Я вспомнил страх и ненависть, вспыхнувшие в глазах Густава, когда он захлопнул дверь своего дома передо мной, окровавленным, умирающим, молящим о помощи.

При здравом рассуждении видно было, что он просто предал меня. Он, и никто другой. Сознательно отложил в тот вечер мой визит до более позднего времени. Для того чтобы отдать меня в руки убийц! И недаром он сказал мне тогда: «Прощайте!» Он действительно прощался со мной навсегда, зная, что нам уже не суждено больше свидеться. Это-то он отлично понимал, забери его дьявол!

В груди моей закипала ярость. Так ошибиться в человеке, который казался мне добродетельным и честным! Что такого я ему сделал? За что он меня ненавидит? За что?

Бауэр – обычный, добросовестный, честный в делах лютеранин, у которого хорошо идет торговля, у которого добрая жена и послушные дети и которому в жизни ничего больше не надобно. Это внешне. А что скрывается у него в голове? Какие черные мысли и замыслы, какие злоба и страх? Да, с самого начала он был предупредителен, вежлив по отношению ко мне. И в один миг все это сменилось ненавистью. Я не давал ему ни малейшего повода. Я нигде не перешел ему дорогу, ничем не помешал. Он не знал меня раньше. И все-таки он страстно возжаждал моей погибели. Почему?!

Я припомнил мой первый визит к нему. Все шло нормально. Второй визит кончился застольем. И тоже ничто не нарушало спокойную беседу. До момента, пока… Да, конечно! Пока взгляд его не наткнулся на брошь. Но почему она пробудила в почти незнакомом человеке такую злобу по отношению ко мне? Вещь, безусловно, дорогая, но, чтобы честный немецкий купец из-за нее связался с разбойниками – это невероятно, но ведь я хорошо помнил, что, именно когда он увидел ее, кровь отхлынула от его лица. На нем появилось странное выражение. Это была не алчность. Это было нечто большее Точно, это был страх. Даже не страх, а ужас!

Брошь. О Господи! Что с ней связано? Откуда она? Уж не приснилась ли мне вся эта чертовщина?

Я резко поднялся со скамьи, потянулся к ларчику. Вспотевшая рука нервно соскользнула с замочка. Наконец я повернул замочек, ларец открылся. Я достал из него брошь и положил перед собой на стол.

Солнце клонилось к закату, и красные его лучи играли в гранях огромного рубина. Будто капельки крови мелькали в нем. Да, да, капельки крови, которую недавно пролили, Еще неизвестно, сколько крови уже омыло эту безумно красивую вещь, сколько жертв было ей принесено. Откуда она, какая загадка в ней сокрыта?

– Камни имеют душу, – произнес я фразу, когда-то давным-давно слышанную от одного старого, видавшего виды, немного безумного искателя философского камня, с которым меня свела судьба в столице алхимиков Париже. – И душа эта может быть доброй или злой.

Начинало темнеть, а я все смотрел на брошь, не в силах оторваться от ее мрачного очарования.

– Встречаются камни, которые питаются кровью, – вслух произнес я еще одну фразу старого алхимика.

Тут меня что-то укололо. Потом я понял причину – неясный шелест у дверей.

– Тысяча чертей, – прошептал я, внутренне побираясь. Кто ты – поздний гость? И что мне ждать от тебя?

Я взял пистоль, с которым твердо решил не расставаться, и прицелился в тень, возникшую у входа.

– Стой, или этот шаг будет последним! – крикнул я громко и, к моему неудовольствию, тонко. Я был взволнован.

– Вот теперь я вижу, что вы вполне здоровы, – донесся до меня голос моего соседа, который подобрал меня ночью у дома и спас тем самым мою жизнь – герра Кесселя. – Почему в темноте? Бережете свечи?

– Просто задумался.

– Я не вовремя?

– Вы всегда вовремя, мой спаситель. Проходите. Мы зажгли свечи.

– На вашем месте я бы закрывал двери…

– Да… Да, – кивнул я, досадуя, что после всех невзгод не только не дисциплинировался, но непозволительно расслабился. Как я мог оставить незапертой дверь?!

– Какая прелестная штучка. – Кессель взял брошь со стола и внимательно посмотрел на нее.

– Вы находите ее красивой?

– А разве может быть иначе? Какая филигранная работа. Какой занятный рисунок… Кстати, вы знаете, что он означает?

– Не знаю, – ответил я.

– Это знак борьбы Света и Тьмы. Во время моего обучения в Пражском университете был у меня увлеченный всеми тайными учениями старый уважаемый учитель. И он надежно вбил в мою голову премудрости, в которые я, впрочем, никогда особенно не верил. Он говорил, что подобные исключительные вещи обладают таинственной силой и бывают только у избранных. Он бы наверняка сказал, что этот уникальный рубин – камень силы. Он же – олицетворение нашей зависшей в пустоте планеты. А изумрудная змейка – символ власти над миром, она готова стиснуть землю в своих недружественных объятиях.

– Мне эта брошь досталась случайно.

– Если верить мистикам, такие вещи случайно никому не достаются. По словам Грубера, нет случая там, где действуют скрытые от нашего глаза силы и закономерности, стремления и возмущения.

– Этот ваш Грубер был несерьезным человеком?

– Это верно, несерьезным, – засмеялся Кессель. – Поэтому я не пошел по его стопам. Меня интересует природа, в ней одной отражен Божий промысел. Остальное же все – пустые выдумки или происки врага рода человеческого.

– А кто же те избранные, кому суждено владеть такой брошью? – неожиданно эта тема заинтересовала меня.

– Подобная брошь может достаться только Магистру.

– Кому? – Меня пробрал озноб, ведь именно так называл меня разбойник перед смертью.

– Магистру магии, обладателю черной силы.

– Святой Боже Иисус!…

Видимо, я побледнел, поскольку Кессель, с тревогой посмотрев на меня, поспешил успокоить.

– Слушайте, Фриц, я рассказываю все это, чтобы позабавить вас, а не для того, чтобы портить настроение и здоровье. Все это глупости… Кстати, я – не лекарь, но знаю рецепт от дурного настроения.

– И в чем он?

– Он очень прост, – Кессель достал из большой кожаной потертой сумки, с которой, должно быть, никогда не расставался, темную бутыль вина и с улыбкой поставил на стол.

– Это хорошее вино, герр Эрлих. Французы – люди пустые, необязательные, но я готов им простить все из-за того, что они делают божественный напиток…

Он подошел к полкам, на которых была расставлена посуда, взял две объемные металлические кружки, со стуком поставил на стол и разлил по ним красное вино.

– Прозит!

Я пригубил вино. Оно было густое, немножко терпкое и очень вкусное

Мы выпили… Потом еще. Так, за беседой, которая сама собой плавно текла под хорошее вино, при свете зажженных в серебряном подсвечнике трех свечей, мы освоили полностью эту бутылку… Как ни странно, опьянения я не почувствовал. Наоборот, голова стала ясной, мысли четче.

О чем мы говорили с Кесселем? О пустяках. О светской жизни в Европе. О тонкостях политики, которая по большому счету, касалась не нас, а королей.

– Я вас совсем заговорил, герр Эрлих, – внезапно спохватился Кессель. – Вам необходимо выспаться.

– Наверное, вы правы, – кивнул я, чувствуя, что мне не хочется спать. Но и после его слов я ощутил, что разговор меня утомил. Мне захотелось остаться одному.

– Я навещу вас завтра. – Он поднялся со скамьи и взял свою кожаную сумку, забросил на плечо.

– Я всегда рад вам, Кессель, – я ощущал растущую симпатию к этому человеку и был доволен, что у меня хороший сосед, с которым можно провести за добрым разговором длинный вечер.

– До завтра, дорогой друг.

– До завтра, герр Кессель. И спасибо…

После ухода гостя, я так и замер за столом, глядя на оплывавшие в подсвечнике свечи. Воск сгорал, таял, отекал вниз, нарастая на серебре подсвечника. В этой трансформации воска в свет и тепло было что-то фантастически притягательное. Вид горящих свеч вызывал в душе какое-то сладкое томление, которое постепенно начало переходить в дрожь, и неожиданно отозвалось тревогой. Сначала тревога была неопределенная, ни к чему конкретно не привязанная. Я попытался задвинуть ее подальше, понимая, что очарование этого вечера сейчас будет уничтожено. Но ничего не мог поделать с собой… Вслед за ветерком душевной тревоги у меня внутри повеял холодный ветер, который принесли с собой слышанные недавно слова