Согласно Марсель Оклер, написавшей о Лорке восторженную книгу, он откроет себе самого себя благодаря своему другу Эмилио Прадосу. Тот лечился в Швейцарии от кровохарканья. Федерико Гарсиа Лорка часто писал ему и в своих письмах так красиво умел изобразить швейцарские горы, которые он никогда не видел, а лишь рисовал в своем воображении, что однажды его друг не удержался в ответном письме от восклицания: «Федерико, ты поэт! Ты должен сочинять стихи! Пришли мне поскорее свои первые поэмы!»

Это стало прозрением.

Отныне все, что Лорка услышит, вдохнет, почувствует, увидит и переживет, он трансформирует в стихи.

Даже свои театральные пьесы.

Один лишь отец Лорки не одобрял суету вокруг его Федерико — еще бы, его сына все считали большим талантом, почти гением. В одном из писем к своему другу дон Антонио Родригес Эспиноса пересказывает такую поучительную сцену: «Как-то летом Федерико решил отдохнуть и провести несколько недель вместе со всей своей семьей в Малаге; они остановились в гостинице "Эрнан Вортес дель Лимонар". В это время сын делал свои первые шаги на литературной ниве. Отцу очень не нравились те восторженные похвалы, которыми друзья Федерико встречали в Гранаде его поэмы и, поскольку он хорошо меня знал и считал не способным обмануть его, он настоял на том, чтобы однажды вечером я пошел вместе с ними поужинать и послушать стихи его сына. Мы сидели на террасе у моря, и, покончив с едой, Федерико прочел нам три своих сочинения: "Свечи", "Дороги святого Иакова" и маленькое романсеро, посвященное Красной Шапочке. В выбранных сюжетах не было ничего необычного, но в исполнении автора рифмы и смелые метафоры этих трех поэм звучали столь впечатляюще, что я сказал его отцу: "Если твой сын будет усердно работать и приложит усилия, чтобы достичь высот на этом поприще, будь уверен, он займет такое же место среди поэтов нашей страны, какое занимают Хоселито и Гало среди тореро: то есть будет лучшим"».

В Резиденции Лорка познакомился с Рафаэлем Альберти[148], как и он, андалузцем, он стал называть его «кузеном». После ужина, в парке, под сенью олеандров Лорка декламировал свои стихи. Очарованный Рафаэль Альберти в ответ читал поэмы собственного сочинения и, под впечатлением момента, пообещал посвятить ему одну из них.

Хуан Рамон Хименес[149] и Антонио Мачадо[150] приезжали иногда в Резиденцию, чтобы почитать студентам свои произведения. Известные писатели полюбили атмосферу студенческой Резиденции и энтузиазм молодых поэтов и художников.

Лорка обладал даром незамутненной искренности. Его чувства находили свое выражение в веселом смехе и доброжелательном отношении к окружающим. Он был само очарование.

И сама беззаботность.

Он имел все: талант, природную широту души, богатство. Он был как дитя, этакий андалузский Моцарт.

Вообще-то он приехал в Мадрид, чтобы изучать право, но очень скоро с головой окунулся в литературную жизнь. «Вскоре он уже всех знал, и все знали его», — спустя шестьдесят лет писал Бунюэль, все еще находясь под впечатлением от него.

Один из друзей Лорки по Гранаде опубликовал в газете восторженный отчет о его поэтическом вечере в студенческой резиденции: «Мы имеем дело с необыкновенной личностью, с великим поэтом, новатором испанской поэзии, самым изысканным, самым блистательным, самым универсальным из всех современных испанских поэтов».

Другой (Мельхиор Фернандес Альмагро) писал своему гранадскому другу: «Тем вечером, когда он читал в Резиденции свои стихи, я пошел с друзьями его послушать, и все мы присоединились к кругу его преданных поклонников. Обитатели "Рези" были до такой степени очарованы им, столь велики были нахлынувшие на них чувства, что они готовы были не отпускать его всю ночь».

«На холме, поросшем тополями, — писала Марсель Оклер, как и все остальные, находившаяся под его обаянием, — молодые люди наслаждались счастьем созидания».

Лорка писал свои стихи в промежутках между развлечениями, но при этом умел непостижимым образом концентрироваться. Если он погружался в процесс творчества, уже ничто не могло отвлечь его. Стоя, сидя за столом или даже лежа, где бы он ни находился, царапал карандашом поэтические строки на клочках бумаги, которые потом рассовывал по карманам, если не удосуживался их потерять.

Лорка никогда не стремился издать свои стихи. Поэмы, заключенные в книгу, казались ему заживо погребенными. «Мне необходим контакт с публикой», — признавался он. Он был «менестрелем», декламировавшим ночи напролет.

Как и все, кто соприкасался с Лоркой, Эдуардо Маркина[151], автор известной драмы «Солнце садится во Фландрии», так же оказался очарован молодым поэтом. Он рассказал о нем дону Григорио Мартинесу Сьерре, всемогущему человеку, директору театра «Эслава», проявлявшему живой интерес к юным талантам, и тот попросил его привести к нему Лорку. Федерико прочел ему свою поэму о любви юного таракана к раненой бабочке. Две тараканихи, одна из которых была некромантка, стали ухаживать за бабочкой и выходили ее, она же, неблагодарная, выздоровела и улетела, а юный таракан умер от горя...

«Какой замечательный сюжет для пьесы!» — воскликнул дон Григорио.

Пьеса будет написана и получит название «Колдовство бабочки», поэт выплеснет в ней свои эротические желания и страхи. В ту пору Лорке было двадцать два года. Пьеса его успеха не имела. Но никто не сомневался — на свет появился новый драматург.

В студенческой Резиденции хватало и других интересных личностей. Самым странным среди ее обитателей, очевидно, был Пепин Бельо (Хосе Бельо Ласьерра). Аргонец, как и Бунюэль, сын обеспеченных родителей (его отец был инженером по строительству мостов и дорог), Пепин являл собой тип художника, не создавшего ни единого произведения, и вечного студента (он так и не сможет сдать ни одного экзамена). Бунюэль говорит о нем немного и как-то нейтрально, что абсолютно ему не свойственно: «Пепин Бельо не был ни художником, ни поэтом, он просто был нашим другом. И мы были неразлучны. Я мало что могу сказать о нем кроме того, что в 1936 году в Мадриде в самом начале войны он распространял дурные вести: "Франко совсем близко, он уже выходит к Мансанаресу![152]" Его брата Маноло расстреляли республиканцы. Сам же он под конец войны прятался в одном из посольств». На самом деле Пепин Бельо был гениальным повесой, любителем кафешек, так говорил Робер Филиу, который знал толк и в гениях, и в кафешках; Пепин Бельо был человеком, разменявшим свой талант на остроты и реализацию сиюминутных выдумок. Множество интересных находок, которым нашлось место в «Андалузском псе», по всей видимости, обязаны остроумию именно этого неуемного балагура.

«С ним постоянно происходило что-то из ряда вон выходящее. Все эти истории с ослами и пианино, да и почти все остальное было придумано им. Его фантазия была неистощимой», — утверждал Рафаэль Альберти, который «до умопомрачения симпатизировал» Пепину Бельо, но забыл, что были еще и пианино Пичотов.

Самого Рафаэля Альберти поначалу все принимали за художника. В том числе и Бунюэль, которому он подарил свои рисунки, покрытые позолотой.

Однажды, сидя за стаканчиком вина, Дамасо Алонсо[153] сказал Бунюэлю: «Ты знаешь, кто среди нас великий поэт? Альберти!» Увидев удивление на лице товарища, протянул ему листок бумаги, и тот прочел на нем стихотворение, которое, по словам Бунюэля, он до конца жизни помнил наизусть, во всяком случае — его начало: