— Теперь, — сказал он: — пласмодий впадет в состояние бездеятельности. Он будет лишь переваривать поглощенную им пищу, удобрять и нагревать землю.

— Так и случилось! — воскликнул Самойлов. — Через десять дней в 25-градусный мороз из земли поползла трава. Ее бил и сушил мороз, но зеленые части растений неудержимо тянулись кверху. Тогда мы покрыли наши гряды рогожами, и этого было достаточно для того, чтобы рожь заколосилась, горошек быстро отцвел и дал стручки… Самойлов вздохнул и умолк.

— Что же дальше? — спросил Сванборг.

— Особенно много занимался открытием Туманова его ассистент Силин. Как раз во время этих работ он сделал предложение Нине, дочери Тумановых. Она сначала согласилась, но потом отказала Силину, и он, считая меня виновником своей неудачи, заразил меня пласмодием. Сделал он это тогда, когда я спал и не мог сразу принять меры к борьбе. Он скрылся потом, захватив с собою несколько трубок с пласмодием, и с той поры мы Якова Силина не видали.

— Что было с вами? — спросил слышавший рассказ профессора командир.

— Я хворал три года и два раза за это время был на краю гибели, — ответил Самойлов. — Меня спасла поездка в Египет, где я целое лето лежал под знойным солнцем Африки.

Однако голос молодого профессора звучал грустно, а норвежец, тихо прикоснувшись к его руке, спросил:

— Извините за любопытство! Вы женаты?

Самойлов быстро отошел от перил и несколько раз прошелся по палубе.

— Нет, господин Сванборг! Я не женат…

На этом разговор их прекратился; норвежский ученый не решался задать еще один вопрос, а Самойлов угрюмо смотрел на небо и следил за черной тучей с белыми разорванными краями, ползущей по небу. Оба чувствовали себя неловко. Из этого затруднения вывел их резкий порыв ветра, заставивший вздрогнуть весь корпус судна.

— О, какой свежий ветер! — воскликнул Сванборг. — Полярные воды долго не остаются спокойными…

Новый порыв заглушил его слова, а вслед за этим раздались сверху пронзительный свисток и громкий голос одного из боцманов:

— Крепить снасти! Подтянуть тали у шлюпок!

На палубе послышались топот ног, новые свистки и глухой гудок парохода.

Ветер был с кормы. Море уже почернело, и на верхушках поднявшихся волн зловещими пятнами забелели пенистые гребни. Они догоняли судно и, ударяясь о корму, словно зубами впивались в его черную железную обшивку. Пароход вздрагивал и с жалобным скрипом резкими прыжками подвигался вперед, то взбираясь на самые вершины волн, то стремительно скатываясь вниз.

Все попрятались в нижние помещения; по палубе гуляли волны, перекатываясь с кормы до самого носа. На капитанском мостике стоял в непромокаемом плаще командир, всегда шумный и возбужденный, и, смотря в бинокль, говорил находившемуся тут же Туманову:

— Слева от нас должен быть огонь! Там — Колгуев и деревня Иоланга, где находится старый, еще не упраздненный маяк. Но я не вижу огня… Что это значит?

Он приказал дежурному матросу позвать норвежских боцманов. Они подтвердили, что в Иоланге всегда горит огонь, и что теперь они его тоже не видят. Надвигая на глаза свои кожаные шапки, они с недоумением всматривались в туман и на едва заметный на севере высокий, изрезанный берег большого острова.

Они пожимали плечами, изредка перекидываясь короткими замечаниями.

— Шлюпка на море! — крикнул штурвальный.

Действительно, черная точка с левой стороны от "Грифа" то появлялась, то исчезала среди водяных гор. Всякий раз, когда лодка стремительно проваливалась в пучину, всем наблюдавшим за нею казалось, что она уже не выплывет, но черная точка снова выносилась на гребень волны и, мелькнув на одно мгновение, опять исчезала.

Хотя уже смеркалось, люди, сидящие в лодке, не могли не заметить парохода. Он густо гудел и завывал сиреной, оставляя в воздухе длинную и черную полосу дыма. В бинокль можно было разглядеть, что в шлюпке было трое людей. Сидевший на руле оглянулся на идущий сзади пароход, и тотчас же на шлюпке подняли косой парус. Лодка, как чайка, понеслась по волнам, перелетая с гребня на гребень и зарываясь носом в пену. Помогая ветру, торопливо взмахивали весла.

— Они убегают от нас! — с недоумением сказал один из норвежцев.

— Это совсем непонятно! — пожал плечами командир "Грифа".

— В этих широтах нет контрабандистов. Не пираты же они в самом деле! Ведь нападать на промысловые суда в такой посудине — глупо.

Подумав немного, он решил что-то и скомандовал в машинное отделение:

— Полный ход! Все по местам! Готовься к маневру!

— Курс по шлюпке! — сказал он, повернувшись к штурвальным.

— Есть! Курс по шлюпке! — повторили те.

С каждым поворотом винта пароход настигал убегающую лодку.

"Гриф", взяв под ветер, обошел ее и вдруг застопорил машину.

Командир в рупор крикнул, перегнувшись через парапет мостика:

— Убери парус и лови конец!

Заслышав приказание, трое людей, сидевших в шлюпке, спустили парус и, переложив руль на правый борт, подошли к "Грифу" и ловко поймали брошенный им линек.

На "Грифе" в кают-компании за столом сидели командир судна, Туманов, Сванборг, Самойлов и оба норвежских боцмана.

Взятые на борт люди не внушали к себе доверия и не возбуждали симпатий. Злобные лица их, искаженные дурной усмешкой, и косящие, бегающие глаза заставляли догадываться, что в жизни этих загорелых, коренастых людей было много мрачных страниц.

— Вы кто такие? — спросил командир.

Они быстро переглянулись, и один из них, казавшийся более пожилым, ответил, сильно картавя:

— Морские люди мы, мореходы, значит…

— Чем промышляете? — допрашивал командир.

— Рыбу промышляем, нарвала гоняем, моржа бьем, господин.

— Как тебя звать?

— Никифор…

— Ведь не на этой же шлюпке мотаетесь вы по океану? — спросил старший боцман.

— Знамо, нет! — ответил, ухмыляясь, допрашиваемый.

— Вы с какого судна? — продолжал выведывать командир.

— С большого… — нагло смеясь, сказал Никифор.

— Лясы не точи, дело докладывай, если линьков с десяток не хочешь! — крикнул, ударяя кулаком по столу, командир. — Н-ну!

— Нам, господин, ничего не велено сказывать! — глухим голосом ответил Никифор. — Скажем только: ежели касатку встретишь, — знай, и кит тут где-нибудь поблизости… Мы что? Мы — касатки.

— Ладно! — угрюмо произнес командир. — Ни разу не бивал я у себя на борту людей. А ты попробуешь, видно. Заговоришь тогда, да, гляди, не поздно бы было!

— Как вашей милости будет угодно, — пробормотал тот.

— А только мы ни при чем…

— Посмотрим! — прервал его командир. — А зачем от Колгуева шли? Там теперь рыбы нет!

— Живой груз возили… Человека на берег доставили.

— Человека? Какого человека? — спросил Туманов.

— Женщину… — неохотно ответил Никифор. — А как доставили, на маяке смотритель огонь погасить велели. Вас заприметили. Боялись — в Иолангу пойдете!

Самойлов поднялся и подошел к говорившему:

— А сколько дней из Хайпудырской губы шли вы сюда на "Ужасе"?

Никифор умолк и потупился:

— Нам ничего не известно…

— Линьков! — скомандовал командир, и матросы схватили Никифора и его товарищей, рослых парней, с лицами, до самых глаз заросшими всклоченными бородами.

Никифор молчал, а остальные бормотали что-то и брызгали слюной, стараясь освободиться из дюжих рук матросов.

— Что они говорят? — спросил Самойлов.

— Они оба немые, господин! — пояснил, мрачно вскидывая на профессора глаза, Никифор. — Языки у них отрезаны…

Допрос длился еще долго, так как от наказания взятых на борт людей решено было отказаться.

Никифор не проронил более ни слова. Он уставил глаза в палубу и молчал. Двое немых бессвязно бормотали глухими, гортанными голосами, дрожа и кланяясь.

— Отпустите их! — сказал Туманов. — Все равно от них ничего не добьетесь!