- Дома побросали, а за какое счастье?

- За атаманское. Ему, кроме как кровь лить, больше делать нечего. Охмурил он нас.

- Не хотели бы, не охмурил. Они вот, небось, знают свою дорогу,- казак топнул по палубе.- Вся Россия идет за ними. А мы, как волки обложенные, мечемся.

- В Китай катимся.

- А кому мы там нужны?

Слушал Авдюшка пожилых казаков - и оторопь брала его: значит, атаману веры нет? Зачем же столько народу взбаламутил он и льет кровь, как воду? Он, сын крестьянина, Авдюшка Синицын, поверил, что атаман победит - и настанет добрая жизнь: не будут распоряжаться красные комиссары, каждый станет жить сам по себе.

Когда был Авдюшка в атаманском хоре, ему и впрямь жилось неплохо: всякого добра перепадало из доверху нагруженных атаманских обозов. Но когда побежали от красных, атаман забыл про свой хор, и певцов влили в караульный взвод при его ставке. И то хорошо - до ставки не долетали пули красных.

Слыхал Авдюшка: побежал Колчак и добрался только-, до Иркутска, там его, всеми брошенного, арестовали большевики и прикончили. Отвалились от адмирала его генералы и атаманы, подались кто куда, лютуя и грабя по дорогам. Теперь, значит, и ихний атаман Борис Михайлович Семияр-Горев по такой же бандитской дорожке покатился. Конечно, он и за границей найдет себе место, а на кой ляд нужна эта заграница ему, Авдюшке? Чего он там не видал?.. Каким он дураком был, когда не ушел с отцом!.. Мундир казацкий нравился и жизнь разудалая: пей, гуляй!

Отец, конечно, к красным подался. Он такой: если зарубит одно, так и тянет до конца. Белых он возненавидел, и в могиле не помирится с ними. Значит, не помирится и с ним, с сыном своим?..

Эта мысль, раньше почти не тревожившая Авдюшку, теперь, будто буравом, сверлила ему голову: неужели они с тятькой враги до смерти? Он, Авдюшка, думал: кончится вся эта кутерьма, вернутся они домой - и заживут вместе по-прежнему. Только лучше бы - как обещал атаман. Тятька, конечно бы, сказал: «Прости, сынок, погорячился я тогда на пасеке. Думал, лиходеем будешь, а ты вон какой. И с хорошими людьми шел и правильную власть завоевал. Спасибо тебе!» А дело вон как обернулось!

Если придется ему, Авдюшке, по-настоящему воевать с красными, не пальнет ли он в своего отца Артамона Синицына? Да и не здесь ли он, в этой вонючей тесной барже?.. О, господи, как все перепуталось!..

Авдюшка прислонился к борту и закрыл глаза. Неотступно долбила мозг одна мысль: «Отца своего стережешь. Да и не его ли бросили в Иртыш?..» Авдюшка поглядел вниз: текла великая река, как ни в чем не бывало, шумела шугой, которая становилась все гуще и гуще…

Убежать, но куда и к кому? К красным? Они, говорят, не милуют тех, кто воевал против них. И потекли по щекам Авдюшки горючие слезы, и кричать хотелось: «Тятька, где ты?..»

На палубу, гремя трубами, поднялись атаманские духачи. И с ними - старший урядник, Авдюшкин командир, сын богатого лавочника Пантелей Захаров (казаки его звали между собой Харей). Духачи составили ружья в козлы, стали полукругом, переругиваясь, приготовились играть.

Старший урядник подошел к Авдюшке, сонно потаращился на него утонувшими в жиру лица маленькими глазками, ничего не поняв, сказал:

- Вытри морду!-плюнув за борт, добавил:-С такими гнидами навоюешь!.. Топай отсюда!..

Ох, как хотелось ударить прикладом по этой жирной харе!.. Но попробуй, тронь старшего урядника - расстреляют. Авдюшка бросил винтовку за плечо, побежал по пружинистым сходням прочь с баржи. А на ней тягуче и нудно оркестр заиграл похоронный марш.

С баржи комиссаров перегнали в товарный вагон неподалеку от атаманского поезда и заперли там. Уже холода пошли, а комиссары были почти нагие. Вагон не топили, ветер продувал его насквозь, как решето. Кормили тоже без жалости: на тридцать человек совали в вагон ведро холодной воды и две булки ржаного хлеба. Попробовали арестанты петь - охране приказали стрелять по вагону. И песен лишили их. Зато каждый вечер, за полчаса до отбоя, атаманский оркестр наигрывал похоронный марш.

В ту ночь разыгрался буран. Ветер так хлестал снегом в лицо, что его приходилось прятать в поднятый воротник полушубка. Комиссаров выгнали из вагона и повели в непроглядную темень, как в адскую бездну. Передний, в рваном пиджачишке и в помятом картузе без козырька, спросил:

- Куда вы нас ведете?

Черноусый сотник, закутанный башлыком, как баба шалью, насмешливо ответил:

- В баню, господа-товарищи!

Вышли к Иртышу и спустились на лед. Здесь поземка разгуливала вовсю. Комиссары шли смело, даже голов не опускали, словно им все было трын-трава. Забыл про мороз Авдюшка. Будто случайно меняясь местами с другими конвойными, прошел весь строй и заглянул каждому комиссару в лицо. Нет, слава богу, отца не было.

- Где же ваша баня, господин офицер?-уже недоверчиво спросил все тот же арестованный.

- Недалеко!-засмеялся сотник. И закричал:- Сто-ой!.. Конвой - окружить!..

Вооруженные люди плотно охватили арестованных.

«Где же баня?»-подумал Авдюшка, оглядывая белую равнину, взбудораженную поземкой. И взгляд его остановился на большой, неровно вырубленной проруби. Дегтярно черная вода тяжело поднималась и опускалась в ней.

- Братцы, разбегайтесь!- сильно крикнул все тот же передний, кошкой бросился на сотника, цепко обхватил его и вместе с ним упал в прорубь.

- Стреляй!-завизжал старший урядник Харя и выстрелил из нагана.

Арестованные брызнули во все стороны. Обомлевшего Авдюшку сбили с ног. Падая, он толкнул свою винтовку к проруби и съежился, обняв лицо и голову. Как сквозь тяжкую дрему, слышал он выстрелы, стук конских копыт, матерную ругань и свист сабель. Авдюшку больно пнули в спину. Дрожа всем телом, он поднялся, вытянулся. Перед ним стоял Харя.

- Где ружжо?-скалясь, спросил он и ткнул Авдюшку револьвером в лоб.- Ружжо где, говорю!

- Под дыхало меня саданули, а ружье тут было,- придя в себя, ответил Авдюшка.

Нагибаясь, он стал смотреть вокруг.

- Сволота! Пристрелить тебя мало!-завизжал Харя и стал тыкать Авдюшку револьвером в спину.

Конные, пешие стаскивали к проруби трупы. Чуя человеческую кровь, храпели и бесновались кони, визжал и хрустел под копытами лед. С шашкой наголо подскакал полковник Дубасов, слетел с коня, ширнул шашку в ножны, бросил:

- Урядник, где сотник Лютый?

Харя, хлюпко шмыгая носом, что-то пробормотал, а полковник все злее и злее наигрывал плетью. И вдруг начал остервенело сечь ею Харю. Потом накинулся на Авдюшку. Порол долго, норовя все по лицу и по рукам. Но не больно было Авдюшке, будто били не его, а другого - крепила мысль, что он среди этих извергов один не взял греха на душу.

Дубасов бушевал, размахивая нагайкой:

- Стервы!.. Предатели!.. Перевешаю, мать вашу!..- он прыгнул к Авдюшке, схватил его за отвороты полушубка и так встряхнул, что тот, щелкнув зубами, до крови прикусил язык.- Где винтовка, сучий сын? Отвечай, подлюка, иначе утоплю, как щенка! Слышишь?

Авдюшка молчал, глядя в безумные глаза полковника.

Только когда полковник брызгал в лицо слюной, его слегка мутило.

Бородатый казак быстро подошел к полковнику и стал тихо говорить ему что-то.

- Сюда его!- сипло взвизгнул Дубасов.

Подвели не очень видного мужика, белоголового от набившегося в волосы снега, в драной шубейке. Мужик придерживал правой рукой раненое плечо и смотрел вперед, навстречу поземке, будто силясь вспомнить что-то. Вокруг него, как воронье перед поживой, скучились с голодной лютостью слуги «бога и атамана», а он не видел их и все смотрел куда-то.

Полковник взял Авдюшку за воротник полушубка, рывком поставил на край проруби. Выхватил у ближнего казака винтовку, сунул ее Авдюшке в руки. Целясь, уперся дулом нагана в лоб.

- Стреляй комиссара, сучье вымя! Ну?

Все завопило в Авдюшке: «Жить!» Но за свою жизнь нужно было загубить другую и навсегда забыть дорогу в родной дом, к отцу и матери. По спине, щекоча, пробежала холодная струйка пота, и в груди стало пусто. Жить хотелось!