой плеяде Прат Хитрый не выделялся чем-то особенным. Он был обычным ничтожеством, но именно в его правление тлен и усталость бесповоротно овладели Атлантидой.

Прат Хитрый не любил огромного и величественного, украшенного золотом, драгоценными камнями, коврами галльской работы тронного зала. Он вообще не любил обширных пространств. Ему нравилось забиться куда-нибудь подальше. И сейчас он разлегся на мягких подушках в небольшой комнате за тронным залом. Двери сторожили гиганты из императорской гвардии — воины ста жизней. За их спинами Император чувствовал себя в безопасности. Рядом на ложе возлежал советник Картанаг Змея — правая рука Императора, которого злые языки именовали истинным правителем. Конечно, это было не так. До истинного правителя Картанагу было далеко.

— Принц Горман, — поклонился слуга у входа.

— Зови, — кивнул Император, морщась. У него снова закололо в груди. Ему не хотелось видеть принца. Ему вообще ничего не хотелось.

— Я чувствую себя все хуже.

— Хуже-лучше, — пожал плечами Картанаг. — За падением следует восхождение. Ты выздоровеешь. И все изменится. Об этом возвещает свет звезд. И ровное сияние кристаллов.

Картанаг говорил мягко и проникновенно, но душа в этот момент была переполнена злого веселья. «Ты проживешь столько, сколько нужно мне. Император».

Император ударил ладонью по прозрачному стеклу. Его не пробьешь и «огнеплюйкой». Тоже наследие древности. Из окна открывался прекрасный вид на город.

Перполис раскинулся на семи холмах — маги утверждали, что это одно из условий долгой жизни великого города. Солнечные лучи разбивались в волнах, катящихся по заливу, играли на золоте шпилей храма Духа Моря, на крытых железом крышах домов плебса и дворцов аристократии. Гигантские ворота города возвышались рядом с портом, куда причаливали галеры и парусники, везущие грузы из дальних провинций и рабов с диких континентов. Сфинкс сорока метров в высоту смотрел куда-то вдаль задумчивым взором. Огромный шар Прибежища Кару — бога Света — венчал самый высокий холм, окаймленный крепостной стеной. На вершине другого холма рабы копошились у возводимого еще одного храма Кару, который должен был затмить все, которые были или есть в Империи. Император Прат мечтал достроить его, оставив о себе великую память, но строительство тянулось уже семь лет, и конца-края ему не было видно. Как достроишь, если провинции бунтуют, подати не собираются, а те деньги, которые удается наскрести, идут на содержание роскошного двора и на подачки Плебсу?

— Может, ничего плохого, что принц набирается ума у Видящего мага? — неуверенно произнес Император.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: