Хотя я не особенно всерьез принимала его национал-социалистические убеждения — они звучали надуманно, как повторяемые за кем-то лозунги, — было нечто, что он усвоил очень глубоко. Я была для него тем, кем он мог распоряжаться на свое усмотрение. Он чувствовал себя «сверхчеловеком». Я же была для него человеком второго сорта.

Внешне я тоже стала соответствовать этому.

Сразу, как только он начал выводить меня из застенка, я должна была прятать волосы под целлофановым пакетом. Мания чистоты у Похитителя смешалась с манией преследования. Каждый волосок являлся угрозой для него — полиция, если бы она появилась, могла напасть на мой след, и это привело бы его в тюрьму. Итак, я должна была закалывать волосы зажимами и шпильками, надевать на голову пакет и затягивать его широкой резинкой. Если во время работы хоть одна прядь выбивалась из-под шапочки, Похититель тотчас же затыкал ее обратно. Каждый найденный им мой волос он сжигал в пламени паяльной лампы или зажигалки. После душа он придирчиво извлекал волосы из слива по одному и следом выливал туда по полбутылки едкого чистящего средства, чтобы даже в трубах уничтожить все мои следы.

Я потела под пластиком, все чесалось. От резинок на моем лбу оставались желтые и красные полосы, зажимы впивались в кожу головы, повсюду появлялись красные зудящие пятна. Если я жаловалась на свои мучения, он шипел мне в ответ: «Была бы лысой, не было бы проблем».

Я долго противилась. Волосы являются одной из важных составляющих личности — мне казалось, отрезав их, я утрачу большую часть себя. Но в конце концов я не выдержала. Я взяла портновские ножницы, которые со временем получила от Похитителя, и оттягивая волосы в сторону, срезала прядь за прядью. Мне потребовалось больше часа, пока стрижка не достигла такой длины, что на голове остался только взъерошенный ежик.

Похититель завершил «произведение искусства» на следующий день. С помощью бритвы он соскоблил последние остатки волос с моей головы. Я стала лысой. В последующие годы эта процедура повторялась регулярно, когда он помогал мне мыться в ванной. На мне не должно было остаться ни единого волоска. Нигде.

Я представляла собой жалкое зрелище. Ребра выпирали вперед, все тело покрыто синяками, щеки ввалились.

Мужчина, доведший меня до такого состояния, по всей видимости, получал от этого удовольствие. Так как начал заставлять меня работать по дому полуобнаженной. Чаще всего я занималась уборкой только в кепке и трусиках. Иногда в футболке и леггинсах. Но никогда — одетая полностью. Возможно, ему доставляла удовольствие и эта форма унижения.

Конечно, это также был один из его коварных приемов, дабы удержать меня от побега. Он был убежден — в таком виде я не решусь выбежать на улицу. И был прав.

В это время мой застенок играл для меня двойную роль. Я до сих пор боялась его, как тюрьмы, а множество дверей, за которыми я была заперта, вызывали у меня приступы клаустрофобии, при которых я в полубезумном состоянии обыскивала все углы в поисках мельчайшей трещины, через которую я могла бы тайно выкопать лаз наружу. Но не нашла ни одной. В то же время моя крошечная камера стала единственным местом, где я была хоть как-то защищена от Похитителя. Когда в конце недели он спускал меня вниз и снабжал книгами, видео и едой, я знала, что по меньшей мере в течение трех дней буду избавлена от работы и истязаний. Я убиралась, чистила и готовилась к уютному вечеру перед телевизором. Часто уже вечером в пятницу я съедала почти все запасы, предназначенные на выходные. Наевшись один раз досыта, я забывала о том, что после этого придется испытывать еще худшие муки голода.

В начале 2000 года у меня появилось радио, которое ловило и австрийские программы. Похититель знал, что через два года после моего исчезновения все поиски прекращены, и интерес СМИ схлынул. Теперь он мог себе позволить разрешить мне слушать даже новости. Радио стало пуповиной, связывающей меня с внешним миром, а ведущие — моими друзьями. Я точно знала, когда кто-то уехал в отпуск или ушел на пенсию. Слушая передачи радио культуры O1, я пыталась составить представление о жизни снаружи. С помощью FM4 немного подучила английский. Когда нависала угроза потерять связь с реальностью, меня спасали банальные передачи ОЗ-Будильник, куда звонили люди прямо со своих рабочих мест и заказывали музыку на первую половину дня. Иногда мне казалось, что радио только часть спектакля, поставленного Похитителем, в котором все играют роли — включая ведущих, звонящих и дикторов. Но когда из динамика раздавалось что-нибудь неожиданное, я снова возвращалась на землю.

Возможно, радио было важнейшим моим спутником все эти годы. Оно придавало мне уверенность, что рядом с моим отшельничеством в подвале есть мир, который вертится дальше, и в который однажды стоит вернуться.

Второй моей страстью были Science-Fiction. Я читала сотни томов «Перри Родан» и «Орион», в которых герои путешествовали по далеким галактикам. Возможность в один момент оказаться в другом помещении, времени или измерении, в высшей степени очаровывали меня. Когда я в 12 лет получила маленький термобумажный принтер, то начала сама писать фантастический роман.

Я списала своих героев с членов команды космического корабля «Enterprise» («Новое поколение»), но потратила много часов и много сил, чтобы создать особенно сильные, самодостаточные и независимые женские образы. Придумывание историй моих героев, которых я оснащала самыми авантюрными техническими новинками, долгие месяцы спасало меня темными ночами в застенке. На несколько часов слова становились защитным покрывалом, укутавшись в которое, я была недосягаема ни для кого и ни для чего. Сегодня от моего романа остались только чистые страницы. Еще во время моего заточения буквы на термобумаге становились все бледнее, пока совсем не исчезли.

Огромное количество сериалов и книг, просмотренных и прочитанных мной о путешествиях во времени, должно быть, подтолкнули меня к идее самой предпринять такое путешествие. Как-то в один из выходных дней, когда мне уже было 12 лет, на меня напало такое глубокое чувство одиночества, что я боялась потерять почву под ногами. Я проснулась мокрая от пота и в полной темноте осторожно спустилась по лестнице с кровати. Свободная площадь моего застенка сократилась до двух или трех квадратных метров. Я бестолково топталась по кругу, все время натыкаясь то на стол, то на шкаф. Out of Space. Одна. Ослабленный, голодный и запуганный ребенок. Я тосковала по взрослому, по человеку, который бы меня спас. Но никто не знал, где я. Единственное, что мне осталось — самой стать для себя таким взрослым.

Раньше я находила утешение в том, что представляла, как мама вселяет в меня мужество, входя в ее роль и пытаясь позаимствовать у нее немного ее силы. Теперь я представила себе взрослую Наташу, поддерживающую меня. Моя собственная жизнь виделась мне светящейся часовой стрелкой, уходящей в далекое будущее. Я сама расположилась на цифре двенадцать. Вдалеке же я видела свое собственное 18-летнее «я». Большую и сильную, уверенную в себе и независимую, как женщины из моего романа. Мое 12-летнее «я» на стрелке медленно двигалось вперед, мое 18-летнее «я» — мне навстречу. Посередине мы пожали друг другу руки. Прикосновение было теплым и мягким, и в то же время я чувствовала, как силы моего большого «я» переливались в маленькое. Большая Наташа взяла маленькую, у которой даже не осталось имени, на руки и утешала. «Я заберу тебя отсюда, обещаю. Сейчас ты не можешь убежать, ты еще слишком мала. Но в свои 18 я одолею Похитителя и заберу тебя из тюрьмы. Я не оставлю тебя одну».

В эту ночь я заключила контракт с моим собственным будущим «я». И сдержала свое слово.

Такой преступник, как Вольфганг Приклопил, необходим этому обществу, чтобы зло, живущее в нем, обрело лицо и отделилось от него. Оно нуждается в изображениях подвальных застенков, чтобы не пришлось заглядывать во все квартиры и палисадники, где насилие облекается в мещанский, буржуазный облик. Оно использует жертв таких сенсационных случаев, как мой, чтобы снять с себя ответственность за многих безымянных пострадавших от обыденных преступлений, которым никто не помогает, даже если они просят о помощи.