Мне до сих пор трудно понять, как вместо паники во мне сработал определенный прагматизм. Как я сумела понять, что мои мольбы ничего не дадут и все дальнейшие слова отскочат от этого чужого мужчины, как от стенки? Как я смогла инстинктивно почувствовать, что должна смириться с ситуацией, дабы выдержать эту бесконечную ночь в подвале?

Закончив с демонтажом нары, Похититель спросил меня, в чем я нуждаюсь. Абсурдная ситуация, как будто я решила провести ночь в отеле, но забыла свои туалетные принадлежности. «Расческу, зубную щетку, зубную пасту и чашку для полоскания. Стаканчика от йогурта будет достаточно». У меня получалось. Он объяснил мне, что должен съездить в Вену и забрать для меня матрас из своей квартиры.

«Это твой дом?» — спросила я, но не получила ответа.

«Почему ты не поселишь меня в своей венской квартире?»

Он объяснил, что это слишком опасно — тонкие стены, внимательные соседи, я могу закричать.

Я поклялась не издать ни звука, если только он отвезет меня в Вену. Но это не помогло.

В тот момент, когда он, пятясь, покинул комнату и запер дверь, моя стратегия выживания дала сбой. Я все бы отдала, чтобы он не уходил или взял меня с собой — все, только бы не оставаться одной.

Я сидела на корточках на полу, руки и ноги непривычно занемели, язык прилипал к небу. Мои мысли крутились вокруг школы, как будто я искала временную структуру, которая могла бы мне вернуть точку опоры, давно потерянную. Какой сейчас идет урок? Закончилась ли уже большая перемена? Когда заметили, что меня нет? И когда они поймут, что я больше не приду? Сообщат ли об этом моим родителям? И как те будут реагировать?

При мысли о родителях из моих глаз полились слезы. Но я же должна оставаться сильной, не терять контроль над собой. Индейцы не знают боли, и вообще, завтра наверняка все это будет позади. Родители, пережив шок от моего исчезновения, снова сойдутся и окружат меня любовью. Я видела их сидящими за обеденным столом, как они гордо и любовно расспрашивают меня, как смогла я вынести все это. Я представила свой первый день в школе. Будут ли меня высмеивать? Или, может, рассматривать как чудо, дивясь тому, что я вырвалась на свободу, в то время как другие, с которыми случилось подобное, были найдены мертвыми в пруду или в лесу. Я рисовала картины, какое чувство триумфа и одновременно смущения испытаю, когда все обступят меня и начнут свои бесконечные расспросы: «Тебя освободила полиция?» Найдет ли меня полиция вообще? Как она меня найдет? «Как тебе удалось сбежать?» «Откуда у тебя взялось мужество на побег?» Есть ли у меня вообще мужество на побег?

Во мне снова проснулась паника: я понятия не имела, как выбраться отсюда. В фильмах преступники всегда оказывались побежденными. Но как? Может, мне даже придется его убить? Я читала в газете, что удар ножом в печень — смертельный. Но где находится печень? Смогу ли я попасть точно? И где я возьму нож? Способна ли я вообще на такое — убить человека — я, маленькая девочка? Мне нужно спросить совета у Бога. Можно ли в моей ситуации убить человека, если нет другого выхода? Не убий. Я пыталась вспомнить, обсуждали ли мы эту заповедь на уроке религии, и есть ли в Библии исключения. Но не вспомнила ни одного.

Глухой звук вывел меня из задумчивости. Похититель вернулся.

Он принес тонкий, около восьми сантиметров, поролоновый матрас и бросил его на пол. Тот выглядел как будто был взят из солдатской казармы или снят с садового лежака. Стоило мне на него сесть, как весь воздух вышел из тонкой подстилки, и я почувствовала под собой только жесткость пола. Похититель принес все, о чем я просила. Даже печенье. Песочное печенье с толстым слоем шоколада на нем. Мое любимое, которое мне запрещалось есть, так как я была слишком толстой. Меня захлестнула волна безграничной тоски и воспоминаний о нескольких унизительных моментах.

Взгляд, брошенный на меня со словами: «Ну уж это ты есть не будешь, ты и так слишком пухленькая». Стыд, когда мою руку удерживали, в то время, как другие дети брали печенье. И счастье, когда шоколад медленно таял во рту.

Когда Похититель раскрыл пачку, мои руки начали дрожать. Я очень хотела съесть печенье, но от страха и нервного возбуждения во рту совсем пересохло. Я понимала, что не смогу проглотить ни кусочка. Похититель держал упаковку перед моим носом до тех пор, пока я все же не вытащила одну печенюшку и не раскрошила ее на маленькие кусочки. При этом отлетели крошки шоколада, которые я сразу запихала в рот. Больше я съесть не смогла.

Через пару минут Похититель отвернулся и двинулся к моей школьной сумке, лежащей на полу в углу комнаты. Когда он поднял ее и собрался уходить, я начала умолять его оставить мне сумку — страх потерять единственную личную вещь в этой пугающе-чуждой среде выбил последнюю почву из-под моих ног. На его лице отразились смешанные чувства: «А вдруг у тебя там спрятан передатчик, чтобы позвать на помощь?» — промолвил он. «Ты специально морочишь мне голову и притворяешься наивной! Ты гораздо хитрее, чем хочешь это показать!»

Неожиданная смена настроения напугала меня. Что я сделала не так? И что за передатчик может быть в моей сумке, в которой нет ничего, кроме пары книг, карандашей и бутербродов? Тогда я еще не научилась правильно реагировать на его странное поведение. Сейчас я понимаю, что эти слова были первым признаком его психического заболевания и паранойи. В то время еще не было никаких радиоприемников, которые можно было бы дать детям с собой, чтобы определять их местонахождение. Да и сейчас, когда такие возможности появились, это все еще является большой редкостью. Но тогда, в 1998 году, Похитителю представлялось реальной опасностью, что я прячу в своей сумке такое фантастическое средство связи. Настолько реальной, что его больное воображение сковывал страх перед маленьким ребенком, который может разрушить мир, существующий только в его голове.

Его поведение менялось с быстротой молнии: в какой-то момент казалось, что он хочет сделать мое заключение в своем подвале наиболее приятным. Но через секунду он уже видел во мне, маленькой беззащитной девочке, у которой не было ни оружия, ни тем более рации, — врага, угрожающего его жизни. Я стала жертвой сумасшедшего и пешкой в игре его больного воображения. Но тогда я этого не знала. Я не разбиралась в психических заболеваниях — маниях, бредовых состояниях, создающих в больных людях новую реальность. Я относилась к нему как к обычному взрослому человеку, чьи мысли и мотивы я, ребенок, не могла разгадать.

Просьбы и мольбы не помогли. Похититель взял мой рюкзак и направился к двери. Она отворялась внутрь моего застенка, и с этой стороны свободно болталась только круглая ручка, которую можно было вытащить из дерева без особого усилия, стоило только потянуть за нее.

Когда дверь за ним захлопнулась и щелкнул замок, я заплакала. Я была совершенно одна, заперта в голом помещении где-то под землей. Без моего рюкзака, без моих бутербродов, которые мама всего несколько часов назад сделала для меня. Без моих салфеток, в которые они были завернуты. Было ощущение, что я утратила часть себя, что разорвана моя связь с мамой и прошлой жизнью. Я свернулась калачиком на матрасе в углу комнаты и продолжала плакать. Казалось, деревянные стены надвигаются ближе и ближе, а потолок вот-вот обрушится на меня. Я часто и коротко дышала, мне не хватало воздуха, страх охватывал меня все больше. Это было кошмарное чувство.

Став взрослой, я часто думала о том, как смогла пережить этот момент. Ситуация была такой ужасной, что уже в начале моего плена я могла сломаться. Но человеческий разум способен на невозможное — он приводит в действие чувство самосохранения, чтобы не капитулировать в ситуации, не поддающейся никакой логике.

Теперь я вспоминаю, какие внутренние перемены произошли со мной. Разум десятилетней девочки вернулся на уровень четырех- или пятилетнего ребенка. Ребенка, принимающего мир таким, каков он есть; где точкой опоры является не логическое восприятие реальности, а маленькие ритуалы детских буден, необходимые для ощущения нормальности. Необходимые, чтобы не сломаться. Моя ситуация настолько вышла за рамки нормальности, доступной пониманию, что я неосознанно вернулась на этот уровень: я чувствовала себя маленькой, зависимой и свободной от ответственности. Этот человек, заперший меня здесь, внизу, был единственным взрослым, а значит, единственным авторитетом, знающим, как поступать. Нужно просто следовать его указаниям, и все будет в порядке. Тогда все пойдет как всегда: вечерний ритуал — рука мамы на одеяле, ее поцелуй перед сном, легкие удаляющиеся шаги и мягкий свет ночника, заботливо оставленного родным человеком.