Пока я была погружена в размышления, пришла мадемуазель Дюбуа.

— Какой ужас! — сказала она.

— Вы знаете о моем платье?

— Об этом знает весь замок! Жозетт рассказала дворецкому, и тот отправился к графу. Мадемуазель Женевьева перешла все границы дозволенного.

— И он…

Она метнула на меня быстрый взгляд. — Да… он знает.

— А Женевьева?

— В своей комнате прячется за юбки Нуну. Она будет наказана, и заслуженно.

— Не могу понять, почему подобные выходки доставляют ей удовольствие?

— Злобная, капризная девчонка! Ее заела ревность, потому что вас пригласили к обеду с семьей, потому что граф проявляет к вам интерес.

— Естественно, потому что он проявляет интерес к своим картинам.

Она хихикнула:

— Я всегда отличалась осторожностью. Поначалу, приехав сюда, я, конечно, не знала, в какое место попала. Граф… замок… звучало так прекрасно. Но когда услышала все эти ужасные истории, то чуть не умерла со страху и была готова собрать свои вещи и уехать. Но решила испытать судьбу, как бы опасно это ни было. Такой человек, как граф, например…

— Не думаю, что вам грозила с его стороны какая-нибудь опасность…

— Человек, чья жена умерла столь странным образом?! Вы очень наивны, мадемуазель Лоусон. По-вашему выходит, что я должна была бы оставить место из-за невнимательного и пренебрежительного отношения со стороны хозяина дома?!

Она вдруг покраснела, из чего я сделала вполне логичный вывод, что упомянутые ею попытки графа якобы соблазнить ее имели место лишь в воображении.

— Как это ужасно! — вздохнула я.

— Когда я приехала сюда, то сразу поняла, что необходимо соблюдать меры предосторожности в отношении графа. Такая уж у него репутация! С его именем всегда связывают какие-то скандалы.

— Скандалы бывают всегда, если есть люди, которые их устраивают, — заметила я.

Я не любила мадемуазель Дюбуа по многим причинам. За то, что ее радовали неприятности и несчастья других людей. За ее глупость и уверенность в том, что она представляет собой роковую женщину. Даже за длинный нос, который делал ее похожей на землеройку. Бедняжка, с такой внешностью… но тут уж ничего не поделаешь! Но низкая душа, которая сейчас так явно угадывалась по выражению ее лица, — вот за что я не любила ее больше всего!

Неудивительно, что я обрадовалась, когда она наконец ушла. Мои мысли полностью были заняты Женевьевой. Нашим отношениям был нанесен ощутимый удар. Потеря платья огорчала меня гораздо меньше, чем отсутствие доверия, которое, как я надеялась, начала завоевывать у нее. И как это ни странно, несмотря на содеянное ею, я испытывала к ней новый прилив нежности.

Бедное дитя! Она так нуждалась в ласке и заботе и тыкалась, как слепой котенок, в тщетных попытках привлечь к себе внимание — в этом я нисколько не сомневалась. Мне хотелось понять ее, хотелось помочь ей. До меня дошло, что здесь, в доме, она практически ни от кого, не видит поддержки — ее игнорирует и отвергает собственный отец, балует и портит собственная няня. Необходимо что-то предпринять, решила я. Мне не были свойственны импульсные поступки, но сейчас я решила действовать именно таким образом.

Я отправилась в библиотеку и постучала. Ответа не последовало, и я вошла. Никого. Я дернула сонетку. Появился слуга, и я попросила его передать графу, что мне необходимо немедленно поговорить с ним.

Лишь увидев на лице слуги крайнее удивление, я поняла всю степень безрассудства своего поступка. Однако проблема, как мне казалось, не терпела отлагательства, и я решила рискнуть. Мне подумалось, что слуга сейчас вернется и скажет, что граф занят и что, возможно, сможет поговорить со мной завтра. Но, к моему величайшему удивлению, дверь отворилась и на пороге появился хозяин замка.

— Мадемуазель Лоусон, вы за мной посылали?

От его иронии мое лицо залилось краской.

— Простите, но мне необходимо поговорить с вами, господин граф.

Он поднял брови:

— Это безобразное происшествие с платьем. Я готов принести извинения за поведение моей дочери.

— Я здесь не за тем, чтобы выслушивать извинения.

— Вы всепрощающая.

— О нет, я очень рассердилась, увидев, что стало с платьем.

— Естественно. Вам возместят расходы, а Женевьева попросит у вас прощения.

— Но я хочу другого!

Удивление на его лице могло быть и притворным. Он всегда давал понять — и делал это очень часто, — что совершенно точно знает, какие мысли бродят в моей голове и о чем я сейчас думаю.

— Тогда вы, может быть, скажете, зачем вы вызвали меня в библиотеку?

— Я вас не вызывала. Я спросила, не могли бы вы прийти сюда.

— Хорошо, я здесь. За обедом вы выглядели слишком тихой. Наверняка это из-за происшествия с платьем вы вели себя так сдержанно, выказывая присущее англичанам хладнокровие и скрывая негодование, которое, должно быть, у вас вызвала моя дочь. Но теперь это уже больше не тайна, и вам нет необходимости рассказывать всякие байки. И все же вы хотели… что-то сказать мне.

— Я хотела поговорить о Женевьеве. Может быть, это слишком дерзко и самонадеянно с моей стороны… — Я на минуту остановилась, надеясь, что граф возразит, но он только сказал:

— Пожалуйста, продолжайте.

— Она меня очень беспокоит.

Он взглянул на меня и, поскольку я сидела в кресле, сел напротив. Он смотрел на меня широко открытыми от удивления глазами, удобно устроившись в кресле и положив руки на подлокотники так, что я могла хорошо разглядеть его кольцо-печатку из жадеита. Глядя на него сейчас, я вполне могла поверить слухам о нем. Орлиный нос, гордая посадка головы, загадочная улыбка на губах, глаза с не поддающимся описанию выражением — все это принадлежало человеку, рожденному повелевать, человеку, который верил в свое божественное право делать все так, как ему вздумается, и который считал совершенно естественным устранять все и вся, стоявшее на его пути.

— Да, господин граф, — продолжала я. — Меня очень беспокоит ваша дочь. Как вы считаете, почему она это сделала?

— Она, несомненно, объяснит свой поступок.

— Как она может объяснить? Ведь она даже не знает саму себя. Девочка пережила ужасные моменты в своей коротенькой жизни.

Мне показалось, что на его лице действительно промелькнула тень беспокойства.

— О каких моментах вы говорите? — спросил он.

— Я имею в виду… смерть ее матери.

Его взгляд встретился с моим — он был упрям, жесток и непримирим.

— Но это случилось не вчера.

— Однако именно она обнаружила свою мать мертвой.

— Похоже, что вы неплохо знаете историю нашей семьи.

Я внезапно поднялась и сделала шаг к нему. Он тоже встал и, хотя я была довольно высокой, он все-таки был выше и смотрел на меня сверху вниз. Я пыталась хоть что-нибудь прочитать в его глубоких, бездонных глазах.

— Она такая одинокая, — сказала я. — Разве вы не видите? Пожалуйста, не будьте с ней таким строгим. Если бы вы были к ней добрее… если бы только…

Он больше не смотрел на меня — на его лице появилось выражение смертельной скуки.

— Мадемуазель Лоусон, мне казалось, что вы приехали сюда реставрировать наши картины, а не наши отношения.

Я почувствовала, что потерпела поражение, и сказала:

— Извините. Я не должна была затевать подобный разговор, так как изначально знала, что это бесполезно.

Граф направился к двери, открыл ее и, слегка склонив голову, дал мне пройти. Я вернулась к себе в комнату, пытаясь определить, что я наделала и что теперь будет.

На следующее утро я, как обычно, отправилась работать в галерею, ожидая каждую минуту, что меня позовут к графу, ибо была уверена, что он все это так просто не оставит. Ночью я несколько раз просыпалась, и у меня в голове снова и снова возникала одна и та же сцена. Однако мое воображение еще больше нагнетало страсти, и мне уже представлялось, что в кресле напротив меня сидел сам дьявол, наблюдая за мной из-под тяжелых век.