Но для нас и это — вороне сыр. Своего-то за душой: вша в кармане, да блоха на аркане. Единственно, еще с доармейских времен, завалялся у меня пиздошн с диким фузом (звук — будто стаю кабанов вспугнули) и квакушкой. Лёлик туда полевых транзисторов напаял, можно ноту вытянуть, пофузить от всей души. А так… Москва сожженная пожаром.

Аппарат за всё время, что помню, арами не убирался, не запирался, не уносился и чехлами, как в Центральном, не закрывался. Какие чехлы? Не смешите и не смешными будете. Даже ревер и тот стоял всю дорогу на усилителе. Шнуры, гитары, микрофоны — само собой. Стойки микрофонные — в уголок. Развернуться для полной боевой — файф минитс. Включил, головочку у ревера протер, а не протер — и так хорошо, и вперед, и поехали, двигать культуру в массы.

Надо сказать, аппарат — особая и обязательная тема для разговоров на сон и день грядущий. Шла Саса по соше и сошала шушку.

Постоянное пережевывание всей этой тряхомудии, с одной стороны, похоже на мазохизм напополам с онанизмом, с другой — на обсуждение тряпичницами бретелек и петелек на свежей покупке. И пока с аппаратом не покончено — а это навсегда, как пепел Клааса, — эта «музыка» будет вечной. «Вот купим усилитель, то-то зазвучит. Вот сделаем колонку — эх, будет объем».

Вот. Вот. Вот. Рифма напрашивается.

Надеюсь, про аппарат всё ясно. Долго сказка сказывается.

Что же касается трудовых обязанностей, то обязанностями этими мы непозволительно манкировали. Приходили наглороже не к семи, как по уставу, да и дела до этого никому, а на полчасика позже. Да еще по кабаку послоняешься оттуда сюда, гардероб-туалет, кухня-буфет, там кусок мясца со сковородки тяпнешь, тут стопочку для разгону, анекдотик официанткам расскажешь, сплетни дня послушаешь, глядишь, начинаем и вовсе в восемь — не для пустых же столов выкаблучиваться. Это как в театре — на пять минут, а представление задержат, паузу выдержат и желательно до упора, когда уже шило начинает зудеть. Зато никто не отвлекается — процессом заняты. И здесь, у нас, с первой же вещи половецкие пляски начинаются. А первая вещь каноническая, как этот паренёк из «Машины» говорит: «Знаете ли вы что такое спиричуэл? Для тех, кто не знает, я поясню. Это когда негры, свободные от тяжелой работы, садились в кружок, одни из них пели, другие хлопали в ладоши. В нужный момент. Очень забавно получалось. И получали при этом колоссальное удовольствие». Вот так от, как Гриша пьяный говаривал: «Я — Гриша! Вот так от».

Наш-то контингент, кстати, эти самые негры и есть. Всё это им знакомо: район рабочий, трудовой район, одни пахари живут, они в эти ритмы с ходу въезжают, тут разжевывать не клади. Девки на пятачок с первого аккорда вылетают, начинают задами кренделя выписывать. А где мед, там и пчелы: после первого куплета, глядишь, уже пол кабака отплясывает.

Это что касается колоссального удовольствия. Да и в самом деле, бодрая песня. Мы потому всегда с нее и начинаем, тем более, что отдрючили с закрытыми глазами, на «ять». А называется она «Люди в лодках». Нигде, кроме нас, ее не услышишь. Не играет ее никто кроме нас. Плоды просвещения налицо — припев уже заучили, подпевают, а скоро мы их в ладоши хлопать научим. Синкопой. Как «Машина» на концерте делает. «А что вам делать — покажет Сергей!» Народ у нас понятливый собирается, всё к тому идет.

Напляшутся они, а мы вдогонку водки в огонь: следующим номером нашей программы «Как-то Билли пива наварил»[10]. Не наш Билл, который Ара, а который на стихи Бёрнса. Кто хочет, может у Маршака полюбопытствовать. Хороший добрый кантри, как раз для кабака.

После плясок разбредаются по столам — по рюмашке замахнуть. Вот и настроение у людей. Они уже шурупят: нет, не зря сюда пришли, весело здесь, надо будет и в следующий раз в Утюжок, а там, оно, и песенку закажут, подогреют музыкантов. Мы ж одним казначейским билетом связаны.

Очередь подошла для инструментала. И их есть у нас. К примеру, «Дом восходящего солнца». Самое то — и красивое, и всем знакомое. «Энималз»[11] ее играли, когда мы на горшок ходили. А в скольких подворотнях под семиструнку без седьмой струны сбацано? Такие хиты не стареют, хоть и прошло много лет с тех сказочных дней. Вещицу эту играем с дли-и-инным запилом, чтоб оттянулись гостенечки дорогие, поснимались-поприжимались, пора уже, пора — время. Вдогоночку «Джамбаллайя»[12] — снова поскакать, подергаться, кровушку разогнать, и для души — «Каменное сердце» роллингов[13] и «Ол май ловин» вечных любимцев.

Перерыв.

В перерывике сухарик размочим. Чинно, интеллигентно.

У Зои Палны этого добра полные подвалы. На мокрое не тянет, дуреешь с водовки, заводишься, на подвиги начинает тянуть. Не в кайф, одним словом. А сухонького хорошо. Промоет кишочки, аппетитик, скажем научно, нагонит. Дилеммы, что выбрать, тоже нет — эмпирическим путем до искомого дошли без особых разногласий: «Каберне» вяжет, оскомину набивает, «Рислинг» — на любителя, кисловат, а вот «Варна» — самое то: букет тонкий, изячный, на троих как раз по хорошему стакану с горкой. Еще по «стюардессине» и захорошело малёхо. Размагнитились.

Второе отделение и кода — «Машина».

Знать ее — никто не ведает. Подозреваю, что и записи наши, сделанные на каком-то подпольном концерте — раритет раритетов, единственные в нашем Забытобогасранске.

В кабаках «Машину», само собой, нигде не играют. Где-то, как-то, иногда, «Солнечный остров» или «Я раскрасил свой дом»[14]. И умудряются еще покрасивше, по-кабацки: с аранжировками, с дудами, на голоса — срамота одна. Мы-то в натуре. В подлиннике. Так, как доктор прописал. Сами-то «машинисты», судя по всему, на Хендриксе торчат, если даже и не на Хендриксе, то уж точно на Цепах — фуз, что на нашей пленке, остальных музыкантов враз убирает[15].

«Машины» у нас наиграно — на час, не меньше. «День рождения», которую мы обычно посвящаем всем пришедшим в Утюг отпраздновать своё появление на свет, «Про льва, который жил в тесной клетке», «Песня об одном детском воспоминании», «Носите маски», «Замок», конечно же «Черно-белый цвет», «Куклы», и прочая, и прочая, и прочая; а под конец, всегда, «Я устал», как опять же говорит их певец с нашей затертой пленки: «Песня, которая вполне соответствует нашему состоянию».

На «Машине» мы отдыхаем. Это для себя. Но отдыхай — не отдыхай, а хабар рубить надо. Труд создал человека. Се ля ви, как Эмерсон, Лейк и Палмер подметили[16]. За что башляют, то и исполняют. У кого кнут, тот и кучер. Башляют, правда, за всё. Я поначалу только диву давался. Но ведь всё гениальное — просто. Им надо башлять. Так устроено. Положено так. Закон Кабака. Не нами придумано, не нам и менять. Но придумано, скажу я, умными людьми.

Закон таков. Точнее — закон гласит: за всё надо платить. И чем оно лучше — тем дороже. Вопрос превосходно-сравнительной степени каждый определяет исходя из собственного вкуса на коий, как известно, не накинешь платок. У каждого свой вкус — говорит Закон, — кому рыба, кому арбуз. Вот. А мы крайние. На нас Закон клином сошелся. Молодцы едят огурцы, а мы, артамоны, едим лимоны. Они башляют — мы играем. Они не башляют — мы опять играем. Правда, Федот не тот. Мой приятель, что мне будильник подарил, на это говаривал: «На хера мне целая шахта, если надо ведерко угля?». По большому счету мы те же халдеи: чего изволите. Да-да. И нечего харю воротить. Халдеи. Правда, с оговоркой — у кабацких собственная гордость — не наступай на мозоль.

Что же нонче изволят?

Изволят боней му, Одессу-маму изволят, и даже «Битлз». Вывод: песни разные нужны, песни разные важны. Про Одессу-маму и «Варвара жарит кур» — понятно, а вот насчет «Битлз»… Когда «Естудей» первый раз забашляли, я странно удивился. Потом привык. Люди-то разные. Зако-о-он. Его не перепрыгнешь.