— Беда, когда люди заменяют высокие чувства острыми ощущениями.

Наступило напряженное молчание. Его нарушил тот же Юрий:

— А что это за высокие чувства? Любовь, что ли?

— Я вам сейчас прочту одно свое стихотворение про это.

— Просим вас, Вешенька, просим, — произнесла Мария Николаевна.

Весна Закатова встала как бы перед большой аудиторией, стараясь удержаться на покатой крыше.

Тучи раздернуло, и стало немного светлее. Ее фигура четко выделялась на светлеющем небе. Она начала с большим чувством:

Голос ее оборвался на этой горестной ноте любви и упрека.

Слушатели рукоплескали, словно сидели не на крыше, а в театре.

— Это про вас, Юрий, — совсем другим, жестким и холодным тоном сказала поэтесса.

— Ну уж и про меня! — запротестовал моряк. — У меня память хорошая. Я все телефоны наизусть помню.

— Это прелестно, Вешенька! — вмешалась Мария Николаевна. — Так тонко и в то же время страстно. Сама жизнь звучит! Это ведь на музыку Скрябина, правда, Вешенька?

— Да, на его Пятую прелюдию. Это поют.

— Чудесно! Ты бы еще, Вешенька, прочитала нам про любовь.

— И то верно, — подтвердил адмирал. — Падать можно, но только не духом, как сказал, не помню какой, мудрец. Прочитайте, звезда наша! Нам сейчас о любви, а значит, о жизни ой как услышать надо!

— Хорошо, я прочту, чтобы легче нам стало. Это стихотворение про меня, когда я была безумно влюблена в шестнадцать лет.

— И кто же он, кому так повезло? — спросил адмирал.

— Владь Иль, Герой Земли, космонавт. Он был на двадцать пять лет старше меня и не заметил тоненькой девчонки, а она воображала, что не может существовать без него. Это одно из первых моих стихотворений, я назвала его «ЛИШЬ ДЛЯ МЕНЯ», — поэтесса, как бы превратясь в юную девушку, даже более высоким голосом начала читать:

— К сожалению, он, которому был сорок один год, готовился к выборам в президенты и был верен утраченной при космическом подвиге своей любимой Лине Армст. До самой своей трагической гибели регулярно летал на мыс Канаверал, принося цветы к ее прекрасному памятнику.

Муромцев передернул плечами: «Опять этот Иль, космонавт и президент! Он сведет с ума в этом кошмаре. Когда ж тому конец?»

Наза Вец внимательно смотрел на него, видимо, понимал, что творится у генерала в душе.

— Это тоже ведь на музыку? — спросила Мария Николаевна.

— Шопен. Восьмая прелюдия, — ответила поэтесса.

— Да, — вздохнула Мария Николаевна. — Это не наркотические ритмы недавнего прошлого. Музыка девятнадцатого века — музыка чувств!

— Простите, стихи вас взволновали? — обратился к ней Наза Вец. — У вас недавно был инсульт?

— Да, профессор. А что?

— Поверьте, это излечимо. Позвольте только вам помочь.

— Мне, право, неловко, профессор. Вы у нас в гостях.

— Вам помощь оказать не трудно. Я чудо–поэтессе помогу вас взволновать еще сильнее и нервы до конца напрячь.

— И Наза Вец сделал несколько пассов перед больной:

— Попробуйте, прошу вас, встать. Я помогу. Возьмите руку.

Мария Николаевна повиновалась и, держась за Наза Веца, приподнялась и… встала на ноги. Себе не веря, вскрикнула от радости:

— Это же чудо! Смотрите, чудо!

— Стихов пленительная сила. Волненье я помог разжечь. Оно для вас подобно шоку.

— Ну чудеса! И гость — волшебник, к нам посланный стихией, — говорил обрадованный адмирал, обнимая старца.

Весна Закатова целовала счастливую женщину:

— Я всегда хотела верить в чудеса! И верила в добрых волшебников. Говорят, беда не приходит одна. А я говорю, что волшебство не может быть одиноким. Ждите его. ждите! Оно придет.

И словно в ответ на эти ободряющие слова поэтессы волшебно засигналила карманная рация адмирала.

Радист корабля вызывал его и доложил, что Кронштадт затоплен. Моряки, как приказал адмирал, завершают оказание помощи. Все корабли на плаву и получили приказ сверху о высшей степени боевой готовности.

— Какая еще готовность? — гулко ворчал бас. — Я сам отдал приказ оказания помощи бедствующим во время наводнения, а не к стрельбе! Ужель и впрямь перед беглецами границу закрывать?

Теперь все стали ждать катера, который выслан на Литейный, хотя ни в одной лоции такой протоки Невы не значилось.

И время потянулось мучительно. Лишь под утро Юрий первым заметил огни и крикнул:

— Вижу прожектор, конечно, с катера, что идет за нами.

Действительно, это оказался катер, который путешествовал по петербургским улицам.

Луч прожектора нащупал группу адмирала, и моряки на катере, очевидно, узнали его.

Катер пришвартовался на уровне третьего этажа под крышей дома. Снизу забросили линь, моряки вверху подхватили его и вытащили веревочную лестницу.

— Мы–то спустимся, — сказал Николай. — А Марию Николаевну на канате придется. Петлю сделаем.

— Да я ничего теперь. Сама попробую. Спасибо профессору, — говорила жена адмирала.

Трудность выдалась с Надей, она никак не хотела спускаться вслед за молодым моряком, требуя пропустить ее первой.

— Вот какая храбрость! — восхитился Николай.

— Напротив, я трусиха и боюсь нескромных взглядов. Николай так посмотрел на Юрия, что тот потупился:

— Да я не догадайся бы взглянуть вверх.

— У нас с тобой еще будет разговор. Морской. Где верх, а где низ! — пообещал Николай.

Начинало светать. Тучи раздернуло. Ветер теперь был на пользу.

Катер плыл между домами.

Адмирал приказал подбирать с крыш затопленных домов людей, взывающих о помощи.

Вскоре на палубе люди стояли тесно плечо к плечу, и усатый старшина, командовавший катером, обратился к Сергею Александровичу:

— Так что, ваше адмиральство! Больше взять на борт никого невозможно, перевернемся, утопленников добавим, — и он кивнул на воду впереди катера.

То, что увидел адмирал и все сопровождавшие его люди, могло потрясти кого угодно.

Навстречу катеру надвигались, как недавно по воде льдины, вспухшие, два дня пробыв под водой, утопленники.

То в одиночку, то сталкиваясь друг с другом, как живые, чтобы отпрянуть в страхе или омерзении. Женщины, старики, дети…

Некоторые плыли лицом вверх, другие смотрели вглубь, словно хотели снова нырнуть. Кто скрюченный, кто вытянутый. Если целое кладбище разрыть, подняв всех неразложившихся мертвецов, и пустить их вплавь, то получилось бы это жуткое зрелище.