Он чутко прислушивался и ждал, что они скажут, но ничего не было слышно, кроме шелеста бумаги.

Наконец он не мог больше выдержать; тихонько приподнял повязку с глаза, которым мог еще видеть.

Он взглянул на Бу и Гертруду. Они все еще читали письмо; головы их так близко склонились, что щеки их почти касались одна другой, и Бу сидел, обняв Гертруду.

И с каждым перевернутым листком они теснее прижимались друг к другу. Щеки их горели, иногда они поднимали взгляд от бумаги и смотрели друг на друга, и глаза их темнели и сверкали.

Когда они, наконец, закончили читать, Ингмар увидел, что Гертруда и Бу сидят, радостно и крепко обнявшись. Из всего письма они поняли, может быть, только одно, — что теперь для их любви нет никаких преград. Ингмар молча сложил свои большие морщинистые руки, возблагодарил Бога, и все трое еще долго сидели неподвижно.

Колонисты собрались в большом зале на утреннюю молитву.

Это был последний день, который Ингмар проводил в колонии. Он, Гертруда и Бу этим же утром уезжали в Яффу.

Накануне Бу сообщил миссис Гордон и другим значительным лицам в колонии, что он намеревается проводить Ингмара на родину и остаться там надолго. При этом он был вынужден рассказать всю историю Ингмара.

Миссис Гордон долго раздумывала об услышанном и потом сказала:

— Я не думаю, что кто-нибудь из нас может взять на себя ответственность сделать Ингмара еще несчастнее, чем он есть теперь, поэтому я не хочу тебе препятствовать ехать с ним. Но мне кажется, это приведет к тому, что вы с Гертрудой вернетесь к нам обратно. Я убеждена, что ни в каком другом месте вы не будете чувствовать себя так хорошо, как здесь.

Чтобы Ингмар и его спутники могли спокойно и мирно уехать из колонии, остальным гордонистам просто было сказано, что Бу провожает Ингмара и Гертруду, чтобы помогать им в тяжелом пути.

Когда началась утренняя молитва, Ингмара ввели в зал собраний. Миссис Гордон сама встала и пошла к нему навстречу, взяла его за руку и подвела к месту рядом со своим. Ингмару было приготовлено удобное кресло, и миссис Гордон заботливо помогла ему усесться.

Мисс Юнг заиграла на органе псалом, и утреннее богослужение пошло обычным порядком.

Когда же миссис Гордон прочла короткий отрывок из Библии и пояснила его, поднялась старая мисс Хоггс и начала молиться о благополучном путешествии и счастливом возвращении Ингмара на родину. После нее вставали один за другим американцы и сирийцы, и все просили Господа, чтобы Он открыл Ингмару свет истины.

Некоторые из них выражались очень красиво. Они обещали ежедневно молиться за Ингмара, их возлюбленного брата, и выражали надежду, что здоровье его поправится. И все высказывали пожелание, чтобы он вернулся в Иерусалим.

Пока говорили чужие, — шведы молчали. Они сидели напротив Ингмара и не спускали с него глаз. Глядя пристально на Ингмара, они невольно думали о том, что было доброго, справедливого и верного на их старой родине. Пока он был здесь, с ними, они испытывали такое чувство, словно что-то с родины пришло к ним. А теперь, когда Ингмар уезжал, их охватил страх беспомощности. Они чувствовали себя потерянными в этой беззаконной стране среди всех этих людей, которые без всякого милосердия и пощады боролись за души других.

Мысли крестьян с глубокой тоской обращались к родине. Они видели свою Далекарлию со всеми ее равнинами и холмами. По ее дорогам спокойно и мирно ходили люди, все чувствовали себя в безопасности, день шел за днем и один год был так похож на другой, что их едва можно было различить.

И в то время, как шведы вспоминали о тихой и мирной жизни на родине, они поняли, как велико и значительно было для них то, что у них была общая цель, ради которой они жили, и что они были избавлены от серого однообразия повседневной жизни.

Один из крестьян поднялся с места и стал громко молиться по-шведски: «Господи Боже мой, благодарю Тебя, за то что Ты привел меня сюда!»

Один за другим поднимались они и благодарили Бога за то, что Он привел их в Иерусалим.

Они благодарили Его за дорогую им колонию, которая была их величайшей радостью, за то, что дети их уже с малолетства научились жить в единении с людьми. Они высказывали надежду, что их молодежь достигнет большего совершенства, чем они. Они благодарили за преследования и страдания так же, как и за прекрасное учение, которому они призваны были следовать.

Каждый старался высказать то счастье, которое он испытывал. Ингмар понимал, что все это они говорят для него и желают, чтобы он рассказал на родине о том, как они счастливы.

Ингмар выпрямился, когда заговорили шведы. Он поднял голову выше, и резкая складка около рта обозначилась сильнее.

Наконец, когда иссяк поток их красноречия, мисс Юнг заиграла псалом; все подумали, что торжество кончилось, и повернулись к выходу, но тут миссис Гордон сказала:

— Сегодня мы споем и по-шведски.

Тогда шведы запели ту самую песню, которую они пели, покидая родину: «Да, мы свидимся снова в Царствии Небесном!»

Когда раздалось это пение, всех охватило сильное волнение, и на глазах у крестьян выступили слезы. Теперь они снова вспоминали тех, с кем были разлучены на земле и должны были свидеться только на небесах.

Когда кончилось пение, поднялся Ингмар и попытался сказать несколько слов. Он хотел сказать остающимся те слова, которые неслись к ним с родины, куда он возвращался.

— Я твердо уверен, что вы оказываете нам, оставшимся на родине, большую честь, — сказал он. — Я верю, что все мы будем рады свидеться с вами на земле или на небесах. Я верю, что нет ничего прекраснее, чем люди, которые идут на великие жертвы ради истины и справедливости.

Месяц спустя после отъезда Ингмара в Иерусалим, старая Лиза из Ингмарсгорда стала замечать, что Барбру проявляет какое-то беспокойство и тревогу. «Взгляд у нее, как у помешанной, — думала старуха. — Немудрено, если в один прекрасный день она сойдет с ума».

Однажды вечером она принялась расспрашивать Барбру.

— Скажи мне, что с тобой такое? — говорила она. — Когда я была еще совсем молоденькой, я тоже видела, как хозяйка Ингмарсгорда одну зиму ходила с такими же помутившимися глазами.

— Не та ли, что убила ребенка? — быстро спросила Барбру.

— Да, она самая, — отвечала Лиза. — Я начинаю думать, уж не задумала ли и ты того же.

Барбру, не отвечая прямо на вопрос, сказала:

— Когда я слышала эту историю, я удивлялась в ней только одному.

— Чему же именно?

— Тому, что она не покончила и с собой — прямо на том же месте.

Старая Лиза, сидевшая за своей прялкой, положила руку на колесо, остановив его, и подняла глаза на Барбру.

— Каждому ясно, что тебе не может быть приятно, если в доме появится ребенок в отсутствие твоего мужа, — медленно сказала она. — Когда он уезжал, он ничего не знал об этом?

— Ни он, ни я ничего не подозревали, — произнесла Барбру так тихо, словно переживаемое ею горе лишало ее голоса.

— Но теперь ты напишешь ему?

— Нет, — сказала Барбру. — Меня утешает только то, что его нет здесь.

Старуха в ужасе всплеснула руками.

— Тебя это радует? — воскликнула она.

Барбру стояла у окна и неподвижно глядела на двор.

— Разве ты не знаешь, что надо мной тяготеет проклятие? — спросила она, стараясь говорить спокойно.

— Поживешь на свете, чего только ни наслушаешься, — сказала старуха. — Я слышала, что ты родом с Холма Горя.

Они помолчали. Старая Лиза опять завертела веретено, изредка поглядывая на Барбру, которая продолжала стоять у окна, то и дело вздрагивая всем телом.

Прошло минут пять, старуха отложила работу и пошла к дверям.

— Ты куда? — спросила Барбру.

— Мне нечего скрывать, я хочу поискать кого-нибудь, кто мог бы написать Ингмару.

Барбру заступила ей дорогу.

— Не смей, — сказала она. — Прежде, чем ты напишешь письмо, я буду лежать на дне реки.