— Отец! Милый отец! Что он сделал? Пощади его!

Я был потрясен: Хик Холт — ее отец!

— Прочь, Лил! — крикнул он повелительно, отталкивая ее. — Убирайся отсюда!

— Нет, отец, нет! Ты этого не сделаешь! Что случилось? В чем он виноват? За что ты рассердился на него?

— В чем виноват, дочка? Он обозвал меня трусом и хочет выгнать нас с участка… Уходи, я говорю! Иди в дом!

— Пощади его, отец! Не убивай! Он такой смелый, такой красивый… Если бы ты знал…

— Смелый? Красивый? Ты бредишь, Лил! Что ты можешь знать о нем, если никогда раньше его не видела?

— Нет, видела! Всего час назад. Ты не знаешь — ведь он спас меня! Если бы не он… Отец! Ты не можешь… ты его не убьешь!

— Спас тебя? Это еще что значит?..

— Эй! Что здесь происходит?

Услышав это восклицание и последовавший за ним вопрос, я понял, что на сцене появилось новое действующее лицо. Оглянувшись, я увидел всадника, который подъехал к самой изгороди и смотрел поверх нее. Лицо его выражали удивление и некоторую иронию.

Не знаю почему, но появление незнакомца меня обрадовало. Я подумал, что в его присутствии скваттер скорее уступит мольбам дочери и кровопролитие будет предотвращено. Сам я, во всяком случае, твердо решил не стрелять, какими бы последствиями мне это ни грозило. Ружья были опущены. Зловещие птицы покинули дерево и уже почти исчезли в голубой вышине, но ни я, ни мой противник уже не смотрели на них. Взглянув мельком на незнакомца, я тотчас же снова повернулся к более интересной сцене передо мной. Ружья уже не было в руках скваттера — девушка унесла его в хижину. Холт не протестовал. Он, очевидно, сам отдал ей оружие — видимо, наша дуэль была закончена или, по крайней мере, отложена. Меня поразила такая внезапная перемена в настроении моего противника, происшедшая буквально в те несколько секунд, когда мое внимание было занято вновь прибывшим.

Больше всего меня удивило то, что такую перемену произвело именно появление незнакомца. Я уже убедился, что просьбы дочери Холта, которые он так грубо и решительно оборвал, не могли меня спасти и только незнакомцу мы были обязаны этим внезапным перемирием.

Холт стал совсем другим — было заметно, что он уже больше не чувствует себя хозяином положения. Выражение удивления на его лице сменилось быстро растущим беспокойством. Встречая прибывшего и приглашая его подъехать к дому, он выглядел притихшим и испуганным. Это было особенно заметно по тому, как он поспешно вынул жерди, закрывавшие ворота, и взял под уздцы лошадь, а также по долетевшим до меня словам приветствия, которые он произнес.

Я теперь интересовал его не больше, чем любое из сухих деревьев, стоявших вокруг участка. Он прошел мимо, даже не поглядев на меня, все его внимание было поглощено гостем. Я тоже с вполне естественным любопытством смотрел на человека, появление которого произвело такой неожиданный эффект, и мой пристальный взгляд мог показаться даже невежливым. Нельзя сказать, чтобы незнакомец мне понравился. Наоборот: его наружность производила самое неприятное впечатление. Я почувствовал к нему инстинктивное отвращение, хотя для этого, казалось бы, не было никаких видимых причин.

Это был человек лет тридцати, худощавый, ниже среднего роста, с безбородым лицом землистого цвета, острым носом и покатым лбом. Его маленькие глазки сверкали, как у хорька, а длинные и прямые черные волосы падали жидкими прядями на лоб и щеки. Его брюки, жилет и сюртук со стоячим воротником были сшиты из довольно дешевой материи и покроем и цветом напоминали одежду методистского или католического священника. Белый, не первой свежести воротничок и шляпа с загнутыми лодочкой полями усиливали это впечатление.

Я решил, что передо мной — методистский священник из Суомпвилла. Это могло бы объяснить заискивающую услужливость скваттера. Однако в ней было нечто большее, чем почтительное внимание, с которым встречают священнослужителя его скромные прихожане. Судя по тому, что я слышал о Холте и видел сам, такое подобострастие было не в его характере. Поэтому его поведение показалось мне загадочным.

Человек, похожий на священника, был скуп на слова и жесты. Проходя мимо, он даже не удостоил меня поклоном, а только окинул таким бесцеремонным взглядом, что у меня, несмотря на его одежду, зачесались руки. Но я удовлетворился тем, что посмотрел на него не менее презрительно, и мы тут же отвернулись друг от друга.

Не обращая больше внимания ни на скваттера, ни на приезжего, я уселся на пень и, поставив ружье меж ног, решил ждать, чем все это кончится. Одно я знал твердо: дуэли не будет. Я согласился бы скорее застрелиться, чем использовать свое оружие против Холта. Ведь он был ее отцом! Я ждал только случая предложить какой-нибудь мирный выход из положения.

Наблюдать за действиями скваттера и его гостя мне было очень легко, так как, вместо того чтобы войти в хижину, они остановились у дверей и сейчас же вступили в беседу. Вначале я был уверен, что разговор идет обо мне, но я скоро понял, что ошибся. Судя по серьезности обоих и еще более по жестикуляции и восклицаниям Холта, они обсуждали что-то гораздо более интересное. Скваттер вдруг просиял, точно ему сообщили радостную весть; лицо гостя выражало удовлетворение, словно он добился своего. Ко мне этот разговор явно не имел отношения, но о чем шла речь, догадаться было трудно. Может быть, прислушавшись повнимательней, я и понял бы что-нибудь, так как некоторые слова произносились довольно громко, но я больше смотрел, чем слушал, а мысли мои были очень далеки от скваттера и его гостя.

Я с восхищением смотрел сквозь щели в темную хижину, где, словно освещая ее, мелькало золотисто-розовое видение. И вдруг — о счастье! — оно скользнуло к двери! Лишь мгновение девушка молча стояла на пороге, потом улыбнулась мне и исчезла в хижине. Но улыбка ее осталась со мной, надолго скрывшись в глубине трепетного сердца!

Я продолжал смотреть внутрь хижины, которую присутствие прекрасной девушки делало для меня священной, но искоса следил и за поведением мужчин. По их взглядам и жестам было ясно, что они уже кончили обсуждать столь волновавший их вопрос и говорили теперь обо мне и моем деле. Заметив, что я наблюдаю за ними, они ушли за хижину, где я не мог ни слышать, ни видеть их, но я нисколько не жалел об этом, ибо имел теперь возможность целиком отдаться более приятным наблюдениям.

Я начал все смелее всматриваться в темноту хижины. С какой радостью подошел бы я к дверям, с каким восторгом вошел бы, если бы нечто большее, чем простая деликатность, не удерживало бы меня на месте! Следя за светлым силуэтом девушки, двигавшейся по хижине, я увидел, как она осторожно, на цыпочках, приблизилась к задней стене и стала около нее. За этой самой стеной совещались скваттер и его гость. Может быть, она подошла, чтобы подслушать их разговор? Ей легко было это сделать, так как даже до меня долетали не только голоса, но и отдельные слова. Девушка стояла неподвижно, слегка наклонившись вперед, опустив голову и, видимо, внимательно прислушиваясь. Я пытался угадать, зачем она это делает, когда она вдруг отошла от стены и через секунду снова показалась в дверях.

На пороге она остановилась вполоборота ко мне, поглядывая на заднюю стену хижины. Убедившись, что за ней не следят, она обернулась и вдруг побежала ко мне. Удивленный и обрадованный, я вскочил на ноги и молча, почтительно ждал ее приближения. Из осторожности я не решался заговорить, догадываясь, что она опасается, как бы отец и его гость не заметили ее поступка. К тому же ее пальчик, прижатый к губам, призывал меня к молчанию. Поняв этот милый знак, я повиновался, и через мгновение девушка оказалась так близко, что я расслышал произнесенные почти шепотом слова. Прежде чем заговорить, она еще раз беспокойно оглянулась, опасаясь, очевидно, что нам помешают.