Она хихикала, как дура.

В мешке всегда таскала шило,

Такая подлая натура.

И это шило не таила,

Колола им и хохотала,

С такой совсем неженской силой.

И всё ей мало, всё ей мало!

А он, исколотый до крови,

Совсем не плакал, нет, не плакал!

Её портрет у изголовья

Хихикал на него из мрака.

А он стихи писал портрету

Всё той же кровушкой горючей…

Вот так он стал большим поэтом.

Спасибо гадине гадючьей.

2010

Она была звездой обычной.

Такой невзрачный жёлтый карлик,

Каких немало во Вселенной.

Зато была не переменной,

И уж, конечно, не пульсаркой.

Надёжная, как говорится.

Её планетная система

(Стандарт для звёзд такого класса)

Вокруг привычно мельтешила

По установленным орбитам.

Она же сквозь пространство-время

Легко тащила эту массу.

Пока не встретила гиганта,

Такого ярко-голубого

(Но только лишь в спектральном смысле).

Он молод был, горяч, массивен,

С такою буйной фотосферой,

И абсолютно одинокий.

Был притягателен, зараза,

И притянул её небрежно.

Она навстречу устремилась,

Влекомая вселенской силой,

Сорвавшись со своей орбиты,

Круша планетную систему,

Сгорая в недрах голубого…

А голубой гигант спектральный

Лишь только ярче засветился

От термоядерных реакций

Азотно-углеродных циклов,

Ускоренных нехилой массой

Звезды с планетною системой.

Но ведь она не виновата,

Что не смогла не притянуться.

И ведь никто не виноватый.

Всё это физики законы,

Вовеки будь они неладны…

2010

У поэта смешное призванье –

В вечном поиске бедный поэт.

Ищет он, бедолага, признанья,

На крайняк – подойдёт табурет.

Можно много суметь с табуретом.

Можно влезть на него в полный рост

И истошно вопить белу свету,

Что почти дотянулся до звёзд.

Можно взять его, словно дубину,

Размахнуться сильнее и –

                                           хр-р-рясь!

Сокрушить чьи-то холки и спины

И загнать неприятеля в грязь.

Ну, и самая крайняя штука –

Чтобы мир свои локти изгрыз,

Дотянуться верёвкой до крюка –

И шагнуть с табуреточки вниз…

2010

Я обошла себя вокруг, себя пристрастно осмотрела. Услышала сердечный стук и в душу погрузила тело. Ну что ж, обычная душа… как и положено – потёмки. Не разглядят в ней ни шиша за мной идущие потомки. Пускай выходят с фонарём иль на крайняк – прихватят свечи. Там может встретиться зверьё, и путь на карте не отмечен. Да к ней и карты вовсе нет, и топография – загадка. Эх, надо провести в ней свет… избавиться от беспорядка…

2010

Подвернулись случай и нога –

И причём почти одновременно.

Чуть не сбил меня какой-то гад

На лазурно-синем Ситроене.

Всё-таки, нога была первей.

Случай подворачивался дольше.

Лишь когда я начала реветь,

Спохватился этот хренов гонщик.

До чего ж он всё же был хорош!

В смысле, джип, а не его водила.

Синяя мечта, ядрёна вошь!

Впрочем, и хозяин тоже милый.

Сразу стал заглаживать вину

Так напористо и вдохновенно!

Что нога! он мне мозги свернул,

Кровь закипятил в девичьих венах.

Так вину и гладит до сих пор

Этот «случай» в синем Ситроене…

Всяк автолюбитель как сапёр –

Может подорваться на колене…

2010

Я на заре глаза свои открыла – в окно сочился неприютный свет, туман катился с сопок… серый, стылый, а солнца будто не было и нет. Я выскользнула тихо из квартиры, сумев не потревожить даже пса. Наедине оставшись с целым миром, я потянулась прямо в небеса.

Нет, солнца не достать, далековато… как на ступеньку, встала на вулкан – и облака порвала, словно вату, и лучик привязала за карман. Летела, вся в восторге и ожогах, слепящий шар за лучик волокла – приотпустила прямо у порога, сама едва не обгорев дотла.

Взлетело солнце, облака пробило, вибрировала огненная нить. «Смотри, что принесла тебе, мой милый! чтоб только ты не вздумал загрустить». …Оно тянулось буйной рыжей гривой, швыряло «зайчики» из-за стекла…

А ты зевнул и протянул лениво: «Уж лучше б ты оладий напекла…»

2010

Он бокал наполнял

горьким запахом крепкой полыни

И хлебал свою жизнь, и слезу утирал рукавом…

Мир отчётливо вдруг

разделился на две половины.

Или, может быть, просто

двоилось в глазах у него…

Две луны за окном молча чокнулись

и разбежались

Бесконечная ночь проглотила растаявший день.

Под рыдающий смех

он вливал в себя терпкую жалость –

И двоилась его

без того бесконечная тень.

Он понять не умел, для чего ему сразу два мира,

Если даже в одном

он себя

не сумел отыскать…

Опрокинул бокал,

на карачках дополз до сортира –

И летела по трубам с пугающим рёвом тоска…

2010

Мы танцевали под Deep Purple…

ты был отчаянно несмел.

Под музыку ушами хлопал, а сам меня глазами ел.

Твой взгляд пробил меня, как спица,

забушевал гормон в крови.

И мы пошли уединиться, отдаться таинству любви

Ты в джинсы лез ко мне и в душу,

дудел мне в уши всяких слов.

Мой организм был оглоушен и весь практически готов.

И в той студенческой общаге ты погасил поспешно свет,

Но долго тормозил в полшаге,

Покуда… не пришёл сосед.

Мы прыснули, как тараканы, надёрнув джинсы наскоряк,

Под возглас изумлённо-пьяный: «Реб-бята… где у нас коньяк?»

…Почти забылась эта осень…

Со мной случалось разных… тел.

Чего ж меня сейчас вопросит –

зачем тогда ты не успел?

2010

Он звал её своею Ариадной… От этой глупости её бесило!

Он забавлялся с персональным адом и верил, что вернуться хватит силы,

Что нить её надёжнее каната, что Ариадна вечно наготове.

А дура Ариадна крыла матом и нитью душу резала до крови.

А ей бы запулить клубок подальше! порвать, смотать… или самой смотаться.

Бежать… бежать! от безнадёжной фальши, от слабых и безжизненных оваций.