После взятия Каркассона крестоносцы, по-видимому, решили, что их миссия была уже окончена; они уже отслужили сорок дней — срок, достаточный для получения отпущения грехов, и с нетерпением стремились домой. Легат же, естественно, полагал, что покоренная страна должна быть занята и устроена таким образом, чтобы в ней не могла более свить себе гнездо ересь. Была избрана комиссия из двух епископов и четырех рыцарей под председательством Арнольда, чтобы решить, кому должны принадлежать завоеванные земли; единогласно члены комиссии остановились на графе Монфоре, который весьма отличился при взятии Каркассона. Легат приказал ему от имени Святого престола взять завоеванные земли. Монфор согласился на это при условии, что ему будет оказана поддержка во всех затруднениях.

Обещание было дано, но никто и не думал при этом о его исполнении. Граф Неверский, поссорившись с герцогом Бургундским, удалился почти тотчас же после взятия Каркассона, и за ним последовала большая часть крестоносцев. Монфор остался приблизительно с 4500 человек, преимущественно бургундцев и немцев, которым он должен был платить двойное жалованье. Он вскоре оказался в опасном положении. В августе под свежим впечатлением от побед легаты на собрании в Авиньоне предписали епископам потребовать от всех рыцарей, дворян и городских советов клятвенные обязательства уничтожить ересь. Но эти обязательства, данные под влиянием страха, были пустой формальностью; не больше имело значения изъявление верноподданнических чувств, принесенное Монфору его новыми вассалами. Некоторые замки, уже изъявившие свою покорность, восстали снова; другие были отняты у крестоносцев прежними владельцами. Мало-помалу страна оправлялась от страха.

Началась партизанская война, и вскоре действительная власть Монфора не простиралась далее его копья. Тем не менее ему удалось захватить несколько замков и распространить свою власть на графство Фуа. Иннокентий выражал свою радость по поводу успехов Монфора и заклинал его неустанно уничтожать ересь. При этом папа извинялся, что не может прийти к нему на помощь; в свое оправдание он ссылался на необходимость направлять средства на нужды Палестины.

Положение Монфора несколько улучшилось весной 1210 года, когда в его войско влились отряды «пилигримов» — как называли себя искатели приключений, принимавшие участие в войне против альбигойцев. Так как срок, который они отбывали по обету, был очень короток, то Монфор решил не откладывая воспользоваться их присутствием, чтобы вернуть обратно потерянные земли и еще какие-нибудь приобрести. Мы не станем входить в подробности его многочисленных походов, которые обыкновенно кончались взятием какого-либо замка — причем когда гарнизон был перебит, тем, кто не принимал участия в сражении, предлагали выбор между подчинением Риму и костром. Сотни энтузиастов, имена которых до нас не дошли, предпочли мученическую смерть. Сохранилось множество свидетельств о том, как много может сделать зла человек человеку и как много может он вынести и претерпеть во славу Бога. Когда капитулировал Миневр, Роберт Мовуазен, самый верный соратник Монфора, восстал против решения щадить еретиков, которые принесут раскаяние. Легат Арнольд заметил на это, что он может не беспокоиться, так как, несомненно, обращений будет очень мало, и Арнольд оказался прав: за исключением трех женщин, все побежденные, как один человек, отказались купить жизнь ценой вероотступничества; они избавили победителей от труда вести их на костер и сами бросились в пламя.

Раймунд Тулузский, несомненно, воображал, что очень ловко спасся за счет своего племянника виконта Безье. Он оказал церкви важные услуги, сражаясь против своих старинных друзей, и теперь решил, что настало время удостоверить свою невинность, — он просил праведного суда, который снимет с него все обвинения и возвратит отобранные замки. Папа Иннокентий сделал вид, что идет ему навстречу: он предписал архиепископам Нарбонны и Арля созвать собрание прелатов и дворян, чтобы судить Раймунда, как он сам того просит. Было указано, что если появится кто-нибудь, кто станет обвинять Раймунда в ереси и в соучастии в убийстве Петра де Кастельно, то должны быть выслушаны обе стороны и вынесено решение, которое следует представить в Рим, где и будет принято окончательное постановление; если же обвинение не будет ясно доказано, то на Раймунда следует наложить соответствующее покаяние и только после этого можно будет признать его добрым католиком и вернуть ему замки. С виду все выглядело законно, но на самом деле для Раймунда готовилась ловушка — было задумано лишить его всех принадлежащих ему земель.

Папа и его представители отлично знали, что Раймунд оправдается во всех возводимых на него обвинениях, но при этом в руках у них имелся убийственный аргумент: граф Тулузский не исполнил возложенной на него невыполнимой задачи — не уничтожил ереси в своей стране. На суде ему холодно объявили, что он совершил клятвопреступление, не сдержав обещания, а коли так, то, само собой разумеется, нет веры и его оправданиям в таких серьезных делах, как обвинение в ереси и убийство легата; не большего доверия заслуживает и присяга его свидетелей. При этом, однако, ему было сказано, что благоприятные для него решения папы не за горами и будут приведены в исполнение, когда он покажет себя достойным снисхождения. Рим играл с ним, как кошка с мышью.

Раймунд, несмотря на все свое простодушие, понял наконец свое положение. Тем не менее он продолжал вести безуспешные переговоры с легатами и Монфором, что не помешало Монфору 3 мая 1211 года захватить несколько замков Раймунда и вознамериться осадить Тулузу. Как только жители Тулузы узнали об угрозе осады, они немедленно отправили послов к крестоносцам просить пощады. В ответ от них потребовали прекратить все связи с Раймундом. Тулузцы эти требования отвергли и, собравшись с силами, совершили несколько вылазок против подошедших крестоносцев. После этого Монфор счел за лучшее отступить от города; затем, разграбив его окрестности, он отправился опустошать земли графа Фуа.

Мужественное отражение тулузцами вторжения было истолковано в Риме как преступное расположение к ереси. Иннокентий снова отлучил Раймунда и его столицу от церкви за то, что жители «преследовали» Монфора и крестоносцев.

Весна и осень 1212 года принесли ряд приобретений Монфору; владения Раймунда ограничивались теперь только Монтобаном и Тулузой, которая, переполненная женщинами, была, в сущности, в осаде, так как засевшие в соседних замках крестоносцы производили набеги до самых городских стен. Монфор просил папу признать за ним право на вновь завоеванные земли. Ответ папы был неожиданным: «Граф Раймунд провинился перед церковью, почему он и был отлучен от нее, а владения его предоставлены первому пришедшему; но потеря большинства их является уже наказанием, к тому же граф, подозреваемый в ереси и убийстве легата, ни разу еще не был осужден». Таким образом, писал папа, необходимо назначить над графом новый суд, иначе на церковь падет обвинение в обмане, потому что она продолжает пользоваться замками, данными ей только в залог. В заключение Иннокентий уже в который раз потребовал от легатов полного отчета по делу Раймунда.

Легаты Феодосий и епископ Риезский сообщили в ответ, что они неоднократно вызывали Раймунда на суд, но он и не думает оправдываться в своих преступлениях. Это обвинение выглядело довольно странно на фоне военных действий, развязанных Монфором. В то же время, чтобы показать, что они считаются с приказаниями папы, легаты созвали собор в Лаворе, укрепленном местечке, находившемся очень близко от Тулузы и бывшем в руках Монфора. По просьбе Петра II Арагонского Монфор объявил перемирие на восемь дней, чтобы ничто не могло помешать собору.

Гордый своей недавней победой над маврами под Навас-де-Толозой, Петр считался в то время правителем, мнение которого нельзя было игнорировать. Его интересы на юге Франции были настолько значительны, что он не мог оставаться безучастным зрителем образования могущественного владения Монфора. Петр послал посольство к папе с жалобой на действия легатов, которые он считал несправедливыми и несогласными с интересами церкви. Он прибыл в Лавор с твердым намерением действовать в пользу Раймунда VI, который приходился ему одновременно и зятем, и сватом. Раймунд состоял в браке с сестрой Петра — Элеонорой, а его сын, тоже Раймунд, был женат на дочери арагонского короля.