— Всех повидали?

— Навидался и наслушался. События можно сгруппировать предположительно так. Действует неведомый отец Саши.

— Против сына? Да ну!

— Он маньяк, дегенерат… или забальзамированный обрубок вам обоим приснился. Возможно, о тайном его извращении догадывался академик.

— Но в интервью он как-то без злобы, добродушно…

— Разве ты забыла? «Не хочу позорить память о дочери, мешать карьере внука». Потому и не настаивал на женитьбе — может, наоборот, препятствовал, — скрыл имя, а на Сашином дне рождения тринадцать лет назад нечаянно проговорился Кривошеиной: «Рад, что Полина сегодня кое-кому отомстила».

— Отец был среди гостей?

— Не исключено. Коли так — удача для нас, круг подозреваемых ограничен. Но соль в том, что старик не заподозрил это лицо в убийстве дочери. Тогда не заподозрил.

Анна так и раскрыла рот.

— А сейчас?

— Да-да, по-видимому, на днях — и был убит.

— И теперь тот охотится за Сашей?

— Боюсь, что Саша, а возможно, и Ромочка — еще один мальчик, играющий в прятки, — оказались свидетелями преступления.

— Было преступление?

— Вспомни «указующий перст».

— Стали бы они молчать!

— Маленькие дети, испугались, не поняли.

— Играя, он набросился на маму, которая была уже мертва?

— Необходимы его показания, а он до сих пор не вспомнил…

— Он долго болел.

— Да, знаю, истерический невроз. А вчерашняя резня доказывает: преступник в бешенстве убирает свидетелей.

— Ой, Иван Павлович! Даже бешеный должен сообразить: раз Саша молчал годы, значит, ничего о нем не знал.

— Ты уверена? Ребенок перенес стресс, в результате чего произошла реакция вытеснения.

— Вот и учитель то же говорил. Что такое «вытеснение»?

— Защитный механизм психики. С помощью инстинкта самосохранения мы удаляем, прячем в нашу животную бессознательную стихию то, что нам мешает жить в полное удовольствие.

— В полное удовольствие? Зачем же удалять?

— Мешает, понимаешь? То самое пресловутое чувство вины — законы, заветы и заповеди. Саша постарался забыть, но в любой момент может вспомнить… нечто задавленное, на дне сознания.

— Тогда лучше и не вспоминать!

— Нет, истина предпочтительнее: или сломает, или вылечит. Риск огромный, однако он молод — выдюжит.

— Но как же вспомнить?

— Если пройти курс лечения…

— У психиатра? Саша не захочет.

— Что ж, понадеемся на случай; какой-нибудь забытый запах, звук, вкус, цвет… любой раздражитель по ассоциации может восстановить картину.

— Ну, если уж такой раздражитель не помог!

— Какой?

— Труп дедушки с перерезанным горлом.

— Ты умеешь мыслить аналитически, — заметил математик с одобрением. — Ритуальные убийства вскрывают манию. И если даже аналогичная смерть деда не всколыхнула память Саши, значит, тайна еще глубже, чем нам казалось.

— Я уговорю Сашу отдать этому монстру ожерелье.

— Попробуй. Вполне вероятно, что тот зациклился на жемчуге, который был на Полине в день смерти. И, не найдя ожерелья в футляре, пришел в бешенство, пошел на убийство.

— Но зачем он выдал этот жуткий мертвый палец? Как будто дал намек: не несчастный случай, а что-то до того страшное, что… страшно жить.

— Повторяю, Саше надо вспомнить. Когда он искал маму в саду, то мог слышать какое-то слово, видеть чью-то тень… кровь на папоротнике.

— Кровь он помнит, много крови.

— А до появления Кривошеина?

— Мужа Софьи Юрьевны?

— Именно этот муж обнаружил Полину, перевернул тело, из раны вырвалась струя. Но что было до этого? Что мальчик видел, что чувствовал?..

— Ой, лучше Сашу не колыхать. Разве нет других путей для разгадки?

— Ожерелье… — начал Иван Павлович, вдруг приложил палец к губам, оглядевшись (Анна замерла), продолжил еле слышным шепотом: — Какие-то шорохи, а?

— Все время его чувствую, — зашептала она жарко в ответ.

— Убийцу?

— Ага. То будто в окно заглянул, то заросли шевелятся. Вот сейчас с вами разговариваю — а он рядом. Ведь это нереально — какой дурак возвращается на место преступления?

— Он — такой дурак. Сколько раз повторять: уезжай отсюда.

— Хотите меня спровадить?

— Напрасно я восхищался твоей логикой. Женской и глупой.

— А вы сами знаете кто?..

Математик повелительно поднял руку: их шептанье грозило вот-вот прорваться в крик.

— Ожерелье у тебя?

— Конечно.

— Сегодня ночью положим на Библию.

— А Саша?

— Для его же пользы.

— А если жемчуг украдут?

— В этом суть — я пронаблюдаю. Или тебе жалко?

— Жалко. Но надо.

Наступившая продолжительная пауза освободила обоих от раздражения.

— А кто такой Ромочка?

— Вот тоже загадка. На дне рождения присутствовала семья — муж, жена и ребенок, — которую никто из свидетелей не помнит.

— Надо же!

— Знаешь, когда женщина категорически заявляет, что у нее уникальная память, я всегда испытываю сомнение.

— А мне казалось, вы даже слишком любите женщин.

— Что значит слишком? Впрочем, пустяки, сейчас не об этом. Признаю, самоуверенность в равной степени свойственна и сильному полу. Так вот, я был в сомнении, но и Кривошеин, и — я от них позвонил — журналист с учителем вспомнили, как над садом звенел Сашин голосок: «Ромочка!»

— Но почему вы сомневались в этом ребенке?

Иван Павлович залпом выпил кружку молока и закурил.

— Любопытная версия сорвалась.

— Какая версия?

— Мне пришло в голову: уж не ты ли тогда играла с Сашей в прятки.

— Я? — Анна была поражена, что называется, до глубины души: и в глубине этой, темной, бессознательной, зажегся новый страх, поистине мистический. — Я не бывала в Вечере! Я в первый раз…

— Ну-ну, не волнуйся. Тебя ведь никогда не звали Ромочкой?

— Никогда! С какой стати?

— Стало быть, эта проблема отпала сама по себе.

— Вы думаете, я что-то скрываю? — Она рассмеялась нервно; он пристально смотрел на нее.

— Что мог запомнить пятилетний ребенок?.. Да не сходи с ума — отпала проблема. Хотя за всеми этими смертельными перипетиями ты, кажется, упустила из виду, что тебя заманили сюда и пытались убить.

Она взглянула исподлобья — черный жгучий взгляд и такое нежное в закатных лучах лицо, как из червонного золота.

— Ни про какого Ромочку Саша не рассказывал.

— Давай проведем эксперимент. — Иван Павлович понизил голос: — Назовем имя — как он прореагирует? Вдруг это станет толчком для его памяти.

Анна на цыпочках проскользнула в дом, вернулась.

— Спит. Разбудить?

— Не к спеху, — пробормотал математик, созерцая, как по кирпичной дорожке приближается к ним соблазнительное видение.

Танцующей походкой (прозрачный подол колышется вокруг длинных тонких ног) манекенщица подошла, вспорхнула по ступенькам.

— Забавная композиция! — воскликнула лукаво. — Что она тут делает?

— Живет.

— Быстренько ты нашел замену, любимый мой. — Юлия говорила весело, явно уверенная, что она-то незаменима.

— Зачем пожаловала? — поинтересовался Иван Павлович с каким-то ласковым презрением.

— За вещами. Меня там ждут в машине. — Неопределенно махнула рукой. — Ты не против?

— Нисколько. Помогу донести.

Однако Юлия присела на перила веранды, словно нарядная кошечка в прелестном колебании — замурлыкать или выпустить коготки. Закурила.

— Я пойду к Саше. — Анна было приоткрыла дверь.

— Не тревожь его.

— И Саша здесь? Что происходит?

— Они поселились у меня, поскольку тот дом посещает привидение. Анна, останься. Никаких любовных тайн и драм у нас уже нет, правда, Юленька?

— Иван, как глупо.

Анна не глядела на них, но чутко вслушивалась в интонации: почему-то отношения этих двоих — мужчины и женщины — очень занимали ее, даже волновали.

— Ну, я дурак, — легко и беспечно согласился он.

— Нет, серьезно. — Юлия перевела фиалковый свой взгляд на Анну: вся она была сверкающая, благоухающая, вызывающая пленительные ассоциации… «парфюм Париж», «Кристиан Диор». — Вот скажите, девушка… как вас там…