Да, для русских с их незатейливым укладом жизни все это было непростой задачей. И германский гений, славящийся во всех землях, должен был помочь им в этом деле. Но упаси Господь меня и моих земляков от того, чтобы снисходительно и грубо навязывать другим достижения германского духа. Народы, стремящиеся к совершенству, сами придут к источнику мудрости и высоких знаний. И я способствовал этому в меру моих скромных сил.

Никогда еще столь рьяно не отговаривали меня от путешествия в холодную Московию родные и близкие. Они считали своим долгом неустанно и довольно нудно повторять: «Опомнись, Фриц! Куда тебя влечет тщетная и бесплодная жажда странствий? Разве ты не знаешь, что там по улицам деревень бродят бурые медведи, а от стужи трескаются деревья? Да и так ли уж нужно на себе испытать необузданный нрав тамошних правителей и бояр?..» Однако мой покровитель был другого мнения. «Там богатство, Фриц! Мы сможем значительно поправить наши пошатнувшиеся финансовые дела. Я знаю, что ты не сребролюбив, но нищета вряд ли может служить украшением» Он был прав, и он хорошо знал меня. С юных лет влекли меня новые страны, манила возможность возвыситься в лекарском искусстве, обрести знания, которые никогда не будут лишними целителю, даже закончившему некогда Гейдельбергский университет.

Мое нынешнее путешествие было долгим и нелегким. Прекрасные города с воздушными, белокаменными, златоглавыми соборами на возвышенности, сменялись убогими поселениями, где, казалось, навсегда воцарился мрак нищеты, запустения, беспросветной тоски и голода. Широкие полноводные реки и бескрайние поля уступали место непроходимым болотам и дремучим лесам. Лихой люд, бросавший угрожающие взгляды в спину, и вместе с тем гостеприимство и радушие, какие редко встретишь в наших землях. Все это было, было! И вот дорога моя завершилась здесь. В начале очень жаркой, особенно после затянувшихся холодов, весны.

Москва произвела на меня двойственное впечатление. Со стороны город был прекрасен, и дух захватывало, когда он открывался глазу со своими золотыми куполами, белокаменными стенами Кремля, царящими над множеством строений. Но очарование блекло, когда пересекаешь границу города. Вспоминались слова одного моего соотечественника «Со стороны этот град кажется великолепным Иерусалимом, внутри же это-бедный Вифлеем». Улицы там очень широкие, но неровные, грязные, беспорядочно застроенные большей частью деревянными бедными домишками, как правило, на две семьи. Церквей здесь огромное количество, мне показалось, на пять-шесть домов приходится по церкви, оно и неудивительно – любой более-менее знатный горожанин стремится возвести при своем доме церковь, чтобы молиться вместе с родными и дворней, и некоторые церкви совсем крошечные В городе очень много моих земляков, особенно они стали съезжаться при царе Петре Алексеевиче. Я без груда отыскал их в Немецкой слободе, которая, к моему удовольствию, по архитектуре и чистоте была эдакой маленькой Германией, там были лютеранские церкви, аккуратные деревянные и каменные домишки, и соотечественники ходили в западном платье.

Земляки приняли меня радушно, тем более что у меня имелись рекомендательные письма к весьма авторитетному среди них герру Зонненбергу, преуспевающему торговцу, чьи родственники в Айзенахе смогли убедиться в моем таланте искусства врачевания. Я застал его в каменном здании гостиного двора в Китай-городе, где шла бойкая торговля немецкими товарами. Тесная комната, служившая купцу кабинетом, была завалена толстыми книгами для учета товара.

– Вы лютеранин, герр Эрлих? – посмотрел на меня Зонненберг строго и с некоторым напряжением, и я увидел на самом видном месте в его конторке затертую от постоянного чтения Библию.

– Да, конечно.

– Это очень хорошо, – расслабился он и расплылся в улыбке. – Надеюсь, вы будете добрым прихожанином… Кроме того, католиков в России не любят… И русских можно понять, – в его глазах мелькнули немножко фанатичные искорки. Как я успел узнать, раньше он был священнослужителем и к делам веры относился очень серьезно, не давая покоя в этих вопросах моим землякам. Его стараниями был отстроен недавно новый лютеранский храм…

Зонненберг…, Возможно, первое ощущение обманчиво, но он мне сразу понравился. Мне он показался забавным и безвредным чудаком. Высокий, какой-то узкий и длинный, как шест, с застывшей на лице неизменной улыбкой, внимательный, знающий все обо всех, он, узнав о цели моего визита, взял меня крепко под локоть и, улыбнувшись еще шире, провел в свои покои, где, в ожидании слишком обильного для наших краев обеда, тут же начал вываливать на меня местные сплетни, в которых, понятное дело, я пока разобраться не мог.

Как я понял, дела у герра Зонненберга шли хорошо и он был вхож в дома московской знати. Так что он пообещал ввести в достойный круг и позаботиться о моей клиентуре.

И точно, слово его с делом расхождения не имели. Он помог мне снять небольшой каменный дом в спокойной части города, где, по его словам, проживает несколько наших земляков – в основном купцов и мастеровых. Он же свел с моим первым в Москве пациентом.

– Я знаю одного человека, который будет счастлив вас видеть, как родного отца, которого искал с детства, – усмехнулся Зонненберг.

– Почему? – спросил я. – Он настолько болен?

– Увидите…

Бауэр действительно был необычайно рад мне. Не то чтобы он обнаружил во мне какие-то громадные человеческие достоинства. Просто он болезненно не доверял, а в присутствии рядом квалифицированного знатока лекарского дела нуждался как в воздухе. Он жил неподалеку от монастыря у Спаса на Всходне… имел лошадиное лицо, крупные желтые зубы и мощные широкие плечи. Он был чрезвычайно горд тем, что его дом стоял на том самом месте, откуда, по стародавнему преданию, началась Москва.

– Именно здесь поселились первые местные жители, – тут же сообщил он мне, обнимая за плечи и показывая вдаль через узкое окно на втором этаже его дома. – Ведь отсюда очень удобно было добираться по водному пути до Новгорода по знаменитому Волоку Дамскому… Но об этом я еще поведаю вам подробно. А сейчас мне хотелось бы приступить к делу… Да, я люблю этот город. Но здесь тяжелый климат. Тяжелая жизнь. Это не может не сказываться на здоровье. И моем, и членов моей семьи, – он так глубоко и скорбно вздохнул, так что я обеспокоился, а не опоздала ли моя помощь. И незамедлительно приступил к исполнению своих обязанностей.

Диагноз я поставил быстро. Главной его болезнью была мнительность касательно своего драгоценного здоровья. Этим заболеванием он заразил свою супругу и трех дочерей. Правда, у его жены время от времени опухали ноги, но беспокоило ее не это, а боли в загрудинной области. «Кор пульмонале ацитум!» – поставил я про себя безрадостный для нее диагноз. Однако, как показало время, я, слава Богу, ошибся. Это Острая сердечно-легочная недостаточность – были обычные колики. Я прописал ей необходимые снадобья и мазь наружно.

В общем, жизнь достаточно быстро налаживалась. И город уже начинал мне нравиться каким-то варварским очарованием, которого начисто лишены наши цивилизованные, облагороженные европейские города и мне пока совершенно не хотелось в Европу…

На моем небе не было ни тучки, и настроение у меня было под стать – безоблачное. В тот роковой день я, гладко выбрившись, направился в трактир, где столовалось большинство моих соотечественников, я не мог представить, что мое суденышко уже преодолело спокойное море и входите полосу черных штормов…

После сытного обеда я вернулся домой и уселся за письмо в родной фатерлянд. К написанию писем я всегда относился добросовестно, привык излагать события спокойно и последовательно, поэтому доставленные домой мои произведения читали всей семьей, да еще и соседям. Справился я с этим делом около шести часов, когда пора уже было отправляться на вечерний визит к Бауэрам. Но перед этим я решил еще раз тщательно осмотреть свое новое жилище. Тогда и обнаружил ларец и книгу. Протягивая к ним руку, я еще не знал, что открываю ящик Пандоры, из которого на меня посыпятся несчастья…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: