А помнишь, ты ловил морских ежей,

чтоб накормить дурацкою икрой?

совал мне эту гадость на ноже…

я долго полоскала водкой рот.

Смешно до слёз, конечно же, смешно.

Рисую сны, переплетаю строчки.

Весна опять случилась затяжной,

из долгих и холодных многоточий.

Давай пойдём с тобой за горизонт,

отложим незаконченные счёты.

Для нас всегда распахнуты ворота.

Да. Занят. И, конечно, не сезон…

2011

Он плавал в изначальной сути. Он плавал в нерождённом мире. В животворящей тёплой мути, в застывшем бесконечном миге. Пульсация его прожилок вплеталась в отзвуки вселенной. А он копил подспудно силы, уже томился сладким пленом. Он ждал мучительного зова… из темноты, из ниоткуда. Рожденье крохотной сверхновой, непостигаемое чудо. Его незрячее прозренье,

его слепая тяга к свету…

Обратный счёт. Включилось время.

Пошёл. На поиски ответов.

2011

…а дальше будет первый крик и световой удар по коже, и мир, великий и ничтожный – полученный авансом приз. Он понесёт его ползком, а, может, на проросших крыльях, в пыли веков и прочей пыли ища небесный окоём. И обдерётся до костей о предназначенные сучья… вернётся к изначальной сути – животворящей темноте…

2011

На дне оттаявших морей пускай покоятся обломки ушедших в штормы январей…

Валяюсь на траве. Негромко бормочет деловитый шмель. Разлит покой с небесной чаши. И этот лёгкий терпкий хмель пьянит до слёз и до мурашек. Щекочет руку муравей (нашёл непознанную терру!).

Какой прозрачный нынче свет – струящийся и эфемерный. Он пенится, как пузырьки, течёт с невидимой ладони…

Сейчас поспеют шашлыки… ты подойдёшь: «Вставай, засоня».

Ты выпьешь красного вина, а я сегодня – за водилу. Да я и так уже пьяна…

Ты пей… я довезу, мой милый.

2011

За мною ходит жуткий сплин. Влюбился, что ли? Вот, напасти… как клещ вцепился, сукин сын – а сам как смертный грех ужасен. Он не умыт и не одет, порой (о, ужас!) даже пьяный. Куда ни ткнусь – а он везде. Он шарит по моим карманам, потом плетётся в магазин (ну, типа, проявить заботу). Ну, что он купит, глупый сплин? А мне ж наутро на работу. А он потащится за мной. Перед коллегами неловко… ведь обсуждают за спиной, хихикают и шутят плоско.

Он мне изгадил целый мир, не знаю, как ещё бороться…

А, может, просто не кормить? ну, типа, заморить уродца?

2011

Он играл сам с собой, то ли в карты, а то ли в героя.

Он к себе снисходил с неприютных холодных небес.

Он себя осаждал, как данайцы несчастную Трою.

Он себя побеждал, проиграв безнадёжно себе.

Он разграбил себя, ненасытный и злой победитель.

Он покорно платил сам себе непомерную дань.

Он в партере рыдал над собою, доверчивый зритель.

Он себя подгонял под придуманный свой календарь.

Он играл сам с собой, то ли в шашки, а то ли на сцене.

Он устал от побед и от болей фантомных в груди.

Он однажды себе заплатил настоящую цену

и себя отпустил, безвозвратно себя победив…

2011

Прорастает живая трава из вчера в ненадёжное завтра. Настоялись на боли слова, терпковаты на вкус и на запах. В переплёте квадрат пустоты, немотой запечатаны губы, все ответы приварены встык – жаль, что шов неумелый и грубый.

Было много любви и надежд – не хватило единственной веры… сам себе проигравший мятеж отправляет себя на галеры. Слишком часто порывы души оставляют сплошные надрывы… впрочем, можно с изнанки зашить, аккуратно и даже красиво…

Крепкий чай безнадёжно остыл, сигарета погасла в ладони…

он закрасил квадрат пустоты синевой в переплёте оконном.

2011

Она тихонько умерла в тот день.

Никто не понял в похоронной скорби,

что не она заходится у гроба,

а лишь её обугленная тень.

Она от безвоздушья умерла

в той многолюдной горестной пустыне.

Мир раскололся. В первой половине

осталась жизнь. А в нынешней – зола…

Она не плачет. Ни к чему мольбы.

Ни бог, ни дьявол, никакая сила

не воскресят и не вернут ей сына.

Она не знает, для чего ей – быть…

Жизнь после смерти – страшный приговор,

в котором не бывает апелляций.

Она умеет даже улыбаться

и ловко притворяется живой.

2011

Я помню… хрупкие цветы растут на мёртвом чёрном шлаке. Так свет рождается из мрака. Так мир пророс из пустоты. А я швыряю россыпь слов, как семена бросают в почву, и прорастает жизнь построчно на белой плоскости листов. Я ускользаю в этот мир, в бездонность точки интроверта. Там отпрошу тебя у смерти на бесконечно долгий миг.

Мы будем снова жечь костёр на склонах спящего вулкана и пить из общего стакана под предрассветный разговор…

Но бесконечность коротка, как россыпь лета на вулкане… Прости, закончено свиданье… навзрыд оборвана строка…

Когда в душе тоска и стынь, когда паршиво, хоть на плаху –

я вспоминаю, как на шлаке

растут упорные цветы…

2011

…постановила: невиновен! и что с того, что виноват? Любовь берётся за основу, когда беспомощны слова. Твоё запятнанное небо я не умею разлюбить. Как часто слепы те, кто немы. Я ухожу. Не от обид. Я не умею быть ненужной. Ты прав – держи свои права! И – шпаги в ножны! шпаги в ножны! – я не умею фехтовать. Дарю победу и свободу, пью в одиночку крепкий чай… Да будь ты счастлив, ради бога! храни в себе моё «прощай».

…а там, за краем ойкумены – всепоглощающая тьма .

Ты знаешь, всё, что я умею – прощать.

Прощать и понимать.

2011

…шёл дождь из ниоткуда до земли, он размывал дороги и границы,

и расплывались краски, звуки, лица, и капали на чистый белый лист.

Шёл дождь, но никуда не уходил – он заблудился в вечности, наверно…

а капли по стеклу стучали мерно – и так же мерно тикало в груди.

Он шёл и падал, миллионы лет закону притяжения послушный,

а сквозь него наверх летели души, которым было тесно на земле.

Как в долгих детских снах летели ввысь, свободные от притяженья мира.

И капала небесная клепсидра, оплакивая временно живых.

…а я теперь всё реже вижу сны (а, может, это сны меня не видят?).