— Кому ты расскажешь? Здесь в поезде и помрем. От жажды.

— А в туалете?

— Эта вода техническая, суррогат. Ей не напьешься. К тому же учти, мы еще по родной стране едем.

— Запасемся хоть этой. Или из поезда выскочим.

— На ходу? Выскочи-не выскочи. Так на так. Нас, ясен хер, в тюрьму посадят. Не здесь, так там. А в тюряге должны поить, — философски подвел итог Литр Иваныч.

— Почему же сразу — посадят?

— Там — шпион, понятное дело, приехал воду ядом травить. А тут… Ты цапфу довез? А сколько она стоит, знаешь?

— Да заберите вашу цапфу, нужна она мне сто лет.

— Сто, не сто. Это ты судье расскажешь — где ты ее возил тридцать лет. И почему самолеты падали. Лучше за покушение на отравление воды сидеть.

— Грамотный ты, я гляжу.

— Поживи с моё, — ответил Литр Иваныч.

— За границу, как к себе домой ездят, машины покупают. Хорошо устроились.

— Ты понял, что он там купил? Нотику какую-то. Шубку из крысы какой, что ли?

— Может и не шубку, — сказал Сергей. — Дубленку или сапоги. У нас югославские — две зарплаты. А за финские и все три отдашь. Да пойди еще спикуля найди. «Радуется, доча». Понятно, дорого. Да и обновки.

— Наверно, модно, — сказал Литр Иваныч, попыхивая сигаретой.

— Видишь, какие разодетые ходят? А на полустанке проезжали, видел? Мужик такой помоечный валялся. Весь в джинсе.

— Моряк, наверно. С рейса пришел, напился на радостях. В луже искупался. Что он сказал, Валера этот: в интернате каком-то эту комп присмотрели. Это, я думаю, обноски продают от ихних финских детей.

— Не в интернате, а в интернете, — поправил Сергей. — Это магазин, — уверенно сказал он. — Широкого профиля. Интер — значит интернациональное, импортное, со всех складов. Мне один моряк загранплавания рассказывал. В «Международной панораме» ведь не покажут. А он был. Когда заходили в дальнем плавании. Всё, рассказывал, в одном магазине продают: и хлеб, и велосипеды, и рыба, и трусы, и вино. Всё, что хочешь. В одном месте.

— Не по уму, — неодобрительно отозвался Литр Иваныч. — Если я пошел за хлебом, зачем мне трусы и велосипед?

— На всякий случай.

— Какой случай? Я что? По дороге туда обосрался, а обратно на велосипеде поеду? И потом: рыба зачем? Вонять же будет. Всё провоняет: и хлеб, и трусы.

— Они, наверно, привыкли, — сказал Сергей.

— Привычка, ага. В «Океан» наш зайди — хоть противогаз одевай. Санэпидстанции у них там просто нету, вот что. А зачем она капиталистам? У них одни барыши на уме. Какая санэпидстанция! Что они? о народе будут думать? травись ты дохлой рыбой, пролетариат!

— Может и есть. Но он же не пустит в свой магазин, и всё. Те вроде и приедут: «Пустите, пожалуйста, поглядеть, как там у вас рыбой обстоит. Воняет или нет». А им с порога: «А ну пошли отсюда! Здесь частная собственность».

— С этим не поспоришь, — согласился Литр Иваныч.

— И правду можно было найти, — продолжала Катерина. — Попробуй, рабочего человека обидь? Живо холку намнут! Профсоюзы, народный контроль. В прокуратуре каждую неделю приемный день — всё разъяснят. Бумагу-жалобу за тебя сами напишут. Да и прокурор на суд придет, работягу поддержит, начальнику втык вставит. А нет — так в обком. Быстро их! за ушко да на солнышко! Забегают, как скипидару под хвост налили. А сейчас всё куплено-перекуплено. Судья — взяточник, прокурор ворьё покрывает, а следователь — преступник, дела шьёт. Губернатор — пахан, мэр — пройдоха. Жены их — бизнесменши сраные, ногти только и умеют красить, а детки в англиях — швейцариях на «поршах» на скорость гоняют. Только Луну еще не купили! Не знают, куда деньги у народа краденые девать.

— Одна шайка — лейка, — подтвердил Валерий.

— Они и хотят, чтоб мы поскорее все вымерли, и правду никто не вспоминал, — не могла успокоится Катерина. — Сразу про застой визжать начинают. Заучили одно слово. И повторяют на все лады. Как попки. Но крыть-то нечем. Безработицы не было. Бездомных не было. Нищих не было. Медицина была бесплатная, — загибала пальцы Катерина. — Высшее образование бесплатное, только знай учись-не ленись; садики — ясельки — считай бесплатные; электроэнергия, газ, квартплата — копейки. Воду в голову никому бы не пришло считать. Бензин, считай, даром.

— Да сливали в лесу водители, чтобы километраж приписать, — сказал Валерий. — Тоннами сливали.

— Так не сравнить же! Трамвай — три копейки! Автобус — пятак, — втолковывала Катерина Сергею. — На поездах не больно хотели ехать — на самолетах летали, вот как! особо не считали, где выгодней. И врачи нормальные были, и профессора не липовые, с купленными дипломами. И народ дружный был, веселый. И никакой бы гниде рыжей в голову бы не пришло сказать, что русские отсталые, тупые, поработители да угнетатели. Скажи такое тогда где. И властей никаких не надо. Сами бы башку на месте отвернули. Безвозвратно. И колбаса была вкусная. А сейчас врут по телевизору, что из туалетной бумаги, видите ли, в СССР была колбаса. Тоже, наверно, какой-то еврей по заданию сионистскому придумал. Это сейчас колбасу делают — в рот не возьмешь, собака не ест.

— А заработки, — продолжил Валерий. — Помните?

— А чего помнить? — спросил Литр Иваныч.

— Не сравнить же. Я на «Пунане РЭТ»[11] электриком меньше трехсот не имел. Бабы в цехах и полтыщи выгоняли. Пожалуйста, работай, зарабатывай. Мастер только спасибо скажет, если после смены останешься.

— Хоро-о-ошие у вас зарплаты. Это, в каком году? — спросил Литр Иваныч.

— Перед Олимпиадой.

— Ну, инженеры не больно-то, — возразил Литр Иваныч.

— Если хочешь в галстучке ходить, да кофия за шашками гонять… Газетки на работе читать… За что тебе платить? И этого много. Иди в цех. К станку. Меньше двухсот не будет. Хоть каждую неделю к ресторану на такси подъезжай. А сейчас? Сейчас что?

— Сейчас только чтоб не помереть. Да и помереть не на что, — сказала бабка. — Ладно мы, пожили, ладно. Спасибо Леониду Ильичу до земли. Нормальную жизнь застали. А молодежь? Если деньги у мамки с папкой есть — учись. А нет? В армию загребут. Ладно еще в эстонской — на велосипедах кататься, а в России? вернется ли? Я своей сказала: внука — ни-ни. Что хочешь делай. У сестры моей двоюродной, сынок — всё! Застрелили чечены. Такой мальчишка умненький был! Привезли домой в цинке. Растила-растила — на, мамка, хорони! А пошла она в военкомат насчет дров, так там харя сидит откормленная — за три года не обсерешь: «я, говорит, вашего сына туда не посылал». А тоже кто? Березовский! евреюга. Как не кокнут до сих пор? видно еще нужен, власовец проклятый.

— История не однозначна, — сказал Валерий. — Нельзя одной черно-белой малевать. Власовцы пострадавшие, а не предатели. Люди, обиженные на Советскую власть.

— Если он в моего отца стрелял, он мне кто? — выкрикнул Литр Иваныч. — Пострадавший? Лоб зеленкой и к стенке!

— И всё русский человек, везде он, бедолага, крайний, — вздохнула Катерина. — Как скот, во все времена, гонят на убой, не спрашивая.

— Да, — помолчав, сказал Валера, — что Афган, что с чехами… Положили ребят ни за что. И у нас на работе женщина… Тоже… Племянник. Родственники у нее в России, — пояснил он Литр Иванычу. — Погиб парень в грузинскую, в Осетии этой…

Литр Иваныч вопрошающе всплеснул руками, но так и остался сидеть с открытым ртом.

— А за что? За черножопых? — еще больше разозлилась Катерина. — Они по базарам торгуют, все зубы золотые, а наш брат, ваня, знай, за гроши вкалывай, таскай — подметай. Еще и сто раз какая сволочь упрекнет: ленивые, мол, русские, пьяницы и воры. А сами только деньги считают и умеют.

— Так огульно… Тоже нельзя, — спокойно возразил Валерий.

— Развелось этой черноты, буквально везде, — отмахнулась Катерина. — Так и не живется им на родине. Набежали из своих чуркестанов, саранча. В горах родились — так и живите там, у себя. Что у нас-то забыли? Живите в своей черножопии! Лезут и лезут, лезут и лезут. Поглядела я: наглые, орут, харкают повсюду, бусурмане. А деньжищ сколько в эти гудермесы вбухали? Дворцов им понастроили, шакалам, лезгинку плясать. Пусть в провинции дороги в ямах, пусть работы нет, пусть детишки полуголодные! Чего там! На русских детей им в Кремле насрать. Лишь бы на Западе, где у них виллы построены, не вякали. Они лучше убийцам орденов да героев на грудь навешают. У вас-то что народ говорит? — обратилась она к Литр Иванычу.