С. Пурэв — молодой монгольский писатель, родился в 1941 году. Окончил торговый техникум, затем педагогический институт в Улан–Баторе. Ныне — студент Литературного института имени М. Горького в Москве. Автор трех прозаических сборников и романа «Камень родной земли».

Рассказы и повести С. Пурэва регулярно публикуются в периодической печати в Монголии.

Повесть «Осень в горах» получила премию литературно–художественного журнала «Цог» — органа Союза писателей МНР — за 1976 год.

В горной теснине, густо поросшей лесом, резво бежит речка Хараа, на берегу которой приютился крохотный железнодорожный разъезд, уртон. Лишь изредка наведывается сюда кто–нибудь из дорожного управления, других гостей не бывает. Пассажирский поезд стоит здесь всего две минуты.

Круглый год доносится до уртона только шум леса да воды, и кажется, что это оторванное от всего мира местечко не могут посетить земные человеческие страсти. Но все наоборот! В двух маленьких домиках, где бок о бок обитают четыре семьи железнодорожных рабочих, витают любовь и ревность, радость и горе.

Чем выше в горы, тем плотнее смыкаются березы, осины, пихты, а за восточным перевалом начинается непролазная Хэнтэйская тайга. День и ночь без устали поспешает к большой воде говорливая речка, и каждую осень украшают ее золотые крапинки опавших листьев.

В одном доме живут начальник уртона, Муна Гуай, с женой и соседи их — семья Дэмбэрэла, минувшей осенью перебравшаяся сюда из Хубсугула. В другом — живем мы с мужем. Соседей у нас до того дня, с которого начинается мой рассказ, не было. Прежние уехали на работу в Гоби.

Муна Гуай всю жизнь проработал на железной дороге и всякое повидал — жару и холод, беду и счастье. У него крупный, с горбинкой нос, над которым нависают густые, сросшиеся брови. Человек он стойкий и работящий. Единственный его сын Жаргал, жадный до наук парень, учится в городе в университете. Приезжает он к отцу и матери только летом и заодно приносит радость всем обитателям уртона. Получив весть о предстоящем приезде сына, Муна Гуай встает раньше жаворонков, а ложится, только когда по звездам уже угадывается полночь. Зато после прибытия сына спит Муна Гуай несколько дней кряду так, словно сын привез ему из столицы в подарок долгожданный, крепкий сон. Изредка проснется, чтобы чайку хлебнуть, и снова на боковую.

В этом заброшенном, тихом уголке самые молодые — это я и муж мой Цэнгэл. У нас с Жаргалом маленькая разница в возрасте, и мы как–то запросто перешли с ним на «ты», стали друзьями. Частенько проводил он в нашем доме целые дни. Приходили его старики, Дэмбэрэл с женой, все вместе усаживались мы за стол, и вот так, весело и быстро, пролетало лето. В последнее лето привез Жаргал гитару, и показалось нам, что в нашу глушь прикатил настоящий эстрадный ансамбль. Стоило парню длинными, тонкими пальцами тронуть струны и запеть молодым, сильным голосом, деревья и те как будто притихали, вслушиваясь, и даже небо становилось ласковее и нежнее.

Но ближе к осени, когда приходило время отъезда Жаргала, нам становилось грустно и тоскливо, не важно какая на дворе погода — солнце ли светит, дождь ли поливает. Шум колес приближающегося поезда отдавался у нас в сердцах, Жаргал на прощанье махал рукой из окна вагона, и словно уезжали из нашего уртона все радости, оставляя нас осиротевшими среди бескрайней тайги. Поезда продолжали идти мимо нас, как прежде, но мы их не замечали — ждать все равно было некого. С рассветом выходили мы на свой участок: где подгнившую шпалу заменить, где полотно подправить.

Вот уже три года, как мы с Цэнгэлом живем здесь после окончания школы железнодорожных рабочих. Быстро они пролетели, но только порой спохватишься — неужели мы в этой глухомани так давно?

Весна в этом году выдалась поздняя, ненастная. Чуть не каждый день валил мокрый снег, нагружавший ветви деревьев, которые этой тяжести не выдерживали. Все наши тропинки в лесу были завалены сломанными ветками. Однако река, зимой до верховьев скованная льдом, теперь даже по ночам не замерзала. Случалось, слышали мы сороку из лесу, словно оповещавшую, что природа жива.

И вот как–то раз, когда в ожидании магазина на колесах мы с Цэнгэлом прикидывали на бумажке, что бы купить, к нам вдруг ввалился в сдвинутой на затылок шапке Муна Гуай. Пар поднимался у него над залысиной, брови встопорщились до самого края лба. Чуть не приплясывая от радости, он объявил:

— Ну, детки мои, готовьтесь новую семью встречать!

У нас рты от изумления раскрылись, так истосковались мы по новым людям. Цэнгэл даже карандаш выронил, но опомнился из нас двоих первым:

— Семья, говорите, приезжает? — и посмотрел на меня.

Муна Гуай провел рукой по лицу от самой залысины до подбородка, вытирая пот, и подтвердил:

— Точно, семья! И вроде ребеночек у них есть…

Эта новость так меня обрадовала, что я слова не могла сказать. Никто не догадывался о моих страданиях, о том, как я хотела стать матерью. Цэнгэл, в раздумье поглаживая плечи, предложил старику табурет:

— Присядьте, Муна Гуай.

Муна Гуай снова вытер пот со лба и весело продолжал:

— Только что начальник из города звонил, доволен, что новая семья приезжает.

— А вы не узнали, откуда они?

— Из Сайншанда перебираются. Люди совсем молодые. Начальник о них хорошо говорит, а ведь он просто так хвалить не станет — у него каждое слово береженое, на вес золота.

— Вот хорошо–то! Теперь мы с тобой… Да что мы — всем тут жить веселей будет. А то ведь порой тоска прямо заедает.

Цэнгэл задумался, наверно, о новой семье, потому что лоб наморщил и замолчал.

Разговор возобновился, но я уже не слушала, думала о чужом ребенке. Дорог он. мне стал сразу, как будто я давным–давно его знаю. Почудилось, словно пухлые ручонки погладили меня по щеке, и больно сжалось от этого сердце. Маленький человек, которого я и увидеть–то еще не успела, завладел всеми моими мыслями. Опершись о спинку кровати, думала я о счастливой паре, которая с молодых лет обзавелась ребенком, узнала родительские радости.

— Они что, сегодня ночью приезжают? — хрипловатым голосом спросил Цэнгэл.

— Поутру. А часов в пять надо будет пути к шестичасовому проверить.

— Время–то какое нескладное выбрали. Снег не перестал?

— Нет, хлопьями валит.

— Значит, плохую погоду везут. Но что поделаешь, раз судьба с ненастьем дружит!

— И не говори. Верно, устали ребята с дороги–то. С самого Сайншанда ведь едут. Вон сколько до наших краев тряслись, да еще с малым чадом.

— Так они же поездом едут, не на верблюдах маются. Весело, надо думать, путешествуют, в тепле да уюте.

Муна Гуай ушел, обеими руками подхватив подол накинутой на плечи шубы. Я больше не могла сдерживаться и кинулась на шею Цэнгэлу, не скрывая своего счастья. По правде говоря, никогда прежде не проявляла я так открыто своих чувств к человеку, с которым были накрепко связаны и радости, и обиды моего сердца. Жизнь сурова, а раз так, думала я, надо принимать ее такой и стараться быть сдержанной. В нашем маленьком поселенье, где шесть человек топчут один клочок земли, дышат одним воздухом, зачем показывать другим, что у тебя на душе?

Цэнгэл пристально и даже с недоумением посмотрел на меня и наконец произнес:

— Что это с тобой? Как ребенок малый, ластишься.

Мне стало стыдно, даже щеки вспыхнули. Попыталась вспомнить, когда в последний раз в таком вот порыве дарила ему свою нежность и любовь, и не смогла. От равнодушия и холодного непонимания мужа радость моя сразу угасла, я вся как–то сжалась. Семейная жизнь наша показалась мне тусклой и однообразной. «Почему же не понимает он, что и у меня есть мечта?» — с горечью подумала я. Про себя я уже обвинила мужа в том, что нет у него отцовского чувства, что не интересуют его дети, что никого ему вообще по–настоящему не нужно. И сняла руки с его шеи. А Цэнгэл равнодушно взглянул на меня, потянулся всем телом и сказал: