Враждебная пустынных улиц тьма
Под тусклыми пустыми небесами,
Стальная натяженная тесьма
Гудит, грозя глухими голосами.
Великий Спящий тесно кольца сжал,
Тугими свет окутал полосами –
И лег, не выдав, чем он угрожал –
Чтоб завтра прянуть яростным извивом,
Метнув бичи несытых злобой жал
Навстречу беззащитным и красивым,
Чьи так звеняще жалобны струи –
Больного снега тающим оплывом.
Равно на грани скрытой солеи
Слепой фонарь с безвинно мертвым оком,
Извозчик у своей же колеи —
И, строгий, я – идя к чужим истокам,
Кружась упорно у чужой межи —
Все схвачены мироубийцей-Роком.
Да сбудется! Полями спелой ржи
Под градинами грянувшими ляжем,
Но не унизим уст до льстивой лжи:
Благословен Казнящий нас – не скажем.
Мы в горький свой, в последний страшный час
До капли выпьем кубок, данный Стражем,
Мы неуклонно выполним указ.
Но – «Сам – Себе» поднимем из девизов,
И правде Страха, раздавившей нас,
Мы правды Гнева бросим вечный вызов.
15.I.1918
Этого быть не может, этого быть не может,
Этого быть не может! Выдуманный кошмар,
Что как вчера – сегодня, что позабудет сторож –
Что как сегодня – завтра – старый зажечь лунарь.
Всё на одной и той же, так надоевшей, ноте –
Сколько вы ни твердите, что ежедневна грязь –
Лунная эта прорезь, эта ночная протень,
Эта хрусталин проталь – только что, в первый раз.
И автолет плавучий – только для вас он дровни,
И темнеем проталый — только для вас не икс.
Звездами всё размечет, на небо всех уронит
Шалый, смешной, недавний, радужный принц Эрфикс.
18.I.1918
Ночная тайна – дорога стертая,
От мертвых к мертвым тропа мертвая.
Луна на убыли, фонарь не зажжен –
Глаза ли, губы ли пустых скважин.
Ночная тайна – ничья невольница,
Пуста – изваяна во льду – зольница.
Вздыхает тайна: конца и срока!
Знает втай она – еще далёко.
И ропщет тайна: а солнце полдня?
Тщетно чаянно, темно, холодно.
И хочет тайна: пускай невстреченность,
Одна, измаяна, кончить вечность.
И тайна тайной темно угадана –
Отчаянна, кромешный ад она.
И бьется, спаяно, ночное сердце,
Ночная тайна, земное сердце:
Под ногой оно хрустит осколками,
Язвит колкими льда иголками.
А хрупки снега крупки, льдинки хлипки,
Иголки – ломки, осколки – сыпки.
Везде вода к воде льнет, слиянная,
К подземной тьме – тьма осиянная.
Теплом растаяна – тепло откуда?
Не та, но тайна. А если – чудо?
21.I.1918
Голову гнет – будто против ветра,
Веки опущены – против света.
Слабые пальцы – не удержат сердца,
Слабое сердце – не выдержит человека.
Рот – неистовый, жадный и жалостный.
Ярость – в стихах, на деле – осторожность.
Грешит – по мелочи, на расход, по малости,
Кается – оптом и всенародно.
Старый знакомый, повесившийся предатель,
Там, в Кариоте – он помнит это.
С тех пор ему белый цвет неприятен –
Тот хитон был цвета первого снега.
Веки поднимет – что это, Господи?
В хитрой, дразнящей усмешке дьявола –
Иссиня-светлой улыбки россыпи
На небо взглянувшего тихого Авеля.
Вперед, вперед, рабочий народ.
Красным – так красным, черным – так черным
Смой с себя пятна язвы позорной,
Ложь и бесчестье, обманы, измены,
Глады, и моры, и трусы, и плены.
Вытерпи все нестерпимые кары,
Копий, мечей и нагаек удары,
Разгулы, разрухи, разгромы, пожары.
Дальше – всё дальше, выше – всё выше,
Тише – всё тише – вперед, вперед,
Куда приведет Господь.
Вот – я готова: красны мои щеки –
Пролитой братьями крови потоки,
Очи темны и бела моя грудь.
В темные ночи, в белые ночи —
Мне не уснуть,
Мне не подняться из праха.
Падают косы от боли и страха.
Вот я – берите, казните, терзайте,
Рвите в куски, полосуйте, кромсайте,
Псам мое тело бросайте на брашно,
Стройте на мне вавилонскую башню.
Жертвую вам свою грешную плоть —
Как повелит Господь.
Я полонянка орды половецкой.
Я ухватила ручонкою детской
Повод лихого степного коня –
Конь топчет меня.
Лик мой – прекрасный, повадка – чеченская,
Ручка-то – детская, сердце-то – женское,
В сердце стрелы заостренный кончик…