– Ага, замечательно! Каких следов?

– Хлороформ обжигает кожу и оставляет на ней волдыри. На коже остались бы ожоги, пусть и очень маленькие.

Холмс протянул руку к столику с мраморным верхом.

– Теперь допустим, доктор Гриффин, – сказал он, беря баночку с вазелином, – я бы первым делом нанес на лицо жертвы тонкий слой вот такой мази. Остались бы следы после этого?

– Нет!

– Ваши познания в медицине несомненно превосходят мои. Хлороформ летуч; он испаряется и быстро исчезает из крови. Отложите вскрытие почти на два дня, как и было сделано, и не останется никаких следов.

– Не торопитесь, мистер Шерлок Холмс! Есть еще…

– Есть еще незначительная, весьма незначительная возможность того, что запах хлороформа будет обнаружен либо в комнате умершего, либо при вскрытии. Но в этих случаях он растворился бы в сильном запахе лекарств и мазей. При вскрытии он тоже был бы неуловим по причине того, что сэр Леополд Харпер страдал сильным насморком.

Рыжая борода доктора Гриффина еще более оттенила бледность, покрывшую его лицо.

– О Господи, да так оно и есть!

– А теперь спросим себя, как это сделал бы священник: cui bono? Кому выгодно это подлое злодеяние?

Я обратил внимание на то, что Лестрейд шагнул к доктору.

– Поосторожнее, черт возьми! – рявкнул Гриффин.

Холмс поставил на место баночку с мазью и взял тяжелые золотые часы умершего, которые, казалось, тикали еще громче.

– Я бы хотел привлечь ваше внимание к этим золотым часам с крышкой. Вчера вечером в десять я завел их. Сейчас, как вы видите, двадцать минут шестого.

– И что с того? – громко спросила мисс Дейл.

– Именно в это время, если вы вспомните, священник заводил эти же самые часы в то утро, когда вы нашли вашего дядюшку мертвым. Хотя то, что я буду делать, возможно, вам не понравится, прошу вас все же послушать.

Холмс принялся медленно заводить часы, и раздался резкий скрежещущий звук. Он продолжал вращать головку, и снова повторялся тот же звук.

– Погодите-ка! – сказал доктор Гриффин. – Тут что-то не то!

– Вы снова правы! И что же не то?

– Черт возьми, священник только два раза повернул головку, и часы были заведены до конца. Вы повернули головку семь или восемь раз, но они еще не заведены!

– Именно так, – произнес Холмс, – но я не имею в виду только эти часы. Любые часы, заведенные в десять вечера, никак не могут быть снова до конца заведены на следующее утро путем двукратного вращения головки.

– Боже милостивый! – пробормотал доктор, пристально глядя на Холмса.

– Следовательно, покойный мистер Трелони не ложился спать в десять часов. Принимая во внимание его расстроенные нервы и продолжавшуюся грозу, вероятнее всего, он сидел до позднего времени и читал Библию, что, по словам священника, он иногда делал. Заведя свои часы как обычно, спать он не ложился до трех часов. Убийца застал его уже глубоко спавшим.

– И что же из этого следует? – почти закричала Долориз.

– Из этого следует, что если кто-то утверждает, будто видел Трелони спавшим в половине одиннадцатого, в полночь и в час, то этот человек сказал нам доказуемую и влекущую за собой осуждение неправду.

– Холмс, – вскричал я, – наконец-то я понял, на кого все это указывает! Преступником является…

Джеффри Эйнзворт кинулся к двери.

– Ах вот как! – крикнул Лестрейд. Он бросился к молодому человеку, и слышно было, как щелкнули наручники.

Мисс Долориз Дейл с рыданиями устремилась вперед. Но не к Эйнзворту. Она устремилась в распростертые объятия доктора Пола Гриффина.

– Видите ли, Уотсон, – заключил мистер Шерлок Холмс, когда тем же вечером мы снова сидели на Бейкер-стрит, восстанавливая силы с помощью виски с содовой, – на возможную вину юного Эйнзворта, который страстно желал жениться на молодой леди ради ее денег, указывают и другие обстоятельства помимо часов.

– Какие же? – спросил я.

– Мой дорогой друг, вспомните о завещании Трелони.

– Значит, Трелони все-таки не писал это несправедливое завещание?

– Писал. Он не скрывал от окружающих, что таковым было его намерение, и он это намерение осуществил. Но только одно лицо знало о конечном результате, а именно о том, что завещание не было подписано.

– Вы имеете в виду самого Трелони?

– Я имею в виду Эйнзворта, адвоката, который составил завещание. В этом он уже признался.

Холмс откинулся в кресле и соединил кончики пальцев.

– Хлороформ легко доступен, как об этом стало известно англичанам после дела Бартлет. В таком узком кругу друг семьи, каким является Эйнзворт, получает свободный доступ к сочинениям на медицинские темы в библиотеке священника. На досуге он разработал весьма искусный план. Размышляя об этом прошлой ночью, я бы не пришел к столь твердой уверенности, если бы изучение лица покойника с помощью лупы не предоставило убедительные свидетельства в виде мелких ожогов и следов вазелина в порах.

– Но мисс Дейл и доктор Гриффин…

– Их поведение озадачивает вас?

– Странные натуры – женщины.

– Мой дорогой Уотсон, когда я слышу о молодой женщине, пылкой и темпераментной, которая оказалась в обществе мужчины точно таких же качеств – прямой противоположности невозмутимому адвокату, внимательно за ней наблюдающему, – мои подозрения возрастают, особенно когда она обнаруживает на людях ничем не вызванную неприязнь.

– Тогда почему же она не взяла и не разорвала помолвку?

– Вы упускаете из виду то обстоятельство, что дядюшка всегда бранил ее за легкомысленность. Если бы она объявила о разрыве, она бы утратила уважение к самой себе. Но чему это, Уотсон, вы улыбаетесь?

– Меня забавляет одна несуразность. Я вспомнил о необыкновенном названии этой деревушки в Сомерсете.

– Камберуэлл? – улыбаясь, произнес Холмс. – Да, это далеко не наш лондонский район Камберуэлл. Вы должны будете дать рассказу другое название, Уотсон, чтобы читатели не сомневались насчет истинного места действия камберуэллского убийства.