Она едва не повернула обратно. «Мне надо идти дальше. Ах, я несчастная, — вздыхала она. — Я должна отыскать коров!

Господи, Боже мой! — молила она в ужасе, сжимая руки. — Не дай мне увидеть что-нибудь злое или дурное! Дай мне сил выдержать это испытание!»

Она ни минуты не сомневалась, что ей придется что-нибудь увидеть, и с большой опаской ступила на плоские камни, образующие мостик через ручей.

Дойдя до середины, она увидела, что в чаще мелькает что-то темное. Это был не свадебный поезд — по лугу медленно шел какой-то человек.

Он был высок и строен, на нем была длинная, черная одежда, спускающаяся до земли. У него было юношески-прекрасное лицо, голова не была покрыта, и длинные, темные кудри волной ниспадали ему на плечи.

Незнакомец направлялся прямо к Гертруде. Глаза его сияли, какой-то свет исходил из них, и, когда взгляд его остановился на Гертруде, она поняла, что он читает всю ее скорбь, как книгу, и увидела, что он жалеет ее; ту, чья душа полна забот о земном и чье сердце, в котором растут тернии и шипы горя, осквернено думой о мести.

Когда взоры его упали на Гертруду, она почувствовала, как все ее существо охватила радость, невыразимый покой и блаженство. Пройдя мимо нее, он словно смахнул с нее все печали и скорби; злые мысли исчезли, как болезнь, и она снова стала здоровой и сильной.

Гертруда долго стояла неподвижно. Видение прошло дальше, а Гертруда все продолжала стоять на том же месте в блаженной задумчивости. Когда она, наконец, очнулась, видение исчезло, но полученное впечатление не изгладилось. Она сложила руки и восторженно подняла их к небу. «Это Иисус! Я видела Иисуса! — воскликнула она. — Я видела Иисуса! Он снял с меня все мое горе, и я люблю Его! С этой минуты я больше никого не люблю на свете!»

Все земные заботы рассеялись, и показались ей бесконечно ничтожными. Все долгие годы жизни представились ей одним коротким днем. Все земное счастье стало вдруг таким жалким, хрупким и незначительным.

И в то же время она ясно поняла, как ей устроить свою жизнь.

Она должна покинуть родину, чтобы избежать искушения снова впасть в тревогу и предаться злобе и мести. Она поедет с хелльгумианцами в Иерусалим.

Эта мысль зародилась в ней, когда она увидела Иисуса. Ей казалось, что это Он внушил ей эту мысль, что она прочла ее в Его глазах.

Рано поутру в тот день, когда Бергер Свен Персон справлял свадьбу своей дочери с Ингмаром Ингмарсоном, в имение пришла какая-то девушка и попросила разрешения поговорить с женихом. Она была высокая и стройная, но платок был низко надвинут на лицо, и виден был только край белоснежной щеки и румяные губы. На руке у нее висела корзина, в которой лежали маленькие пучки домотканой тесемки и несколько цепочек и браслетов, сплетенных из волос.

Она обратилась со своей просьбой к старой служанке, повстречавшейся ей на дворе. Служанка пошла сейчас же в дом и передала ее просьбу матери невесты. Та ответила: «Пойди и скажи ей, что Ингмар Ингмарсон едет сейчас в церковь и ему некогда разговаривать с ней».

Выслушав ответ, незнакомка ушла и не появлялась на дворе все утро. Когда новобрачные и гости вернулись из церкви, она снова появилась и попросила вызвать жениха.

На этот раз она обратилась к молодому конюху, стоявшему у дверей конюшни. Он пошел в дом и передал ее просьбу хозяину. «Скажи ей, — отвечал отец невесты, — что Ингмар Ингмарсон сидит за свадебным столом и у него нет времени разговаривать с ней».

Получив этот ответ, незнакомка вздохнула и ушла, снова она вернулась поздно вечером, когда солнце уже садилось.

Она обратилась на этот раз к маленькому мальчику, который сидел верхом на заборе. Мальчик сейчас же побежал в дом и обратился к самой новобрачной. «Скажи ей, — сказала она, — что Ингмар Ингмарсон танцует со своей молодой женой, и ему некогда разговаривать с другими».

Когда мальчик передал ей этот ответ, незнакомка засмеялась и сказала: «Нет, ты говоришь неправду, Ингмар Ингмарсон не танцует со своей женой».

На этот раз она не ушла, а осталась у ворот.

Вскоре после этого молодая жена Ингмара подумала: «Нехорошо, что я солгала в день моей свадьбы». Она раскаялась, подошла к Ингмару и сказала, что его ждет на дворе какая-то женщина и хочет поговорить с ним.

Ингмар вышел и увидел у ворот Гертруду.

Заметив его, Гертруда пошла по дороге вперед, и Ингмар последовал за ней. Они молча шли, пока усадьба не исчезла из вида.

Ингмар казался сильно постаревшим за последние недели. Его лицо приняло выражение серьезности и осторожности. Он горбился сильнее прежнего, а с тех пор, как разбогател, держал себя еще скромнее, чем прежде.

Ингмар не выразил никакой радости при виде Гертруды. Со времени аукциона не проходило дня, чтобы он не старался убедить себя, что очень доволен своим поступком. «Ведь мы, Ингмарсоны, ни о чем другом не заботимся на свете, как о том, чтобы работать в Ингмарсгорде», — повторял он сам себе.

Его не так мучило то, что он потерял Гертруду, как сознание, что есть человек, который может сказать про него, что он не сдержал своего слова; и, идя позади Гертруды, он думал о том презрении и ненависти, какие она имеет право питать к нему.

Гертруда села на придорожный камень и поставила корзину рядом с собой. Платок она еще ниже надвинула на лицо.

— Садись, — сказала она Ингмару, указывая на другой камень. — Мне надо поговорить с тобой.

Ингмар сел, радуясь, что он чувствует себя совершенно спокойным.

«Дело идет лучше, чем я ожидал, — подумал он. — Я думал, что мне будет гораздо тяжелее встретиться и говорить с Гертрудой. Я боялся, что любовь преодолеет меня».

— Я бы не стала мешать тебе в день твоей свадьбы, — сказала Гертруда, — если бы могла поступить иначе, но я уезжаю из наших краев и больше сюда не вернусь. Я хотела уехать уже неделю тому назад, но случилось одно обстоятельство, о котором я должна поговорить с тобой, и я отложила отъезд.

Ингмар сидел молча, погруженный в свои мысли. Он сидел, втянув голову в плечи, и имел вид человека, который ждет, что над ним разразится буря.

Он думал: «Что бы ни думала Гертруда, я уверен, что поступил справедливо, выбрав усадьбу. Я не мог бы перенести этой потери, я умер бы с горя, если бы именье перешло в чужие руки».

— Ингмар… — начала Гертруда, и кончик ее щеки залила яркая краска. — Ингмар, ты, вероятно, помнишь, что еще пять лет тому назад я имела намерение присоединиться к хелльгумианцам. Я отдала тогда мое сердце Спасителю, но потом взяла его назад и подарила тебе. Это было дурно с моей стороны, поэтому я и была наказана за это. Как я изменила Христу, так и человек, которого я любила, тоже изменил мне.

Поняв, что Гертруда хочет ехать с хелльгумианцами, Ингмар сделал недовольное движение. Мысль эта была ему неприятна. «Я не могу примириться с мыслью, что она присоединится к иерусалимским переселенцам и уедет в чужую страну», — думал он и начал убеждать ее не делать этого так же горячо, как в то время, когда она была его невестой.

— Ты не должна так думать, Гертруда. Господь совсем не хотел наказывать тебя, устроив так все дело.

— Нет, не наказывать, Ингмар, а только Он хотел показать мне, что я сделала плохой выбор. Ах, ведь это не наказание! Я так счастлива! Я ни о чем не жалею, я избавилась от всех страданий. Ты это поймешь, Ингмар. Знаешь, Господь Сам избрал и призвал меня.

Ингмар молчал, лицо его приняло жесткое выражение осторожности и расчета.

«Не будь дураком, — убеждал он себя, — пусть Гертруда уезжает. Самое лучшее, если между вами лягут моря и земли! Моря и земли, моря и земли!»

Что-то в глубине его души восставало против отъезда Гертруды сильнее всяких расчетов, и он сказал:

— Не понимаю, как родители соглашаются на твой отъезд.

— Они и не дадут своего согласия, — отвечала Гертруда, — я это прекрасно знаю и ничего не говорю им об этом; отец никогда бы не согласился. Я думаю, он стал бы даже удерживать меня силой. Мне очень тяжело, но придется уехать потихоньку. Они думают, что я пошла по деревням продавать свои товары. Они узнают о моем отъезде только тогда, когда я соединюсь с переселенцами в Гётеборге, и пароход отчалит от берега.