ночи на этом столе можно было лежать и смотреть на звезды.

Я не такой уж романтик, просто пару раз видел летающие тарелки

и с тех пор активно за ними наблюдаю.

Не знаю, что привело туда Ринго, но точно помню, что

мы легко завязали беседу.

И, немного поднабрав, Я даже прочитал ему пару своих

стихотворений, что активно писал в то время.

Ринго носит очки как у Леннона и бородку как у Ленина.

Сейчас бы его назвали хипстером, но в те годы такого

дерьма не существовало.

Он полного телосложения и курит гашиш, в его записной

книжке — наброски диалогов, что он сплетает в странноватые

рассказы. Он Антигерой, хотя и меня не назвать особо

положительным. В разговоре Ринго точно скажет «Пам-пампам

» — это его слово-паразит. Он чуть старше меня, но уже

много где был и много чего знает.

Ринго было его ненастоящее имя, но он просил себя так

называть, втирая мне про какой-то культ и карты Таро.

Он всегда много говорил и говорит.

Как-то мы вышли на тему жизни и смерти. Он сказал, что

по тому, как умирает человек, можно судить о его жизненном

пути. Типа смерть у каждого — как обложка к его делам.

Тогда Я спросил, какая смерть должна быть у дамочек, занимающихся

проституцией.

Он подумал и сказал: «Смерть от падения сосульки».

А Я думаю, что жизнь — как зебра: за черной полоской

идет белая полоска.

И нужно жить так, чтоб не уткнуться зебре в зад.

Наверное, Ринго и есть та ключевая фигура, с которой

можно связывать воедино мой путь и его ответвления. Тогда

он посоветовал мне не заморачиваться на душевном обезвоживании,

а попытаться запечатлеть то, что происходит

у меня внутри.

На самом деле эти психологи — тоже весьма странные

люди. Мне кажется, они впарят тебе любую пургу, лишь бы

ты принял это всерьез и отвлекал себя от проблем.

К примеру, они могут сказать: «Построй корабль или разводи

кур!» — а ты в итоге умрешь от рака легких, потому

что ты настолько отвлекся, что не заметил, как выкуривал

по блоку сигарет в неделю. Я знал про все эти психотерапевтические

приемы. Но когда за окном идет дождь, а девать

себя некуда, ты почему-то жалеешь, что не послушал

их совета.

Мы сошлись на том, что мне надо бы взять какую-то

способность из прошлого и воскресить ее. Поскольку поэзия

развивала во мне алкоголизм, а от танцев нет отдачи,

Я решил снова начать рисовать. Более того, Я решил стать

настоящим Художником, чтобы самые ярые коллекционеры

искусств мечтали приобрести мои рисунки. Конечно,

это глупая затея, но лучше рисовать, чем отчищать обувь

от куриного помета в перекурах между строительством

корабля.

Я хороший вдохновитель. Может быть, меня научил этому

Ринго.

Ты пускаешь кольца сигаретного дыма и выкладываешь

перед ним все как есть; минуту он молчит, потом поправляет

свои хиппарские очки и выдает тебе свой вариант дальнейших

событий. У меня всегда было право отказаться, но

Я любил соглашаться даже с самыми абсурдными идеями.

Наверное, поэтому мы и дружили.

Люди, обладающие творческой начинкой, часто спрашивают

меня, что им нужно, чтобы реализовать задуманное,

стать скульптором, фотографом или музыкантом. И Я как-то

легко раскладываю им все по полкам. Внушаю невозможное.

И они уходят, раскланиваясь в благодарностях.

Но сам по себе Я беспомощен.

Потому что путь, который выбрал Я, не манил, а грозился

свернуть шею.

Возможно, он был истоптан, но не пройден.

Более того, это был какой-то бред. Точнее, этим мог заниматься

кто-то другой, но не Я.

И мир, который впоследствии Я создал как Художник, по

сути, Я же и предал. Или нет?

Я строил стены и рушил их. Может, это и есть творческий

процесс, но больше вяжется с какими-то комплексами. Короче,

вы поняли.

Раскрашиваешь и заливаешь все растворителем, чтобы

впоследствии соткать эту историю на обломках чего-то близкого,

странного и увядающего, со вкусом просроченного

прошлого и кленовых листьев.

Я мог бы толкнуть какую-нибудь штучку вроде всех этих

мудрецов:

«Завтра — это именно тот мост, что Я стремительно сжигал

сегодня, перед ужином».

Кто ты такой, Флойд Джеллис, и откуда ты уже начнешь,

чтобы навсегда закончить?

Надо было вступить с чего-то менее абсурдного, но Я пытался

быть искренним.

В любом случае это в стиле моей жизни.

Глава 2

Вход, где Выход

Я всегда плохо учился.

Я не глупый, просто требую индивидуального подхода.

Не то чтобы Я был тугодум или что-то такое. Просто если

бы учитель был мне интересен как человек или приятель,

Я бы непременно понимал его предмет. Но, к сожалению,

мне не были интересны учителя. Даже когда они пытались

поладить со мной, рассказывали про свою молодость и казались

своими в доску, Я прекрасно понимал, что мне дарят

эти улыбки в надежде, что Я начну соображать, как решать

эти чертовы уравнения и дробить дроби.

Может быть, в этом и есть главная трагедия нашего поколения

— слишком много этой дешевой радости. Так много

радости, что хочется разреветься.

И учителя — никогда не знаешь, на чьей они стороне.

Они оставляют тебя после уроков из-за того, что им так

одиноко и домой идти совсем не хочется, но тут же понимаешь:

все, что им нужно, — это твои страдания, детские слезы

на учебнике географии. Я раскусил их еще в первом классе.

Они были слишком нервные, обвиняющие, перемазанные

мелом, с плохо пахнущим ртом. Да и школа как таковая

мне напоминала приют для душевнобольных. Ты должен

быть частью некоего общества, а если оно тебе противно

и ты его сторонишься, то все считают тебя странным и мажут

твой портфель дерьмом. На протяжении всей своей

жизни Я часто задаю себе вопрос: «Какого полового члена

Я должен ладить с обществом, его частью и присущей ему

дебильной ячейкой?»

С самого детства нас готовят выйти в люди, даже не спросив,

нуждаемся ли мы в этом.

Родители отдают свою дочку в балетную школу, чтобы

она выросла стройной и грациозной как лань, а девочка тайком

мечтает летать на аэроплане и фотографировать пигмеев.

Такое может быть. Или мальчика отдают в военную

школу, чтобы он стал военным, как его отец, а он панически

не любит людей, войну и идеи своих родителей. Он оканчивает

школу, но не становится военным, а устраивается егерем,

строит дом в лесу, селится там с собакой, жарит мясо

и смотрит в окно. Я столько раз думал об этой до кретинизма

нелепой проблеме детей и их родителей.

Теряюсь в догадках, как себя вести, чтобы мой ребенок

не рос с искореженными мечтами и желанием воткнуть мне

отвертку в башку.

Да хранит меня Януш Корчак!

Я не могу сказать, что у меня не было детства и Я был всячески

забитый и несчастный, но Я уверен, что есть люди, которые

непременно бы вам сказали, что Я рос именно таким.

Может, все дело в фантазии.

Когда мне было плохо или скучно, Я всегда себе что-то

представлял.

К примеру, Я бегу по ступенькам, наверх, неважно где —

и начинаю представлять, как ступени рушатся, а Я прыгаю

по обломкам как очень ловкий ребенок-ниндзя. Или лежу на

постели, и вижу, как летят за окном облака, и представляю,

что они стоят на месте, а дом, где Я нахожусь, летит. Я так

ловко себе представлял такое, что пару раз меня даже чуть

не стошнило от турбулентности.

Все время себе что-то представлять — это верный путь

к тому, чтобы однажды свихнуться. Я не хотел бы быть сумасшедшим,

хотя иногда хочется. Особенно когда скучно