И вот кружка с его именем была готова — все буквы пурпурного цвета, надстрочный значок над предпоследней буквой и точка в конце имени — золотые. А затем, словно в каком-то забытье, нарисовала под его именем золотую королевскую лилию.

— Вот, — сказала я, — как раз то, что надо.

— Вы должны заплатить за это, папа.

— Если мадемуазель Лоусон назовет цену.

— Возьмите с него побольше, мадемуазель, прошу вас, ведь в конце концов это был специальный заказ.

Послышались возгласы изумления, когда граф бросил деньги в миску, которую Женевьева поставила на прилавок. Я была уверена, что он специально поступил так, чтобы собранная нами в пользу монастыря сумма была самой большой среди прочих пожертвований.

Женевьева так и сияла от удовольствия, не менее счастливая, чем я. Когда граф отошел, я увидела рядом с собой Жан-Пьера.

— Мне тоже хотелось бы иметь кружку, — сказал он, — и тоже с лилией.

— Пожалуйста, сделайте для него, мадемуазель, — попросила Женевьева, улыбаясь ему.

Я выполнила его заказ. И тут все стали просить нарисовать лилии, и даже те, кто, купил кружки раньше.

— С лилиями будет стоить дороже! — с триумфом кричала Женевьева.

Я рисовала, а Женевьева заливалась краской от радости и смущения, ибо рядом с ней стоял Жан-Пьер, глядя на нас обеих с доброй улыбкой.

Итак, мы испытали полный триумф. За кружки мы выручили денег больше, чем любой другой павильон. Все только о них и говорили.

А с наступлением сумерек заиграли музыканты и на лужайке, и в зале — кто где хотел — начались танцы.

— Так заведено, — сообщила мне Женевьева. — И все-таки такой ярмарки, как эта, не было и не будет никогда.

Графа нигде не было видно. Его обязанности не простирались дальше обычного посещения ярмарки. Я поймала себя на том, что с тоской высматриваю его, надеясь, что граф подойдет ко мне.

Жан-Пьер по-прежнему стоял рядом со мной.

— Ну, что вы думаете о наших сельских развлечениях?

— Что они очень похожи на сельские развлечения, которые мне знакомы.

— Я рад этому. Потанцуете со мной?

— С удовольствием.

Жан-Пьер взял мою руку и повел в медленном вальсе.

— Интересна вам здешняя жизнь? — спросил он. Когда я кивнула, Жан-Пьер продолжил: — Но вы не можете остаться здесь. У вас есть свой дом.

— У меня нет своего дома, есть только кузина отца Джейн.

— Не думаю, что мне нравится кузина Джейн.

— Почему же?

— Потому что она не нравится вам. Я чувствую это по вашему голосу.

— Неужели я так легко выдаю свои чувства?

— Я немного понимаю вас и надеюсь понять еще лучше, так как мы хорошие друзья, не так ли?

Надеюсь, что да.

— Мы были бы очень счастливы… моя семья и я… если бы вы относились к нам, как к друзьям. Скажите мне, пожалуйста, что вы будете делать, когда работа в замке закончится?

— Уеду отсюда.

— И они очень довольны вами… там, в замке. Это очевидно.

— Да, я думаю, что да. Во всяком случае, я льщу себя надеждой, что хорошо поработала над картинами.

— Вы не должны уезжать от нас, Даллас, — сказал Жан-Пьер. — Вы должны остаться с нами. Мы не можем быть счастливы, если вы уедете… все мы. Особенно я.

— Вы так добры…

— Я всегда буду добр к вам, всю оставшуюся жизнь. И прошу вас остаться здесь навсегда — со мной.

— Жан-Пьер!

— Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, хочу быть уверенным, что вы никогда не покинете меня… никогда не покинете нас. Вы должны быть здесь, здесь ваше место. Разве не так, Даллас?

Я внезапно остановилась. Тогда Жан-Пьер взял меня за руку и увлек под тенистое дерево.

— Скажите да, Даллас!

— Это невозможно!

— Но почему? Скажите мне почему?

— Вы мне нравитесь… Я никогда не забуду, как вы были добры ко мне, когда я только что приехала сюда..

— Но вы хотите сказать, что не любите меня?

— Я хочу сказать, что вы мне нравитесь, но не думаю, что смогла бы стать вам хорошей женой.

— Но ведь я вам нравлюсь, Даллас?

— Конечно.

— Я знал это. И я не прошу вас говорить мне «да» или «нет» прямо сейчас. Потому что вы, может быть, еще не готовы к этому.

— Жан-Пьер, вы должны понять, что я…

— Я понимаю, моя любимая.

— Думаю, что нет.

— Я не стану настаивать и торопить вас, только прошу: не уезжайте! И со временем вы станете моей женой, потому что сами не сможете расстаться с нами, моя Даллас… вы сами убедитесь.

Жан-Пьер взял мою руку и поцеловал ее.

— Нет-нет, не возражайте, — быстро сказал он. — Вы принадлежите всем нам. И здесь для вас нет больше никого, кроме меня.

Вдруг раздался голос Женевьевы:

— О, вот вы где, мадемуазель! Жан-Пьер, вы должны потанцевать со мной. Вы обещали, что потанцуете.

Я смотрела, как он танцует с Женевьевой, и душа моя была полна смутной тревоги. Впервые в жизни я получила предложение выйти замуж. Я была смущена. Но я и никогда не могла бы выйти замуж за Жан-Пьера, когда мое сердце… Неужели он сделал предложение потому, что я выдала свои чувства? Или потому, что сегодня днем, стоя около моего прилавка, свои чувства обнаружил граф?

Вся радость сегодняшнего дня вмиг исчезла. Я была рада, когда танцы наконец кончились, была сыграна «Марсельеза» и все отправились по домам.

А я — в свою комнату в замке, чтобы поразмышлять о прошлом и вслепую предугадать будущее.

На следующий день все валилось из рук, и я подумала, что если в таком состоянии продолжать работать, то можно невзначай испортить фреску. Поэтому утром удалось сделать очень мало, ибо все мои мысли были заняты совсем иным. Казалось невероятным, что я, после неудачного романа с Чарлзом никогда больше не имевшая любимого человека, стала вдруг предметом интереса сразу двух мужчин, один из которых сделал мне предложение. Но каковы были намерения графа, что он собирался предпринять?

Когда вчера он стоял у моего павильона, то выглядел помолодевшим и почти веселым. В тот момент я была совершенно уверена, что он еще мог бы быть счастливым и что это счастье могу подарить ему я. Какая самонадеянность! Самое большее, о чем он думал, так это об очередном легком флирте, которым привык развлекать себя время от времени, но я не хотела в это верить.

Когда я уже позавтракала, в мою комнату вдруг ворвалась Женевьева. Она зачесала наверх свои длинные волосы, соорудив из них пучок на макушке, что делало ее выше и грациознее.

— Женевьева, что с вами? — вскричала я.

Она разразилась громким смехом:

— Вам нравится?

— Вы выглядите намного старше!

— Это именно то, что нужно. Мне надоело, что со мной обращаются как с ребенком.

— Кто с вами так обращается?

— Все — вы, Нуну, папа, дядя Филипп и его отвратительная Клод. Но вы не сказали, нравится ли вам?

— Я не думаю, что вам сейчас это нужно.

Замечание рассмешило ее:

— Теперь я всегда буду так причесываться. Я уже не ребенок. Моя бабушка вышла замуж, когда ей было шестнадцать, — всего лишь на год старше меня.

Я смотрела на нее с изумлением. Ее глаза сверкали от волнения, и я понимала, что разговаривать с ней сейчас совершенно бесполезно, и, чтобы хоть как-то отвлечься, пошла навестить Нуну. Придя к ней, поинтересовалась, как она себя чувствует после очередного приступа мигрени. Нуну ответила, что последние несколько дней головные боли мучают ее значительно меньше.

— Я немного беспокоюсь за Женевьеву. — В ее глазах промелькнуло испуганное выражение. — Она сделала себе высокую прическу и выглядит очень взрослой.

— Девочка растет. Ее мать была совсем другой, всегда такой нежной. Даже после рождения дочери Франсуаза выглядела ребенком.

— Женевьева сказала, что ее бабушка вышла замуж, когда ей исполнилось всего шестнадцать. Боюсь, как бы ей не пришло в голову сделать то же самое.

— Это очень в ее духе, — с грустью произнесла Нуну.

Спустя два дня Нуну пришла ко мне совсем расстроенная и сообщила, что Женевьева, которая после обеда уехала верхом одна, не вернулась домой, а было уже около пяти часов.