Поиск
«Как изъезжены эти пути…»
А.Н. Рагозиной
Как изъезжены эти пути
Бесполезны тревоги
Невкусны папиросы
Утомителен серый ландшафт
Оскорбительно солнце
Инженерного века
Кем же? Кем! Я от Вас отлучен
Но напев замирает
Просодией измучен
Вы соседка – Вы рядом – Вы здесь
Босы робкие ножки
Княжны-россиянки
Я хотел бы уехать от Вас
В танцовальные страны
В золотые Европы
Я зародыш повальной мечты
Заронил бы лукаво
В водоем надлежащий
Только нет, к Вам придут, Вас возьмут
Умыкнут, изувечат, никому не покажут
В криминальной, промозглой ночи
Хватит лиру о камень мрачный ассенизатор
На свистульке сыграют для Вас
Песнь пузатых пенатов, вожделенного быта
И друзья не придут поглядеть
На мои франтовские
Асфодели в петлице
ОТ ИОАННА
Работаю и ем. Так провожу свой день я.
И сделался душе таинственно сродни
Не этот злой галдеж, не эти наши дни,
Но леденящий смысл Патмосского виденья.
Вокруг живут мужи,
И бриты, и свежи,
И девушки снуют,
Неся цветы в уют.
Палящая жара, куплетец о свободе,
Фокстротище сие затопчет Геликон…
– Подробности письмом. Пойдемте на балкон,
И скажем что-нибудь такое в нежном роде.
Взгляните на закат:
Он розов и крылат,
Значительно алей
Подкрашенных ногтей.
Безумец Иоанн! Торчать, страшась и веря,
На острове пустом. Эпический психоз.
С друзьями я торчу средь разных всяких роз,
И развлекаю дам, отмечен знаком зверя.
Еще денек кипит,
И радио хрипит,
И нежен шелк столиц
Телам отроковиц.
КИНЕМАТОГРАФ
И жизнь – она научит, жизнь,
Что надо быть сентиментальным.
А. В. Науман. Кинематограф
Антрацит оживляет любовь, и мечту окрыляет хлеб.
Теплый кинематограф для юношеских потреб.
Розе, песке, булату, смородине, янтарю
Экран белесоватый от всей души подарю.
Советник дев ненасытных, я не был к тебе влеком
Смертию смерть поправшим триумфальным большевиком.
Страсти румяных текстильщиц, эврика дурака
Плюс выезд пожарной команды да рупор издалека.
Разлуки, тореадоры, мавзолей и литейный цех…
Привыкнув, мы стали вскоре к соседкам нежны при всех.
Когда у печки грелись левкои
И курили трубки морские волки –
Я ведал странное такое
Движенье женственной иголки:
Она из низкосортной ткани
Здесь шила мрачные штаны.
В щербатом маленьком стакане
Сияла веточка весны.
Тем временем вернулись дети,
Рассказывая про кино –
Какое чудное оно.
Блажен, кому на этом свете
Не умиралось так смешно!
НА ОТЛЕТ ЛЕБЕДЕЙ
Некогда мощны, ясны и богаты,
Нынешних бойких быстрот далеки,
Негоцианты и аристократы
Строили прочные особняки.
Эллинство хаты! Содомство столицы!
Бред маскарадных негаданных встреч!
Эмансипированной теремницы
Смутно-картавая галльская речь!
Лист в Петербурге и Глинка в Мадриде,
Пушкин. Постройка железных дорог;
Но еще беса гоняют – изыди;
Но департамент геральдики строг.
После – стада волосатых студентов
И потрясателей разных стропил,
Народовольческих дивертисментов
И капитана Лебядкина пыл…
Век был – экстерн, проходимец, калека;
Но проступило на лоне веков
Тонкое детство двадцатого века:
Скрябин, Эйнштейн, Пикассо, Гумилев.
Стоило ль, чахлую вечность усвоив,
Петь Диониса у свинских корыт?
А уж курсисточки ждали героев
И «Варшавянку» пищали навзрыд.
Нынче другое: жара, пятилетка
Да городской южно-русский пейзаж:
Туберкулезной акации ветка,
Солнце над сквером… Но скука всё та ж.
Древняя скука уводит к могилам,
Кутает сердце овчиной своей.
Время проститься со звездным кормилом
Под аполлоновых лёт лебедей.
Кажется сном аполлонова стая,
Лебедям гостеприимен зенит.
Лебедь последний в зените истаял,
Дева прохожая в небо глядит.
Девушка, ах! Вы глядите на тучку.
Внемлите птичке… Я вами пленен.
Провинциалочка! Милую ручку
Дайте поэту кошмарных времен.
С вами всё стало б гораздо прелестней.
Я раздобрел бы… И в старости, вдруг,
Я разразился бы песнею песней
О Суламифи российских калуг.
«В переулок, где старцы и плуты…»
В переулок, где старцы и плуты,
Где и судьбы уже не звучат,
Где настурции, сны и уюты
Недоносков, братишек, девчат,
Навсегда ничего не изволя —
Ни настурций, ни снов, ни худоб, —
Я хожу к тебе, милая Оля,
В черном теле, во вретище злоб.
Этот чахлый и вежливый атом —
Кифаред, о котором молва, —
Погляди пред суровым закатом,
Как трясется его голова.
Он забыл олимпийские ночи,
Подвязал себе тряпкой скулу,
Он не наш, он лишенец, он прочий,
Он в калошах на чистом полу.
Он желающий личных пособий,
Посетитель врачей и страхкасс…
Отчего ж ты в секущем ознобе
Не отводишь от мерзкого глаз?
Скоро ночь. Как гласит анероид —
Завтра дождик. Могила. Конец.
Оля будет на службе. Построит
Мощный блюминг напористый спец.
Я касался прекрасного тела,
Я сивуху глушил — между тем
Марсиасова флейта кипела
Над весной, над сушайшей из схем,
Над верховной коллизией болей,
Над моим угловым фонарем,
Надо всем, где мы с милою Олей
Петушимся, рыдаем и врем.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: