То, что видел Колесников на шоссе, не было уже хваленым вермахтом, гитлеровской армией. То был сброд, толпа, стадо, охваченное паникой. Забыты были мечты о мировом господстве. Вчерашние завоеватели, превратившись в беглецов, мечтали лишь о том, чтобы как можно дальше уйти на запад и со вздохом облегчения поднять руки у американских аванпостов.

С каждой минутой шаги гитлеровцев убыстрялись. Размеренная солдатская поступь мало-помалу переходила в беспорядочный бег.

Тяжело переваливаясь, ползли танки, обвешанные солдатами со всех сторон. Их обгоняли набитые людьми грузовые и легковые машины. Рысцой трусили по обочинам пехотинцы, иногда останавливаясь и выбрасывая лишние вещи из своих рюкзаков.

В кюветах валялись котелки, шинели, накидки, чемоданы, фляжки, солдатские каски, автоматы, патронные ленты к пулеметам, консервные банки, одеяла. Все чаще попадались винтовки, воткнутые штыками в землю. Такое Колесников видел лишь на старых пожелтевших плакатах времен первой мировой войны. И вот он воочию видит винтовки в земле! Это — земля «третьего рейха»! Винтовки даже колеблются еще, будто от дуновения ветра.

Но вскоре он забыл об этом. Все, что видел на шоссе, как бы скользило поверх его сознания. Одна-единственная мысль владела им, поддерживала на ногах, вела вперед.

Формула страха останется недописанной! Сегодня Бельчке умрет!

Будто связанный с ним длинным буксирным концом, Колесников продолжал продвигаться все дальше по шоссе. Ноги его одеревенели, мучительная боль пронизывала суставы.

Город Амштеттен возник на пути. Крутые узкие улицы и площадь со статуей богоматери у фонтана сплошь забиты немецкими солдатами и офицерами. Колесников увидел двух бледных генералов, которые жались рядышком в подворотне. Видно, ждут не дождутся, пока шофер кончит копаться в моторе. Ну и вид! Козырьки генеральских фуражек надвинуты на глаза. Плечи подняты и вздрагивают, точно на дворе январь, а не май и вокруг черные руины Сталинграда, а не домики Амштеттена, которые в целости и сохранности простояли до самого конца войны.

Грузовиков Банга не видно. Может быть, профессора ожидала в Амштеттене легковая машина и он пересел в нее? Но здравый смысл подсказывал, что это не так. Бельчке — трус. Он слишком напуган» чтобы расстаться со своими черномундирниками. Где грузовики Банга, там и Бельчке.

Колесников прошел город без помех. Никто на улицах не остановил его, никто не заговорил с ним. Все были слишком поглощены своими делами. На Колесникове словно бы надета шапка-невидимка, которую он между делом похитил в заколдованном саду.

Но он так хотел догнать Бельчке, что даже на имел времени насладиться сознанием своей почти неправдоподобной, фантастической неуязвимости.

Примерно через четверть часа после того, как был пройден Амштеттен, сзади раздались тупые удары.

Ага! Бомбят Амштеттен!

Солдатня кинулась по кюветам. Но звуки взрывов не приближались, а, наоборот, удалялись. Эх, жаль! Нужно было бы пробомбить все впереди, чтобы остановить отступающие колонны.

Колесников не мог знать, что за ним на расстоянии нескольких десятков километров двигается наша авангардная часть, оказавшаяся, подобно ему, в одиночестве среди поспешно отступающих гитлеровских войск. Это был уже известный читателю дивизион самоходных орудий гвардии майора Васильева — из той же гвардейской дивизии, батальон которой, высаженный моряками-дунайцами у основания Имперского моста, овладел этим мостом за два дня до падения Вены.

Гвардии майор Васильев, как острие копья, проник в глубь немецкого тыла и, громыхая гусеницами, на полной скорости продолжал мчаться вперед, кроша и сметая все на своем пути.

(Продолжение письма бывшего командира отдельного гвардейского дивизиона самоходных орудий бывшему командиру отряда разведки)

«…восстанавливая согласно Вашей просьбе подробности этого удивительного дня, продолжаю его описание с того момента, когда мой дивизион в недоумении остановился на шоссе Санкт-Пельтен — Амштеттен, в нескольких километрах от Амштеттена.

Наши самолеты продолжали виться роем над городом. Доносились тупые удары взрывов.

Прорываться через город нужно было во что бы то ни стало, и быстрее. Решение созрело: воспользовавшись действиями нашей авиации, штурмовать Амштеттен!

Выпрямившись в люке своего танка, я подал команду.

С остатками боеприпасов и с неполными баками горючего мои танкисты и артиллеристы, как львы, бросились на город!

Само собой разумеется, нашим наиболее надежным союзником был моральный фактор — уверенность в близкой победе. У гитлеровцев же, наоборот, было сознание неминуемого и очень близкого поражения, а отсюда, понятно, и паника.

За время войны я участвовал во многих боях, которые теперь даже и не смогу перечислить. Но то, что я увидел в Амштеттене, не идет ни в какое сравнение с виденным мною до сих пор. А ведь многие военные специалисты на западе считали, что немецкая армия не подвержена панике. В Амштеттене, однако, я увидел панику, если можно так выразиться, в классическом ее воплощении.

Давя гусеницами машины, повозки и пушки, расстреливая сопротивлявшихся гитлеровских солдат и офицеров, мы ворвались на восточную окраину Амштеттена.

Наша авиация, сделав несколько заходов и сбросив свой груз на город, продолжала кружить над ним и обстреливать улицы из пулеметов.

Ей удалось поджечь много машин с боеприпасами. Боеприпасы стали рваться и косить вражеских солдат, которыми был буквально забит город. Вокруг стоял сплошной гул.

Некоторое время мой дивизион не мог пробиться в центр Амштеттена через скопление людей и техники. Готовя город к обороне, гитлеровское командование воздвигло на улицах баррикады (стены из бутового камня), оставив между ними только узкие проходы. Стоило какой-нибудь машине застрять в этом проходе, как все движение останавливалось.

Немцы сами себе устроили ловушку. Еще до нашего появления гитлеровские войска большими массами подходили к городу, но пройти через город было очень трудно, и поэтому они непрерывно накапливались в нем. Мы подоспели как раз в тот момент, когда наша авиация пробомбила их, и по мере сил довершили панику. Думаю, что в то время в Амштеттене находилось несколько тысяч немецких солдат и офицеров.

С великим трудом мы пробились к центру города. Гитлеровские солдаты и офицеры были в полной растерянности. Я заметил там даже двух или трех генералов, которые могли бы взять в свои руки управление войсками и организовать хоть какое-нибудь сопротивление. Но, видно, генералы проявили абсолютное безразличие ко всему.

Это поразило моих артиллеристов и танкистов. Прошло всего около трех часов, как мы побывали в Мельке, а между тем разница в реакции гитлеровцев была огромная.

В Мельке нас забрасывали гранатами и активно обстреливали из окон и чердаков. В центре же Амштеттена не стрелял никто. Вал паники как бы катился впереди нас, и он полностью захлестнул этот город.

Я с удивлением увидел, что мои артиллеристы и танкисты, как ни были они разгорячены, раскалены, вдруг перестали стрелять из своего личного оружия в гитлеровцев. Даже как-то трудно было это осознать. Вот перед тобой немецкий генерал, офицер или солдат. Он вооружен, но не стреляет в тебя. Просто стоит в толпе на тротуаре, как обычный пешеход, или прижимается спиной к стене дома и смотрит на проходящие советские самоходки и танки. Некоторые гитлеровцы тянут руки вверх, некоторые не тянут. Но у всех написано на лицах: «Больше не воюю!» Морально они были разоружены, а ведь нам, советским воинам, непривычно стрелять в разоруженных людей.

Прорвавшись через Амштеттен, мы уже без боя двинулись навстречу американскому танковому эскадрону, который, по словам его разведчиков, высланных вперед, остановился в городе Штернбург».