и личная жизнь глядишь норовит устроиться

а может и ни к чему эти шалости

не нести в горсти злые колкости

не блудить на местности

не катиться по плоскости

напастись ли сластей

чтоб на всех на гостей

одарить ли пряником

да чтоб всякого путника

а хотя бы и спутника

хотя тут смотря с кем спутаешься

а бывает сама запутаешься

и человеку мозги запудришь

а после и человека жалко

и к себе любимой тоже претензий никаких

кроме одной-единственной

МЕНЬШЕ ПИТЬ НАДО

а послать бы подальше смешные горести-радости

удалиться от мира от всей его мерзости-гадости

заняться одухотворением плоти

на худой конец воплощением духа

что в общем-то тот же процесс только немного в профиль

да уж здоровия нет ни гранит прогрызать

ни от жажды облизывать кафель

в холодных операционных самопознания

самоопознания

позовите понятых

позавидуйте пОнятым

надо же

думала нет во мне смысла

наивная…

«О чём бишь я?

Конечно…

О полётах…

Я понимаю, нынче это просто.

Я понимаю, нынче все летают.

Но, может быть, Вам будет любопытен

Смешной пустяк: я был одним из первых.

А Солнце закипало желтой желчью,

В лицо плевало раскалённой плазмой,

Жестоко накаляя атмосферу.

Прошло так много лет, я так немного помню

О том, как странно это начиналось.

Я был тогда почти ещё ребенок.

Холодный Север был мне колыбелью.

Я юным был и потому тянулся кверху,

Я прорастал сквозь собственную кожу,

Не помню, чтобы было слишком больно,

Но звук при этом был пренеприятный.

Мне помнится еще была погоня –

По следу мчались пасмурные волки

С глазами алюминиевого цвета,

С серьёзными стальными голосами.

Они спешили.

Я же рос всё выше,

Как анемичный стебель кукурузы

Без ласки, без тепла, без общества индейцев

И без иммунитета против всей заразы,

Привычной в Старом Свете.

Я старался.

Я стал прозрачным от усиленного роста.

И руки как дрожащие побеги

Уж не сопротивлялись грубой силе ветра,

Всё тоньше делались

И медленно слабели…

Когда погоня подошла вплотную

И в пастях принесла зубовный скрежет –

Я был высок.

Я был почти у цели.

Но тут сомкнулись с громким сочным хрустом

Двенадцать пар их челюстей проворных

И перегрызли тонкий бледный стебель,

Навеки отделив его от корня.

Я так был увлечён процессом роста,

Что не почувствовал ни боли, ни испуга.

Я падал вниз. Но знал ли я об этом?

Нет. То был долгий сладкий миг полёта.

Прошли года. Теперь уж все летают.

Кто в семенах, кто в зрелом состояньи.

Со мной с тех пор так ничего не стало.

Живу. Давно зарубцевалась рана.

Лишь по ночам холодным и ненастным,

Когда мне пустота невыносима,

Я, одинокий, водку пью и плачу,

Мне кажется, я глубоко несчастен,

Меня грызут фантомы прошлой боли,

О, я истерзан тем противоречьем,

Я чувствую

То будто я в полёте,

То будто у меня опять есть корни.

…О чём бишь я?

Скажи, о чём я снова?»

А может быть

Мы будем все любимы

Здесь на Земле

Не более того

Не смыв с прозрачных лиц ни слёз, ни грима

В потёмках снов блуждаем, пилигримы

Уже не узнавая никого

Всё не сложней, чем бросить милый дом

Жить под дождём, любить на скользких крышах

Увидеть все цветы

Всех птиц услышать

Сквозь кожу бледных лбов

Растить колючий тёрн

Всё не сложней, чем спеть себя за деньги

В чужом веселье напиваться в хламоту

Рыдать, шептать «люблю»

Дарить стихи и феньки

И уходить в пустую темноту

А может быть

Мы будем все любить

И Кто-то Третий купит нам спасенье

Бог даст, так доживём до Воскресенья

А с понедельника начнём по новой жить

И может статься

Всё гораздо проще

куда ни плюнь – всё горизонты, горизонты

а за горизонтами-то гарнизоны, гарнизоны

а рядом (третий переулок от универсама)

громилы разгромили древние гробницы

здесь размываются границы и столицы

грешат пред гравитацией метеорологические зонды

суровые бородистые лица

у фараонов

махаоны над газонами

и барышни грозны как амазонки

и каждая с понтами и под зОнтом

заходят в лавки, где торгуют огурцами

цементом, драгоценностями с принцев

спринцовками, целебной панацеей, etс…

собачатся с купцами и скупцами

сцепляются со скучными скопцами

за место в очереди и под солнцем

и косорылятся, завидев полицаев

как на плацу свистящих залихватски

мальцы в зверинце зарятся на попугаев

и экзотицских сцинковых гекконов –

аборигенов знойных Каракумов

мальцы небезопасны социально

для девственниц и дам в песцовых шубах

не церемонятся ни с теми, ни с другими

таких картин мы помним и поныне

и, рапортуя о прошедшем безвозвратно

становимся мудрее и развратней

смиренно разбазариваем перлы

перстами бередим былую рану

а впрочем, нам давно по барабану

мы в лотерею выиграть мечтаем…

подумаешь, отрастил себе крылья, диво

играешь теперь, крылатый, по улицам

а народ пожимает плечом лениво

у виска свежебритого ворочает пальцем

песен требует с кабацко-блатным уклоном и

в карманах кожаных мурыжит стольники

а у тебя улыбка с кривыми изломами

и руки в запястьях неестественно тонкие

сидишь неудобно на поганой обочине

живое лицо кроешь развесистым хаером

разглядят, не дай Бог, оскорбятся и прочее

совладаешь с ней разве, с собственной харею

подумаешь, бродишь с гитарой раздолбанной

и подобием флейты в тряпицу завернутым

в камне недвижимый, в поле непойманный

на небе живой, на бумаге зачёркнутый

подумаешь, гений, а она и не вспомнит

ты ей музыку, а что ей с музыки?

что ей, тепличной, колючий терновник

горький пустырник, портвейн без закуски

рок-н-ролльчики, улица, странствия-странности

сыта по горло воздушным зодчеством

где-то живёт, принимает данности

сообразные с её несомненным высочеством

подумаешь, сыграл на истошной дудке

подумаешь, спел голосом выкуренным

невнятно, к тому же фальшивил жутко

что же вдруг плачу так глупо и искренне

верю

Лирическое вступление ликвидировала

по настоянию общественности.

      …мой брат Каин – он всё же мне брат

      каким бы он ни был, брат мой Каин…

             «Нау»

мой брат ширяев просыпается мёртвым

и смело ползёт из угла

мой брат ширяев погружает в пламя