— Да как же это возможно? Ну ежели дармовой стройотряд подкинешь…

— Подкину монет и одного работничка.

Бригадир скользит взглядом по Вариду, пожимает плечами:

— Что-то я в толк не возьму, шеф, к чему ты клонишь?

— К тому и клоню. Вот Варид вам поможет, чтобы к вечеру все закончить.

— Варид… Не русский, значит, не нашенский, импортный какой или из кавказцев? А оно хотя бы трижды импортный, хоть какой фирмовый мастер, один — он один и есть. А для твово срока десяток молодцов нужно. И чтобы все — фирмачи, все — мастера по высшему классу.

— Он один десяти и стоит.

— Таковский мастер? — с недоверием вглядываясь в новенького, говорит бригадир. — И штукатур, и плотник, и у попа работник? А хотя бы и так, все едино, за день — невозможно. Это ж тебе не в сказке терем рубить…

— Ты вот что, бригадир, — заговорщицки подмигивая Вариду, произносит Георгий Иннокентьевич, — для начала покажи ему, как и что делать. А то ведь он с плотницким инструментом, да и с кельмой, думаю, столкнется впервые в жизни.

— Как же так? — вконец растерялся бригадир.

— А так, сам увидишь, — покусывая губы и тем сдерживая гордую улыбку, молвит Георгий Иннокентьевич. — Да и я гляну. Давай, Варид, показывай, на что способен.

— Я просто возле каждого постою, понаблюдаю, — обращается к бригадиру Варид.

— Эх, шутники, никак не уразумею вашей игры. Ну да ладно, игра сама себя покажет. Идем, наблюдатель! А вы куда?

Два человека, несшие раствор, завидев Варида, оставили бадью и куда-то скрылись.

— Чего вдруг? — удивился бригадир и обернулся к Георгию Иннокентьевичу. — Если новенький похож на подсобников, которых ты прислал, проку от него немного.

Варид молча поднимает бадью и несет ее к каменщикам.

Все поворачиваются к нему, побросав работу.

— Не надорвешься, парень? — спрашивает коренастый молодой каменщик, очень похожий лицом на бригадира.

— Чистый тебе бульдозер, — басит верзила с короткой прорезью рта над квадратным подбородком, и кличка "бульдозер" сразу прилипает к Вариду.

— Давай, давай, работнички, чего уставились? — подает голос бригадир, устыдившись своей растерянности. — Не видели рекордсменов-штангистов, что ли?

Варид аккуратно ставит бадью на предназначенное для нее место — и когда только успел подметить его? — и становится рядом. Его взгляд перебегает с одного работника на другого.

— Вроде бы только сейчас учится. Да ведь меня на мякине не проведешь. Вид такой делает, да? — спрашивает бригадир у Георгия Иннокентьевича. — Зачем это? Цену набиваете? А все едино, платить будете, как договорились!

— Успокойся, буду. И еще прибавлю за старание, мышкам на молочишко, — хлопает его по плечу Георгий Иннокентьевич.

Он сыплет шутками, поглядывая то на бригадира, то на Варида, то на каменщиков, играя в щедрого, остроумного дядю и не давая никому заглянуть в себя.

В полном недоумении бригадир пожимает плечами, и тесная спецовка на нем трещит.

А Варид уже берет свободную кельму. Кирпичи с непостижимой скоростью, словно сами собой, прыгают из его рук в кладку. Каменщикам остается лишь подравнивать ее. Затем он отправляется помогать кровельщикам, и молоток, будто прилипший к его руке, кажется чудо-инструментом, листы жести распрямляются, как бумага, а черепица укладывается на свои места, как поставленные на попа костяшки домино, если ткнуть первую из них.

Остальные члены бригады, помня об условиях распределения заработка, стараются не глядеть на "бульдозер", но удержаться трудно, и под разными предлогами то один, то другой откладывают свою работу, чтобы понаблюдать за ним.

Посмеиваясь в усики, Георгий Иннокентьевич уезжает, пообещав обеспечить доставку облицовки и щедро расплатиться со всеми. Бригада продолжает трудиться, вначале люди выбиваются из сил, стараясь не отстать от новенького, пока каждый не убеждается, что это невозможно. Если бы Варид прислушался, то уловил бы в удивленном шепоте нарастающее недовольство.

Впрочем, он заметил, с каким напряженным старанием трудится неподалеку молодой парень с унылым длинным лицом, на котором, как украшение, выделяются кустистые брови. Пот заливает ему глаза, и он утирается рукавом куртки. Подражая "бульдозеру", он пытается сам поднять балку. Варид вовремя подхватывает ее, иначе она придавила бы бровастого.

— Спасибо, брат, — побледнев, молвит парень.

При слове "брат" Варид вздрагивает и внимательно осматривает спасенного с головы до ног.

— Не царапнуло меня, браток, не беспокойся, — по-своему поняв его взгляд, говорит парень. — А если бы не ты… — Он горестно машет рукой. — И все из-за треклятых монет. Боюсь, с твоим приходом обидят меня, долю урежут, — признается он. — А за тобой, браток, никак не угнаться.

— Что значит "долю урежут"? Из-за меня?

— Ну, а как же, большую часть огребешь, что же нам останется? Оно, конечно, ты не пиявишь, как бригадир, принцип справедливый, ничего не скажешь — каждому по труду, да нам его соблюдение — шмяк по карману. Сколько ж ты себе выговорил?

— Никак не пойму тебя, — признается Варид, силясь расшифровать сдельщика. Его могучий мозг работает с перенапряжением, но не может отыскать в словарном запасе, хранящемся в памяти, слов "огребешь", "шмяк", а самое главное — проникнуть в смысл фраз, составленных по законам грамматики, которые и он учил, но состыкованных как-то иначе, непонятно и непостижимо.

— Ну, из общей пайки, какая твоя?

— Какой пайки? Паять можно простым паяльником, "пистолетом", автоматом-пистолетом с температурным дозиметром…

— Стоп! Не в ту степь.

— Какая степь, если вокруг — сад, — с тоскливым отчаянием оглядывается Варид.

— Русского языка не понимаешь? Ты из иностранцев, что ли? У нас на заводе есть болгары и чехи. Хорошие парни, трудяги, торопыги. Но с тобой ни один не сравнится.

— Нет, не иностранец.

— Понятно, с Кавказа или Средней Азии. Так я спрашиваю: из тех денег, что нам выделят, какую часть себе заберешь?

— Фу, — с облегчением вздохнул Варид, почувствовав, что блоки мозга начинают остывать. — Мне не нужно никаких денег.

— А чем же тебе платят?

— Ничем, — отвечает Варид, но, видя недоверие на лице нового знакомца, добавляет: — Заботой, признательностью…

— Чокнутый, ей-богу, чокнутый, — шепчет парень, и Варид вспоминает, что это же непонятное слово произносил другой, неприятный ему человек.

А тем временем унылое лицо парня преображается, кустистые брови наползают на лоб, будто его озарила удивительная мысль.

Варид с нетерпением ждет, что он скажет.

— Слышь, браток, все мои шибко будут признательны тебе, а заботой окружим с утра до вечера: на обед — шкалик, после ужина — хоть залейся. Только на один денек сходи со мной к теще на дачу, ей там комнату малость перестроить надо. Пойдешь, а?

— Меня ждет Арсений Семенович.

— Подождет малость. Мы ему потом такое смастерим — обалдеет. А теща моя, Мария Поликарповна, — женщина душевная, заслуженная, ты не думай…

Его речь заглушает рев приехавшего КамАЗа с прицепом, наполненным досками, бумажными мешками с алебастром и цементом, ящиками с разноцветным кафелем.

— Эй, братва, разгружай! — перекрывая гул, ор и бряк, раздается зычный голос бригадира.

Сдельщики гуртуются, выстраиваются в цепочки, начинают ловко и бережно передавать друг другу мешки, ящики, доски.

— Хорошо, но долго, — говорит Варид бригадиру. — Скажите им, пусть отойдут немного, пожалуйста.

Он запрыгивает в кузов, перевязывает канатом штук тридцать длинных досок, спрыгивает, стаскивает всю связку и, будто вязанку хвороста, забрасывает на плечо и несет к наскоро оборудованному складу.

Сдельщики разом ахнули, у бригадира отвисла челюсть и остекленели глаза.

— Да что же это делается, братцы, как же он, стервец, может, а?

Бригадир вертит массивной круглой головой, обращаясь то к одному, то к другому, но ответа не слышно. Остальные обалдели не меньше его. Из открытой кабины КамАЗа высовывается лохматая голова шофера: