Поиск
T.S.F.
Охмелев,
Нараспев,
В звоне, грохоте, шуме,
В сумасшедшем самуме –
T.S.F.
Фокстрот, рапсодия, соната, хота,
Австралия, Берлин, Тунис…
За нотой нота,
Скачками вниз,
Из
Проволок тумана, ветра…
И где-то, где-то,
Среди делений, ламп, винтов,
Как хлопья снега,
Как лихач с разбега
В огнях подков –
Влетели, врезались слова Москвы.
И нараспев
Мадрид кричит, и негры двух Америк
Раскаты бубна с берега на берег
Пригоршнями бросают в T.S.F
Эй вы, проклятые! Глухие! Вы!
Молчите! Слушайте слова Москвы!
Здесь, в деревянном аппарате,
Не цифры вспыхнули, – глаза Кремля.
Скрипит мороз, гудит моя земля,
И ветер захлебнулся на Арбате.
И высоко, над сетью проводов,
Над музыкой миров –
Косые брови,
Лицо скуластое, и пятна крови,
И гром ломающихся льдов.
СОВЕТСКИЕ ПАРАШЮТИСТЫ
Стальные мускулы. Стальные лица.
Богатыри, легионеры, птицы,
Из черных туч на дальние поля
Они летят и реют легким снегом.
А там, внизу, чуть видная земля,
Что некогда приснилась печенегам,
И солнце, Игоря багровый щит,
В леса упав, потухшее лежит.
Они летят всё дальше и быстрее.
С плеча срывается блаженный груз,
И парашюты сказочные, рея,
Плывут на солнце стаями медуз.
Проходит дрожь по городам и весям.
Ночь… Ни одна не теплится звезда…
И всё летят неведомо куда
Стальные птицы Страшного Суда
В Московии, над древним чернолесьем.
РАНЕЦ
В нашей юности пули чирикали,
Лаяли пулеметы.
Роты
Месили ногами грязь.
Мы бежали с криком и гиком.
И кто-то,
В воротах
Ютясь,
Беспомощно всхлипывал
О золотом гербе,
О фрейлинах, о себе,
О цветах родовой усадьбы…
А нам – шагать да шагать бы,
В старенький, школьный ранец
Встукивая марша дробь.
Трубные кличи вьются,
В зареве революции
Реет двойной багрянец:
Кумач и кровь.
Когда ураганы с Ладоги
Прогудели по мертвым школам,
Мы, дети, без дров и без хлеба,
Увидели новое небо
И небывалые радуги
Над ледоколом.
Шли, колыхаясь, солдаты,
Штыки в штыки,
В молниях пушек раскаты
У берегов реки.
Нас увели куда-то, –
Забыть. Не знать.
Дети ли виноваты,
Если отнимут мать?
Нас увели куда-то,
На путь тоски.
Мимо прошли солдаты,
Штыки в штыки.
Мы избежали расплаты –
В сердце заряда свинца,
Но дети ли виноваты
В старых грехах отца?
Каким сквозняком подкошены,
В громе, огне и свисте
Были мы за борт брошены,
Павших деревьев листья,
Чтобы на тусклом Западе
Кончить сиротский век,
Не уставая плакать
У вавилонских рек?
И пока с хронической болью
Застарелый и косный Некто
В ворот, траченный молью,
Проклинает суровые ветры
Пошатнувшего ось Октября, –
В нашей памяти, красным горя,
Расстилается дальний рассвет.
Мы бежали, кидая берет
Высоко, в озаренный багрянец,
В обновленную кровь,
Отстучав о потрепанный ранец
Барабанную дробь.
КЛАДБИЩЕ
Бетонная дорога и кресты
Не наши: бисерные, жестяные…
И мертвые лежат плечом к плечу.
Под номерами, в маленьких коробках,
И душно им! И душно тем, кто жив.
Вдали маячат клячи катафалка,
И черноусый в пыльном котелке.
И сгорбленный рабочий в синей блузе, –
Казенные свидетели конца.
Мы ничего не говорим. Не плачем.
Мы все философы давным-давно.
Застывшие в холодном равнодушьи.
Как мертвецы в квадратиках могил.
И не сказать! И не поймет никто.
Что это – мы! – Совсем, совсем другие.
Так и стояли, глаз не опустив.
И каменные лица наши были
Бесстрастными, как лица изваяний
В далекой Скифии, в пустой степи.
Потом, на удивленье котелкам.
Прилизанной шеренге чинных склепов.
Фарфоровых амуров, и портретов
Пригожих Жюлей в черных медальонах.
Вспорхнули и поплыли огоньки
Под древний возглас русской панихиды.
А голос был монаший, черноземный.
От скитов, от Николы Чудотворца,
От звездочек на луковках церквей…
«Иде же несть болезни» – пел монах…
А нам казалось: дышит даль сиренью,
И ласточки в тени колоколов
Купаются свободно и блаженно…
Еще казалось: добрая земля,
Насыщенная влагой и корнями
Живых цветов, свое раскрыла сердце
И говорит: Ложись и мирно спи!
Ты так устал… Но я щедра простором
И глубиной. Мне для тебя не жаль
Ни тишины, ни снежной колыбельной,
Ни тысячи рожденных мною жизней:
Травы, деревьев, птиц и мотыльков.
От финских волн до желтых стен Китая
Усопшие лежат в моей груди,
И кладбища мои — сады услады,
Где на свободе пчелы и сирень!
Мы расходились, задувая свечи,
Мы шли по европейскому асфальту.
Нам вслед летели скрытые усмешки
Усталых Жюлей в пыльных котелках,
И, затоптав песчаную могилу,
Рабочие считали сантиметром,
Как уложить соседа потесней.
Навстречу шли, без лиц, под номерами
Культурные мещане и несли
В горшках убогих кустики герани,
Вздыхая, что цветы подорожали
Из-за дождя!
И капал грустный дождь
На жестяные розы… В рыжей глине
Лопаты шлепали: «Тесней!» «Тесней!»
А я, сжимая маленький огарок
В руке похолодевшей, говорила
Кому-то вслух, – деревьям? Или небу?
– О, пусть меня зарежет темный вор
В каком-нибудь московском переулке,
Когда из запотевшего трактира
Взывает к звездам пьяная шарманка,
Пусть я умру убитой или просто
Свалюсь в овраг у дымного села,
Насупившего крыши до сугробов,
Но русской смерти я прошу у Бога!
Но только права: лечь в родную землю,
В глубокий бархат, сочный и живой!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: