— Ну, х-хорошо… передайте, нет… д-держите нас в курсе. П-пожалуйста!..

— Непременно, милейший Григорий Ефимович! До свидания!..

«Ф-фу! Мерзавец ты этакий! — сказал я своей полусонной физиономии в зеркале кухонной двери. — Не стыдно?.. А ну, марш спать!»

Усталость все-таки взяла свое. Я не помнил, как добрался до постели, но проснулся аккурат поперек нее. Проснулся сам. За окном был день, но солнце уже не пялилось в комнату, следовательно, было далеко за полдень.

Первым моим осмысленным ощущением после пробуждения стал голод. Есть хотелось просто зверски. Рыча как рассерженный лев, я устремился на кухню и принялся опустошать полки холодильника. Нашлось, правда, немногое: почти пустая баночка сметаны, подозрительного вида творожный сырок, пучок пожелтевшей петрушки и одинокое куриное яйцо. Но голод — великий стимул творчества.

В результате через двадцать минут на столе красовалась сковородка с обалденно пахнущей румяной запеканкой и дымилась большая кружка зеленого мятного чая. За уничтожением сего кулинарного шедевра меня и застал звонок Ракитина.

— Ты готов?

— Пошти, — сказал я с набитым ртом.

— Выходи через десять минут. Машина будет у подъезда.

С Олегом лучше не спорить. Я вышел из подъезда через восемь минут. Ровно две минуты спустя подкатила серая потрепанная «хундайка» с гражданскими номерами. За рулем восседал смутно знакомый детинушка в форменной кожаной куртке. Капитан расположился на заднем сиденье. Едва я уселся рядом, «хундайка» рванулась вперед не хуже быстроногой лани.

— Соблюдаем режим инкогнито? — поинтересовался я.

— Экономим казенный бензин! — отрезал Олег. Он был явно не в духе.

— Так это твоя машина?

— Ваша дедукция как всегда на высоте, Холмс! Поразительная наблюдательность.

— Да что случилось-то?

— Есть две новости: плохая и очень плохая. С какой начать?

— С любой…

— Первое: твой… инсайт насчет жертвоприношения подтвердился. Это кость принадлежала Михаилу Измайлову.

— Это плохая новость? — я проглотил невесть откуда взявшийся комок.

— Ага. А вот тебе очень плохая, — Ракитин пристально посмотрел на меня. — Твой приятель Константин Кириллов сегодня утром найден в полукилометре от поселка Апрель…

— Мертв?! Кирюха?..

— И даже очень. — Олег полез за пазуху и бросил мне на колени бумажный пакет для фотографий.

Я вытащил тонкую пачку снимков. Рука невольно дрогнула, едва я рассмотрел первый. То, что там было изображено, не могло быть Костей. Куча растерзанного мяса в обрывках одежды… Тяжеловатое зрелище даже для медика!

— Ты уверен, что это он? — с трудом произнес я, возвращая фото и пакет.

— Его опознали напарник и директор охранной фирмы.

— И… кто же это сделал?

— По предварительному заключению, Кириллов был растерзан каким-то крупным хищником.

— Ты сам-то веришь в эту чушь? Откуда хищники, да еще крупные, в городской черте, возле оживленной трассы?

— Следы зубов и когтей…

— Его, наверное, убили, труп подбросили… А потом на него наткнулись бродячие собаки. — Я изо всех сил пытался отстраниться от реального ответа, который знал, в котором был уверен, но принимать не хотел!

— Труп очень свежий… э-э, недавний. Смерть наступила за пару часов до обнаружения тела. По времени как раз совпадает. Именно около шести часов утра Кириллов обычно проходил по этой дороге на дежурство. — Ракитин крепко сжал мою руку. — Бывает, Димыч, бывает… Это вполне мог сделать волк-одиночка. Или молодой медведь… Да, скорее медведь, потому что у него когти.

— Черта с два, Олежек! — почти выкрикнул я, и молчаливый водитель впервые настороженно оглянулся. Теперь я его узнал — дежурный сержант-хохол из управления.

— Ты можешь назвать убийцу? — недоверчиво покосился Ракитин.

— Могу… Только ты мне опять не поверишь.

— Тогда не надо.

Но я был уверен, что Кирюха пал жертвой грозного Тенгри. Вернее, его слуг — Небесного Пса и Огненного Коршуна. Перед глазами встали нечеткие строчки из «памятной тетради» номер три Степана Крашенинникова: «… — Вы лишили Тенгри законного дара!.. — Мы все теперь умрем…»

Это было предупреждение проводника-телеута, после того как русские прервали камлание Белого шамана на капище Тенгри. Разбуженный и рассерженный бог будет вечно брать жертвы, пока обряд умиротворения не будет завершен. Но причем тут Костя? Если я правильно понял, слуги Тенгри должны карать только «провинившихся» перед грозным богом людей.

Погруженный в невеселые мысли, я не заметил, как задремал. Все-таки три часа сна — это не шесть, которых мне всегда хватало для восстановления физических и душевных сил.

Очнулся я от дружеского тычка Ракитина.

— Просыпайтесь, Холмс, нас ждут великие дела!

Но у меня не было настроения поддерживать нашу любимую с детства игру, и Олег это понял. Мы молча вылезли из машины перед трехэтажным облупленным домом, построенным еще лет пятьдесят назад и с тех пор, видимо, не ремонтировавшимся. Дверь у единственного подъезда отсутствовала, лестничные пролеты подозрительно скрипели и подрагивали, перила болтались, цепляясь друг за друга.

Сержант остался в машине, а мы с Олегом, стараясь держаться стены, поднялись на третий этаж и пошли по темному, длинному, тоже скрипучему коридору, пытаясь разглядеть номера квартир.

Нам повезло. Номер двадцать восемь оказался на месте, в отличие от большинства других. Но звонка не было и здесь.

Ракитин резко стукнул пару раз костяшками пальцев по филенке. За дверью завозились, раздалось покашливание, потом хриплый, будто со сна голос спросил:

— Кого еще черти принесли?

— Телеграмма! — брякнул я.

— Да пошли вы!..

— Плохая идея, — резюмировал Олег и гаркнул: — Откройте! Милиция!

— А вот х… тебе!

— Оскорбление при исполнении!.. — зарычал Ракитин и вдруг мощным толчком распахнул хлипкую дверь.

Раздался звук крепкого удара, короткий вскрик и шум упавшего тела. За дверью царил полумрак, поэтому разглядеть, кого мы только что уронили, не удалось. Лишь когда Ракитин, перешагнув слабо ворочавшегося на полу человека, распахнул дверь в комнату, стало ясно, почему нам не хотели открывать.

Ближняя часть комнаты представляла собой кухню. Справа вдоль стены выстроились: холодильник, раковина, кухонная тумба, газовая плита и высокий шкаф-пенал. На тумбе громоздился сложный агрегат, поблескивая стеклом и медью, а дух стоял такой, что хоть святых выноси, Впрочем, о святых в этой квартире, видимо, давно забыли.

В левой, жилой части помещения поперек низкой тахты навзничь спала баба с красным, испитым лицом. Ее могучие телеса лишь отчасти были прикрыты серой простыней. Возле открытой балконной двери на табурете сгорбился маленький, тщедушный мужичок в пиджаке на голое тело и курил папиросину. У левой глухой стены, между тахтой и покосившимся платяным шкафом, выстроились на полу ряды разнокалиберных бутылок и бутылей, заполненных мутноватой жидкостью.

Ракитин, сморщившись от резкого бродильного духа, обозрел весь этот бордель и бросил мне через плечо:

— Давай сюда первого!

Я, дыша ртом, вернулся в крохотную прихожую, сгреб под мышки невнятно бормочущего мужика в семейных трусах и полинялой футболке и рывком поставил его на ноги. Матерщинник оказался длинным и тощим субъектом с небритым лошадиным лицом. Он мутно оглядел нас с Олегом и сипло произнес:

— Какого х… приперлись?

— Еще раз матюгнешься, оставлю без зубов, — пообещал я и ощутимо встряхнул его за шкирку.

Тощий испуганно примолк.

— Кто из вас Урманов? — сухо поинтересовался Ракитин, подходя к урчащему и издающему кислое зловоние агрегату.

— Я, господин офицер! — подпрыгнул с табурета тщедушный мужичок. Он выбросил окурок на балкон и попытался встать по стойке «смирно», но его заметно повело в сторону, и пришлось бедолаге хвататься за подоконник.

— Офицер? — удивленно посмотрел на него Олег. — А впрочем, верно. Я — капитан криминальной милиции Ракитин.