— Но я причесывалась не у пана Кароля. Он меня не принял, его клиентура теперь — только жены местных тузов. Жена начальника милиции, председательша, директорша. А что для него я, простая смертная, приехавшая в Цеханов навестить родню? Мне пришлось пойти в обыкновенную парикмахерскую, но и там сказали, что это ваша идея. А еще что-нибудь вы для нас готовите?

— Возможно. Когда-нибудь позже. Сейчас у меня другие заботы.

— Знаю, знаю. Вы заканчиваете школу для взрослых. Я восхищена вашим стремлением получить образование.

— Хочешь не хочешь, а надо.

— Это правда, — согласилась пани Малгося. — Эдек тоже вот уже два года на заочном в экономическом. Без этого теперь путь закрыт. А как ваша жена, дети? Старшая, наверное, взрослая девушка?..

Старший сержант, еще с полчаса поболтав с симпатичной пани Потапович, отправился домой, в Домброву Закостельную. На другой день он обстоятельно рассказывал поручику Левандовскому:

— Я узнал интересные вещи. Повстречал знакомую, у которой после автомобильной аварии по всему лицу были такие шрамы, как у нашего головореза. А через пять лет все они зажили, побледнели, так что под гримом и пудрой почти ничего не видно. Если не знать об аварии, никогда и не подумаешь, что эта женщина была так страшно изуродована. Но, когда она нервничает, шрамы как будто наливаются кровью и делаются заметными.

— Любопытно, — признался поручик.

— Этим можно объяснить, почему наши объявления о розыске не дали никаких результатов. Человек со шрамом может спокойно разгуливать по Цеханову. Мы привыкли к тому, что только женщины красятся и пудрятся, ведь на их лица обращают куда больше внимания, чем на лица мужчин. Я хочу сказать, что, если наш бандит применяет грим, он может с легким сердцем разгуливать под окнами милиции, и никто не обратит внимания на то, что у него на лбу под слоем пудры — шрам…

— Но во время налетов этот шрам видели очень ясно.

— Наш преступник, конечно, человек со стальными нервами, но и он волнуется во время нападения. По-человечески это очень понятно. И шрам тогда наливается кровью. Кроме того, от быстрой езды на мотоцикле грим и пудра слезают, и отметина на лбу становится заметнее. Я допускаю, что именно по этой причине почти все налеты происходят по вечерам, когда лицо человека, едущего на мотоцикле, почти неразличимо. А после возвращения с операции бандит не выходит из своей квартиры до тех пор, пока шрам не побледнеет и он не замаскирует его новым слоем грима.

— Когда он едет на мотоцикле, шрама, понятно, не увидишь. Его прикрывает шлем. А что касается остального, то тут я не во всем согласен с вами, сержант. При помощи косметических средств, конечно, можно сделать шрам незаметным. Но ведь нельзя скрыть его от близких: жены, детей, родных.

— Жена наверняка посвящена в курс дела. Ведь она участвует в налетах. А детей у них может и не быть.

— Предположим, так оно и есть. Но ведь существует еще близкая или дальняя родня, друзья, знакомые… Уверяю вас, в атмосфере сплетен, которая характерна для любого маленького городка, сохранить такое в тайне невозможно. Люди сразу начнут болтать. Тем более когда речь идет о «человеке со шрамом», совершившем столько налетов и ограблений. Сколько уже раз общественность совершенно бескорыстно помогала нам раскрыть преступление. А тут, когда дело касается столь опасного бандита, полное молчание? Ведь после каждого очередного налета наших грабителей мы получаем множество как подписанных, так и анонимных сигналов. Увы, ни одно из сообщений не соответствовало истине. Я склоняюсь к тому, что «человек со шрамом» живет в Варшаве, а в Цеханове появляется лишь наездами. В таком случае куда легче сохранить тайну.

— Он в Варшаве, а жена здесь?

— Жена или любовница. А возможно, просто сообщница, не связанная с ним интимными узами. Нельзя отбрасывать ни одного из возможных вариантов. Она и занимается изучением района. Даже мотоцикл может быть зарегистрирован на ее имя. Разве мало в Цеханове женщин и девушек, которые ездят на мотоциклах?

— Но откуда же эта женщина так досконально знает обо всем, что происходит в уезде?

— Может, и не знает, но имеет возможность собирать информацию. Понимаете: зернышко по зернышку. У нас здесь многие любят чесать языком.

Сержант вдруг перестал вслушиваться в рассуждения поручика Левандовского. Он над чем-то усиленно размышлял и наконец вымолвил:

— Я боюсь снова попасть пальцем в небо. Однако множество фактов подтверждает то, что вы сейчас говорили.

— Смелее, сержант. Ведь наши-то с вами разговоры не выходят за пределы этой комнаты.

— Вы знаете, поручик, капитана Кшиштофа Венецкого?

— Из Главного управления милиции?

— Его самого.

— Когда-то я познакомился с ним здесь, в милиции. Но мы обменялись всего лишь несколькими фразами. Он, кажется, работал раньше в уездном отделении?

— Да. Лет семь тому назад. Он из-под Плонска. Работал в Цеханове три или четыре года в звании поручика. Потом, уже капитаном, был заместителем начальника уездного отделения милиции в Седльцах. Затем его перевели в Главное управление. Очень способный офицер.

— Почему вы упомянули о нем?

— Я вспомнил, что несколько лет тому назад капитан попал в аварию, на мотоцикле. У него остались следы на лице.

— Я не замечал.

— А вы внимательно присматривались к нему?

— Ну нет, не сказал бы. Я поздоровался с ним, когда вошел в комнату. Он разговаривал с капитаном Жвирским.

— Жвирский и Венецкий друзья. Еще со школьных лет. Они одновременно получили повышение по службе, а также третью и четвертую звездочки. Но Венецкий пошел дальше. Ведь Главное управление милиции — это вам не Цеханов…

— К чему это вы, сержант?

— К тому, поручик, что капитан Венецкий приезжает в Цеханов очень часто. У него здесь невеста. Все удивляются, почему они тянут, все никак не поженятся. Об этом раньше немало сплетничали, но в конце концов привыкли. У девушки есть мотоцикл. По крайней мере, раз в неделю она ездит к капитану в Варшаву или же он навещает ее здесь. Впрочем, никто не обращает внимания на то, что капитан вечером после работы приезжает сюда, в город, а рано утром возвращается в столицу. Тем более не обращают на него внимания работники линейного отдела милиции: они ведь знают, что это офицер Главного управления. Кроме того, он часто приезжает сюда и по делам службы. В Варшаве известно, что здесь, в Цеханове, Венецкий знает всех и все, поэтому, когда появляется какое-нибудь дело в нашем уезде, они направляют именно его.

Поручик слушал Хшановского, стараясь уяснить себе, куда клонит старший сержант. А тот шел напрямик к цели.

— Итак, капитан часто навещает наше уездное отделение по делам службы или по личным надобностям, ведь у него здесь немало друзей и знакомых. Несколько раз по вечерам я видел, как он выходит из здания милиции, когда рабочий день уже кончился и в помещении остаются только дежурные. Если бы в этот момент капитану захотелось что-то напечатать на машинке, стоящей в секретариате, он легко бы мог это сделать. Тем более что в почтовый бланк требуется вписать всего несколько фраз.

— Мне кажется, сержант, вы делаете слишком далеко идущие выводы.

— Я всего лишь выражаю свои мысли вслух, поручик. Выводы мы будем делать сообща. Пока я только сопоставляю факты, которые ускользнули от нашего внимания.

— Справедливо. Продолжайте. Вы дольше меня служили в цехановской милиции, лучше знаете людей, свободнее ориентируетесь в их взаимоотношениях. Когда меня перевели в уезд, Венецкий, кажется, был уже в Седльцах.

— Пожалуй, в Главном управлении. Предполагаю, что к двадцать второму июля^{*} он станет майором.

— Или же…

— Я должен еще добавить, — старший сержант вернулся к прерванному рассказу, — что возлюбленная капитана работает на сахарном заводе. А старшая ее сестра — служащая сберкассы и замужем за заведующим почтой. Все это, конечно, может явиться случайным стечением обстоятельств. Тем не менее я все это вспомнил, услышав рассказ своей знакомой о ее шраме и о тех способах, которыми она пользуется, чтобы скрыть его.