— Интересно, на каком языке он с нею говорил? От кого был заслан к нам?

— Учиться надо было тебе, Лаврентий, в классической гимназии. Гомера в подлиннике не слушал?

— Он слишком много знал. В скамейке аппарат…

— Так и надо было внеземные знания использовать. А ты поторопился, как с польскими офицерами в Катыни. — Сталин встал и прошелся по веранде. — Умерь свой пыл, Лаврентий. Падаль зарыть под миндальным деревом и обо всем забыть. Не было ни старца, ни гиены, ни закона гор.

— Тону, Наум! Ко дну тянет! — Держись, Сашок! Держись! — Ноги свело! Струя ледяная со дна! — Плыву к тебе, плыву! Белокурая голова то появлялась, то исчезала над поверхностью воды, а пенные гребни волн заливали открытый, хватающий воздух рот. Мощные взмахи рук поднимали фонтаны брызг, скрывая черноволосую голову пловца, спешащего к тонущему другу. Наум подплыл к нему сзади, подхватил друга под мышки и сам, лежа на спине, повлек Сашу к берегу. Двое аспирантов, совершенствуясь в старейшем на западном материке университете, заплыли в этот жаркий день слишком далеко за буй, ограничивающий зону купания. Вода, животворное начало, вместе с тем безжалостно топила в штормы корабли, не говоря уже о неосторожных пловцах. Океанские волны вскидывали на свои хребты двух молодых людей, и неизвестно было, доберутся ли те до пляжа. В холодной струе, поднявшейся с загадочного дна, свело жестокой судорогой ноги Саши Ковлева из далекой северной страны, и вместе с ним погибал богатый мир мечты, стремлений и надежд. Лишь помощь друга позволила еще удержаться на поверхности воды и доплыть до берега. В конце концов они все — таки добрались до него, хоть коварная волна бросала их то на песчаную отмель, то тащила обратно в океан, и им приходилось вцепляться пальцами в мокрый песок, чтобы задержаться, не поддаться стихии. Лишь ползком удалось им выбраться на сухой пляж к столпившимся в тревоге купальщикам, с опаской наблюдавшим за борьбой молодых людей. — Все в порядке! — бодрясь, сказал изнемогающий от усталости Наум Леви. — Считайте показательным учением по спасению утопающих. Ковлев ничего не говорил и, сидя, растирал свои икры, чтобы снять острую боль в мышцах. Спасшихся оставили в покое. — Вот теперь, Нюма, считай, я тебе обязан жизнью. — Пустое! Каждый поступил бы так же. — Не скажи. — Я не скажу за всю страну, но мы с родителями правильно сделали, что уехали из провинции, ставшей иностранной, в Кандейю. Помнишь, ты не принял меня за эмигранта, и мы встретились, как земляки, в прошлом году, покупая газету «Истина» на нашем родном языке. — И подружились! Вот ты и доказал это теперь. А я все хотел тебя спросить, почему ты, во всем со мной согласный, все же не принадлежишь к здешней партии антисобственников? — Об этом расскажу тебе, когда доберемся до того места, где мы с тобой год назад встретились. С того времени я к тебе и присматриваюсь. — И что же? — Я не скажу про мудрость всех студентов и аспирантов, но в тебе я некоторую мудрость подметил. Так что можно и поведать о том, чему я служу, и хотелось бы вместе с тобой. Или не так? Наум принес одежду, и они, провожаемые любопытными взглядами свидетелей их заплыва, покинули пляж. Ковлев, превозмогая боль, прихрамывал. Вскоре катер доставил их к пригороду Большого Порта, где находился старейший университет. Духота на улицах, зажатых городскими строениями, была невыносимой. И только в парке близ университета, у знакомого книжного ларька, напротив детской площадки, они нашли удобную скамейку, где и уселись. Глядя на детей, возводивших песочные замки, Ковлев сказал — Говорят, мы, антисобственники, строим замки в облаках… — Я не знаю про весь твой организм, но судороги в твоих икрах облегчают мою задачу. — Какую? — Я напомню о далеком предшественнике противников частной собственности, он отдал жизнь на кресте, и о тех братьях, которые с его именем тайно служили Добру задолго до современных ученых и политиков. — Так ты что, веришь в это? — удивился Ковлев. — Я — Брат Добра. А первым антисобственником и первым Братом Добра на «тайной вечере» был Первоучитель. И после него возникли первые общины братьев во Добре. Они называли себя в последующих веках вольными каменщиками, возводя в старину дворцы, замки и храмы. Их Братство защищало искусных мастеров от произвола знатных заказчиков лучше нынешних рабочих профсоюзов. Но подверглось гонениям властей и стало тайным, не признавая никаких государственных границ под антисобственническим лозунгом «Угнетенные всех стран, объединяйтесь!». И посвящение в Братство окружалось романтической символикой, и братья, не будучи знакомы, узнавали друг друга по тайным знакам, оказывали взаимопомощь во имя общих идей. И в прошлом, и в настоящем многие выдающиеся люди твоей Страны были братьями — реформаторами или миротворцами, начиная с писателей, революционеров и кончая даже императором, не допускавшим войн. Все они посвящали себя Добру во всем мире, и я хочу, чтобы ты стал в одном ряду со мной. — Ты пользуешься тем, что спас меня. — Конечно! И спас для великих дел! Разве не так? Затейливая чугунная ограда окружала богатый особняк. Калитку в воротах открыл дюжий привратник, выжидающе смотря на пришедших. Наум скрестил руки на груди, сжав одну ладонь другой, имитируя дружеское рукопожатие. Привратник ответил таким же тайным знаком и выдал гостям по рабочему переднику и балахону с капюшоном. За стеной кустарника перед особняком они надели их на себя, но Наум повернул капюшон на Ковлеве так, что прорези для глаз пришлись у того на затылке. Потом, взяв его за руку, повел. Они не поднимались по ступенькам парадной лестницы, а куда — то спускались. Шли узким коридором и попали, как Саша сразу ощутил, в просторное помещение. Гул голосов при их появлении стих. — Великий гроссмейстер Заокеанской Ложи! Я, мастер тайного Братства, привел, как поручитель, ищущего, дабы стал он учеником вольных каменщиков и нашим братом. — Назови свое имя, ищущий, и скажи, что привело тебя к нам? — Я приехал, Великий гроссмейстер, из — за океана, из Великой Страны, зовусь Александром Ковлевым, совершенствуюсь в аспирантуре Эльского университета, стану дипломатом. Разделяю ваши идеалы, к которым сам стремлюсь по своим антисобственническим убеждениям. — Как ты относишься к тому злу, которое стало бедствием твоей родины? — Я осуждаю все проявления насилия, которые творились там, но отдаю должное силе и храбрости народа, отстоявшего свое будущее от звериной сущности властей, прикрывшихся светлой мечтой. — Принимал ли ты участие в этой борьбе? — Неоднократно был ранен на войне расистами, возвращался в строй и последнее время был командиром роты, с которой и вошел в их столицу. — Не творил ли ты, пользуясь силой, непотребное, что могло бы запятнать твое доброе имя, противореча твоим убеждениям? — Ни в чем не могу обвинить ни себя, ни своих солдат. Мы освобождали великий народ от расистского вандализма, от суеверий и кровавой спеси негодяев, считающих себя выше других. — Готов ли ты служить нашим целям, не считаясь с границами государств и уставом своей партии? — Служение это по сердцу мне. Оно не связано с насилием в поисках добра для всей планеты без всяких границ. Это не противоречит идеалам моей партии. — Однако, не признавая границ, мы вынуждены творить Добро незримо. И тебе придется подписаться кровью в готовности хранить наши тайны. Помни, что каждый твой шаг известен нам. Наши глаза и уши повсюду. Взгляни на нас. Кто — то перевернул капюшон Ковлева, и он увидел людей в рабочих передниках и капюшонах, направивших ему в сердце свои шпаги. Прямо перед ним сидел в кресле Великий гроссмейстер в замшевом запоне (переднике) и в оранжевом капюшоне — Пусть ни одна из этих шпаг никогда не пронзит твое сердце, которое будет верой и правдой служить нашим общим с тобой целям. Ты возведен отныне из «ищущих» в «ученика вольных каменщиков». Перед тобой славная лестница наших ступеней: мастера, тайного мастера и дальше до тридцати трех земных, завершающихся высшей ступенью космического разума — Великим Зодчим Вселенной, который по божественному плану своему создал все сущее. Земные зодчие, вдохновленные его примером, создают дворцы и замки, величественные храмы — летописцев цивилизации. Все исчезает в горниле Времени и лишь по их творениям далекие потомки будут судить о степени развития цивилизации своих предшественников. Ковлев с волнением слушал гроссмейстера, а тот продолжал — Перед тобой стоит твой ритор, который в тайной камере знаний просветит тебя о наших целях, необходимой самоотверженности и повиновении старшим по степеням Братства. Толстяк в капюшоне и грубом переднике поверх балахона подошел к Ковлеву и обнял его, обдав запахом дорогих сигар. Вслед, волоча ногу, оказавшись низеньким, подошел сам гроссмейстер, тоже обдав Сашу запахом парикмахерского одеколона. Кто — то из братьев передал шпагу, и он протянул ее Ковлеву острием вперед. Тот наколол себе палец и подписал кровью приготовленную толстым ритором бумагу. Кровь у Ковлева всегда плохо сворачивалась, и он, идя за ритором к тайной камере знаний по узкому коридору подземелья, зажимал палец другой рукой. Из — за этой несносной Сашиной особенности на бумаге осталась не только подпись, но и размазанная красная полоса. Выйдя в сад, братья, потешаясь, освобождались в кустарнике от своего одеяния и, роскошно одетые, закуривали сигары и сигареты, обменивались шутками, назначали деловые свидания. Ковлев заметил поодаль старика с длинной седой бородой, который словно сменил свой балахон на подобное же серебристое одеяние до пят. Он принял его за служителя какой — то религиозной секты. Великолепный комфортабельный лимузин мучительно долго, рывками продвигался в веренице автомашин, то и дело упиравшихся в очередную пробку. Под узенькой полоской кажущегося аквамариновым неба, внизу меж громадами небоскребов было нестерпимо душно, но губернатор Большого Порта Нильс Роклер, глава могущественной финансовой группы, владеющей нефтяной компанией, портовым банком и многими заводами, ощущал приятную прохладу салона с кондиционером. Лимузин остановился перед заурядной парикмахерской. Шофер в нарядной форме услужливо открыл дверцу, и Нильс Роклер вышел наружу, статный, властный, щеголеватый и обаятельный. Владелец заведения, приволакивая ногу, выбежал навстречу именитому гостю и, низко кланяясь, распахнул перед ним стеклянную дверь. — Прошу вас, сударь — подобострастно говорил он, захлебываясь от восторга. — Это такая честь! Такая честь! Я возвышусь в глазах и клиентов, и конкурентов! Прошу вас сюда, сюда, сударь! Осторожно, не запнитесь о порог. Он усадил величественного гостя, отразившегося символом процветания в зеркалах, в кресло. Откидная его спинка превращала сиденье в удобное ложе. Клиент уже лежал на спине и сложил руки на груди, сжав одну ладонь другой. Хозяин сам обслуживал такого гостя. Артистическими движениями намылил скульптурное лицо, покрыв его бело — пушистой пеной, и схватил «оружие брадобреев всех времен» — опасную бритву, которая в его умелых руках превратилась в волшебное орудие, нежно гладящее кожу. Мальчик же в ярко — красной форме с двумя рядами золотых пуговиц принялся чистить ботинки важного дяди, впрочем, как и полагалось, любого другого клиента. Хозяин развлекал высокого посетителя приятным разговором — Такая жара, сударь, что, право, не мешало бы окунуться в морскую водичку. Так бы и съездил на пляж за город. Так ведь, на беду, мой дряхленький авто, как и сам его хозяин, запросил ремонта. Не знаю, как и добраться до побережья, а нога моя после детского полиомиелита не ремонтируется… Не знаю, как и быть. — Был у нас президент с параличом обеих ног, тоже после детского полиомиелита, а страной правил! Да еще как! — А теперь вы будете! Это я вам предрекаю! Энергичный, богатый, пышущий здоровьем выборный властитель — это вы, сударь! Уверяю вас! — Если вы согласитесь подождать меня у моего банка, то окунемся в океан вместе… с возможным вице — президентом, — скромно добавил Нильс Роклер. — О, сударь! Какая честь! Я буду хвастаться перед всеми клиентами, — и он оглянулся на двух посетителей, ждущих очереди. — Перед ними не надо, — усмехнулся Роклер. — Это моя охрана. — О, так, сударь! О, так! Голова стала плохо соображать. И в самом деле, семь десятков стукнуло. Но если бы не проклятая хромота, я был бы еще о — го — го! Мастер опрыскивал клиента самым дорогим одеколоном. Мальчик закончил свою работу, доведя блеск ботинок до солнечного сверкания. Кресло встало в свое обычное положение. Роклер щедро расплатился с хозяином и дал на чай чистильщику сапог. Парикмахер вызвал из — за перегородки помощника, поручив ему обслужить возможных клиентов, а сам, сняв халат и передав его мальчишке, заковылял следом за величаво шагающим губернатором Большого Порта, первым миллиардером. Нильс Роклер милостиво пригласил парикмахера в охлаждаемый салон автомобиля. Маленький лысый человечек, усевшись рядом с первым человеком Большого Порта, облегченно вздохнул — Никогда бы не покидал такой благодати. Лимузин тронулся с места. — Здесь нет подслушивающих устройств, Великий гроссмейстер. Я покорно слушаю вас, — сказал Нильс Роклер, сразу преобразившись, потеряв свою надменную величавость. Преобразился и скромный парикмахер, удобно усаживаясь рядом с могущественным владельцем чудо — машины, банков, заводов и нефтяных компаний. — Слушай внимательно и запоминай, брат мой, — назидательно начал гроссмейстер, — ситуация в мире коренным образом изменилась. «Империя зла» приобрела не менее мощное ядерное оружие, чем Запад. Генерал Черн абсолютно прав, считая, что в войне при таком вооружении победителей не будет, останутся только обреченные на смерть от радиации обитатели воевавших стран. Через десятки тысяч лет кто — нибудь из прилетевших на планету космитов проведет раскопки Большого Порта и других городов, красот давно погибшей из — за безумия разума цивилизации, и увидят чудом сохранившиеся на каменной оплавленной стене наши с тобой высвеченные тени. Нильс Роклер передернул плечами — Предпочел бы избежать этого. Но как усмирить этих ревнителей утопии, стремящихся отнять частную собственность во всех странах. Их Остров мятежа у нас под боком. — При современных средствах доставки боеголовок с точностью прицела, показанного в океане, близкий к нам Остров мятежа уже утратил былое значение. Нас достанут издалека. — Но как же быть, Великий гроссмейстер? Не может же наш мир свободного предпринимательства и народовластия пасть ниц перед фанатичным тоталитарным режимом угнетателей, под флагом антисобственности. — Наше Братство поможет не допустить этого! Мы не позволим торжествовать «империи зла», чтобы их каратели расправлялась бы бесчеловечными репрессиями и на нашем континенте, как у себя дома. — Но как, Великий гроссмейстер? — Для разрушения их строя нужны не ядерные бомбы! Тебе, будущему нашему президенту, разведка, конечно, доносит, что экономика планового хозяйства и государственной собственности заходит у них в тупик. Люди там не склонны трудиться из одного энтузиазма без личной выгоды. Крепость их строя сложена из камней, скрепленных цементом единства идеологии. Свобода мнений, права человека и народовластие разрушат этот цемент. И все у них пойдет вразброд, и крепость развалится без ядерных взрывов, небезопасных для нас. Мы их же руками тихо уничтожим их строй, сохранив здания и другие ценности. — А кто это сможет сделать? — В этом наша, братьев, задача. Надо найти человека, который поверит в достижение общечеловеческих ценностей, что незаметно подскажут ему наши братья. Они же продвинут его по лестнице власти и дадут ему возможность уничтожить то, что скрепляет их зловредное общество. Когда каждый человек у них захочет служить только собственным интересам, наша цель будет достигнута. И пусть этот выбранный нами руководитель воображает, что проводит в жизнь собственные идеи. Конечно, нам придется потрудиться, а тебе, брат, и потратиться, но на то ты и миллиардер, и возможный президент, и брат высокой степени, Рыцарь Звездного Неба. — У меня шансы стать лишь вице — президентом, вторым лицом Страны. — Для наших планов вполне достаточно, тем более что в случае необходимости вице — президент всегда может заменить президента, если тому не поздоровится и он окажется не в состоянии выполнять свои обязанности. Вспомним недавний случай с покушением! Бедняга президент погиб!.. — Боюсь, что будет все же нелегко. — Разумеется, брат мой, и если я даю тебе такое поручение, то взвесил все за и против. Принимаешь ли ты его? — Оно будет выполнено, Великий гроссмейстер и старший брат мой. И если вы сочтете возможным подождать меня, то мы проедем на пляж и вместе окунемся в прохладную воду. Маленький парикмахер охотно согласился, и первый богач Страны вышел из лимузина у подъезда своего всемирно известного банка. Узенькая улица банкиров замыкалась темным силуэтом церкви, словно богоугодны были творимые здесь дела. Спустя несколько лет сварливая секретарша Восточного посла в Кандейе взяла трубку назойливого телефона, снова услышав голос местного кандейца, который успел уже надоесть ей. — Я непременно доложу о вас его превосходительству послу, господин Наум Леви, — говорила она в трубку. — Но я не уверена, что он сможет уделить вам время, принимая дела у своего предшественника. И его ждет группа бизнесменов. Но настырный кандейец все — таки явился в Восточное посольство. — Я — Наум Леви, — сказал он суровой секретарше. — Вы только что слышали меня, а теперь видите перед собой. Разве не так? Столь развязно произнесенные слова, да еще на языке посла, так возмутили секретаршу, что ее крашеные, скрывая седину, волосы едва не встали дыбом, а огромные очки почти соскользнули с птичьего носа. — Я же предупреждала вас по телефону, что его превосходительство посол очень занят, — подчеркнуто сказала она на языке Кандейи. — Я не скажу за всех, кто ожидает его превосходительство, но мы с ним учились в одном университете, центре мудрости Запада, и он, я думаю, обретенной мудрости не растерял. Секретарша раздраженно проворчала — Я думала, вы кандейец. — Это так, сударыня. И родом я из «империи зла», из ее доброй провинции, входившей при моем рождении в ее состав, — весело закончил посетитель. — Значит, эмигрант? И вы рассчитываете на внимание высокого посла Великой Страны? — все так же на чужом языке произнесла секретарша и поморщилась. Дверь в заветный кабинет открылась. Сидевшие в приемной бизнесмены поднялись, рассчитывая пройти туда, но вышедший Ковлев при виде Наума, не стесняясь присутствующих, бросился к нему и сжал в объятиях. Секретарша осуждающе смотрела на эту сцену, запоминая все ее детали, чтобы, выполняя свой долг, донести все в очередной докладной записке в органы государственной безопасности своей Страны. — Я знаю, Саша, как ты занят! Разве не так? И не рассчитываю на беседу с тобой здесь. Давай махнем в ближайшее воскресенье на водопад. Там под его шумок и побеседуем. В вашей Конституции сказано, что каждый человек, даже посол, имеет право на отдых. Ковлев хлопнул былого друга по плечу, и они условились о встрече в воскресенье. Это тоже было зафиксировано внимательной секретаршей. Иностранный лимузин домчал старых приятелей до моста, переброшенного из одной страны в другую через бурливый поток реки, сжатой стенками каньона. На мосту стоял полицейский в широкополой шляпе. — Я — кандейец, — сказал Наум Леви, — а это — его превосходительство посол из царства льдов, что на краю света. Мы намерены проехать через ваш мост. — К кандейцу не имею вопросов, но какой срок хотел бы пробыть у нас его превосходительство? — Один час, — сказал Ковлев. — Один год? — уточнил полицейский. — Один час, — повторил посол. — Один день? — никак не понимал полицейский. — Шестьдесят минут, — показал на часы Ковлев. Полицейский рассмеялся и разрешающе махнул рукой. Автомашина посла почти бесшумно пересекла границу двух государств, никак не отмеченную на проезжей части моста. Приятели оказались на зеленых улицах города у водопада, вдвое меньше города с тем же названием на кандейском берегу реки. В этом городке в небольших коттеджах жили те, кто обслуживал несчетных туристов, приезжающих полюбоваться одним из чудес света. В воздухе здесь всегда висел нестихающий шум водопада, подобный штормовому прибою. Туристический бизнес здесь был настолько развит, что местная гидростанция использовала лишь ничтожную часть энергии срывающейся в пропасть реки. Сохранить в первозданном виде водопад оказалось выгоднее, чем отнять у него даровую энергию и… красу, привлекающую людей со всего мира. Наум и Саша присоединились к группе туристов. Любопытные местные жители осматривали со всех сторон диковинную марку автомашины из загадочной страны. Кто — то даже залез под кузов, интересуясь подвеской и дифференциалом. Все тут были знатоками с ближних заводов автомобильной столицы Страны. Группу туристов подхватил поджидающий их разбитной, изысканно одетый и вежливый гид. Он провел их в такое место, откуда водопад предстал во всей своей неповторимой красоте. Ковлев любовался грандиозным зрелищем: величаво спокойная река вдруг срывалась с подковообразного обрыва, превращаясь в удивительную живую полукилометровую стену, сотканную из закрученных вращающихся хрустальных струй. И за этим трепещущим занавесом скрывалось что — то неведомое. Низвергающаяся вода с высоты двадцатиэтажного небоскреба, внизу на камнях вздымалась в непрерывных взрывах облаками пены, как бы поднятыми на столбах фонтанами сверкающих на солнце брызг. Непрерывный грохот напоминал океанский штормовой прибой. Ковлеву невольно вспомнилась океанская волна, заливающая ему, тонущему, лицо, чтобы наполнить легкие, когда на помощь спешил Наум. Теперь оба друга зачарованно смотрели на сохраненное Чудо Света, достойное, по словам гида, его «страны самых высоких небоскребов, самых лучших автомашин, самых богатых людей и самого большого водопада в мире!». Гид вручил за небольшую плату каждому туристу картинку с изображением прекрасной индианки, стоящей в пироге и гребущей веслом по течению к обрыву, где река срывалась в каньон, а за нею гонится многовесельная пирога с вождем другого племени, стремящегося захватить гордячку. Но она предпочитает гибель в хрустальных струях, разбившись о камни, позорному супружескому плену ненавистного вождя. Гид увлеченно рассказывал эту легенду, показывая то место, где сорвалась гордячка и откуда испуганные гребцы многовесельной пироги еле выбились, спасши жизнь вождя и свои собственные. Потом гид перевел группу через ближнюю часть водопада на остров, разделяющий водопад на части, принадлежащие двум соседним странам. Здесь туристов ожидал сюрприз — гвоздь развлекательной программы. Всем им пришлось нарядиться в непромокаемые балахоны с капюшонами. Друзья понимающе переглянулись и шутливо обменялись тайными знаками Братства. Им предстояло войти в лифт, совсем такой, как на крупных небоскребах. Лифтер не останавливал здесь кабину на каждом этаже, провозглашая: «Вверх» или «Вниз!», но спускал пассажиров с ветерком. Пол уходил у них из — под ног, и они на короткое время теряли вес, словно повисая в воздухе. Внутренности поднимались к горлу, но через мгновение вес возвращался, и двери лифта распахивались. В таком непромокаемом облачении все вышли из лифта, оказавшись на мокрых деревянных подмостках. Шум походил на оглушительный корабельный гудок. Вокруг стоял пенный туман, такой густой, что казалось, будто люди не в балахонах, а в скафандрах идут под водой. Друзья заметили, что их передние спутники затряслись. Думая, что надо помочь им, Саша и Наум, скользя по мокрым доскам над бурлящей водой, бросились вперед. Но… туристы тряслись от смеха при виде надписи в самом мокром месте: «НЕ КУРИТЬ!» Гид демонстрировал, как, вспыхнув, гаснет в его руке зажигалка в висящей в воздухе влаге. Туристы восхищались водопадным аттракционом. Ковлев мог дотронуться рукой справа до потока как бы ставшей на дыбы реки, а слева — до мокрой каменной стены обрыва. Дальше идти было некуда, и группа повернула обратно. Ее ждал тот же лифтер, с ветерком доставив туристов на пятидесятиметровую высоту. Кланяясь каждому выходящему из лифта, сверкая белками глаз, он принимал чаевые. Гид же получал от всех оплату услуг и своих, и «Компании Водопада». Освобождение от балахонов происходило оживленно. Многие смеялись и больше всех дамы. Все выражали восторг от зрелища и особенно от запрещения курить в воде. Ковлев совсем не так воспринимал этот туристический аттракцион. Он побывал на камнях, где, может быть, разбилась гордая индианка. — А теперь, Сашок, отправимся на наш берег! — объявил Наум. Через полчаса друзья сидели во взятой напрокат лодке, отчалив от пристани на противоположном берегу, и тихо скользили по глади широкой реки, еще не сорвавшейся в пропасть. — Вот здесь, брат мой, — начал Наум Леви, — я могу говорить с тобой откровенно. Одиночество наше на середине реки, а охраняющий беседу гул водопада тому гарантия. — А что я должен услышать от тебя? — Поручение Великого гроссмейстера нашей Ложи, недавно приезжавшего в Кандейю. Он тебя посвящал в братья. — Помню. — Тебе присвоена теперь степень подмастерья, а после выполнения поручения станешь мастером. — Догоню тебя? — Я уже тайный мастер. Так вот слушай и внимай: ты стал его превосходительством при нашем содействии. — Вот как? — удивился Ковлев. — Да, ради всего последующего. Надеюсь, ты помнишь свою клятву, подписанную кровью. — Конечно, и даже шпаги, направленные мне в сердце. — Наши шпаги повсюду, даже в твоей стране. Итак, сюда приедет политик, которому принадлежит будущее, поскольку он молод и готов к преобразованиям, верит в общечеловеческие ценности. — Каким преобразованиям? — Ты подскажешь ему их. Они зреют в недовольстве людей «империи зла». Наше Братство желает добра всем. Потому у вас следует отказаться от принудительного внедрения антисобственнических принципов. Один мудрец говорил, что «общее возможно только у друзей». А чтобы народу дорасти до всеобщей дружбы, надо нравственно созреть. Репрессиями же сделать ничего нельзя. Разве не так? — Я всегда был против насилия. Преступники и в далеком средневековье, и в нашем недавнем прошлом, стоя у власти, и в религии, и в политике казнили и угнетали во имя догм или антисобственнического будущего. — Но отказ от принудительности — это переход к свободе: и мнений людей, и выбора их местожительства, и, наконец, назначения цен за ими произведенное. А это при общей, как у вас, собственности невозможно и ведет в тупик. — А индустриализация нашей страны? А выигранная война с неовандалами? Потом возрождение промышленности. Успех науки, первые шаги в космос. Все это не могло бы произойти при другой системе. Какой же это тупик? — Все это так, но… Прирост продукции в промышленности и сельском хозяйстве из года в год у вас уменьшается. Люди не хотят работать не на свое хозяйство, на чужом, пусть государственном, заводе. Кроме того, чтобы удержаться, вожди ваши преступают все общечеловеческие ценности, свободу мнений, права человека, наконец… Разве не так? Наум Леви говорил увлеченно, убедительно, и Ковлеву становилось все труднее возражать ему. — Ты пойми, брат мой Саша, что великий ваш Вождь был прозорлив, когда решился в разруху Гражданской войны перейти на новую экономическую политику, привлечь частных собственников, которых в принципе отрицал. Но элементы такого собственничества помогли ему поднять страну. И рычагом для того послужил рынок! Разве не так? — Да, это так, но… теперь другое время. — Какое бы ни было время, но общечеловеческие ценности остаются прежними! Демократия и частная инициатива, привлеченная для расцвета государства, не может помешать благу народа! — Конечно, — согласился Ковлев. — Но мне надо все обдумать. Друзья так увлеклись разговором, что не заметили, как опасно приблизились к пропасти, куда срывалась река. — Греби, греби, Сашок! Выгребай против течения. Я не скажу за всех туристов, но легендарной индианке мы можем уподобиться. Ковлев налег на весла, но без видимого успеха. Предметы на берегу неуклонно уплывали в обратную усилиям Саши сторону. Одной пары весел было мало! Наум, поднявшись на ноги, стал, как индианка на картинке, подгребать рулевым веслом. Но все равно лодку неодолимо несло к обрыву… — Я не скажу за все наше с тобой время, но эти минуты могут стать последними, — старался перекричать шум близкого водопада Наум. Вдруг резкий толчок задрал нос лодки, а корма, на которой стоял Левин, опустилась. Он потерял равновесие и свалился в воду. Ковлев вскочил, готовый прыгнуть за другом в реку, но раньше протянул ему весло, однако того уже снесло течением, и дотянуться до весла он не мог. Саша понял, что бессилен помочь другу, хотя обязан ему жизнью. Черная голова в брызгах отчаянно работавших рук удалялась и удалялась. Ковлев закричал от отчаяния, представляя себе, как низвергающаяся мириадами струй вода унесет сейчас друга в каньон, разобьет его о камни. И стараясь, чтобы Наум услышал его в шуме рушащейся вниз реки, выкрикнул — Клянусь тебе, брат мой тайный мастер, что выполню твое поручение!..Всю эту трагическую сцену мог видеть из плывшей неподалеку лодки очень старый седобородый человек, который в отличие от Ковлева не трудился выгребать против течения. Неизвестно, слышал ли он весь разговор друзей, но последний возглас он несомненно услышал. Если бы Ковлев мог взглянуть на него, ему показалось бы, что он его где — то видел. Но он смотрел не туда…Когда черная точка в последний раз мелькнула на гребне срывающейся вниз реки, Ковлев, бросив весла, опустился на скамейку, зажав виски руками. Лодка сама собой плыла против течения. Он уже понял, что к ее килю был привязан страховочный трос, который не дал лодке приблизиться к опасному месту и сейчас тянул лодку к лодочной станции, наматываясь на барабан, вращающийся от электромотора. Натянувшийся трос включил его. Через короткое время лодка оказалась у причала. Ковлев сидел в ней, все так же охватив голову руками. Упущенные весла уплыли. Лодочники объясняли появившемуся на берегу полицейскому в широкополой шляпе — Это самоубийство, сударь, самоубийство!..Из другой, тоже притянутой страховочным тросом лодки, выбрался седобородый старец и подошел к полицейскому — Позвольте, сударь, дать свидетельское показание. Наши лодки плыли достаточно близко одна к другой. Мне были слышны голоса молодых людей. Увлеченные беседой, они не обратили на меня внимания, не подозревая (в отличие от меня) о существовании страховочного троса. Пытаясь выгрести против течения, один из них, стоя на корме, помогал товарищу, подгребая рулевым веслом. При рывке троса он потерял равновесие и упал в воду. Выручить его было уже невозможно. Так что ни о самоубийстве, ни тем более об убийстве не может быть и речи. — Вы, сударь, оказываете неоценимую услугу правосудию, и я заинтересован получить ваши показания в письменном виде. Назовите свое имя, по — видимому иностранное. — Вы правы. Я — иностранный ученый Наза Вец, изучаю жизнь вашего континента. Нужный вам документ вы получите, пока проводите его превосходительство посла в Кандейе. — Ах вот как! — воскликнул полисмен, вытягиваясь. — Я уже дал сигнал по радио, чтобы ниже в каньоне выловили труп вашего приятеля, ваше превосходительство, — и совсем другим тоном обратился к владельцу лодочной станции — Значит, все лодки у вас на привязи? — Да, сударь! Для безопасности клиентов. — А вы их предупреждаете об этом? — Что вы, сударь! Я тогда разорился бы. Они же ищут острых ощущений, хотят сами выгрести из опасной зоны. Это их право. Трос спасает их, если они зазеваются. Так произошло, к сожалению, на этот раз. Но вот старый джентльмен знал же об этом! — Коль ради выгоды не предупреждаете клиентов, заплатите штраф. И кроме того, будете иметь неприятности в прокуратуре. — Что вы, сударь! Я заплачу все, что вы пожелаете. — Не больше положенного, — осадил его полицейский. Знатного же иностранца он проводил до его машины. Ковлев сел в посольский лимузин с поникшей головой. На прощание полицейский сказал ему — И все же, ваше превосходительство, на вашем месте я не стал бы кататься в лодке на краю водопада. Он не мог знать, зачем двум молодым братьям нужна была эта трагическая прогулка и почему седобородый старик тоже оказался там.