В том месте, где каньон немного расширялся, вдоль быстрого мелкого ручейка лепились несколько сложенных из камня домиков, хижин из горбыля и простых землянок, где укрывались золотоискатели, когда не копались в песке, не промывали его в лотках и не чистили промывочные желоба.

То здесь, то там какой-нибудь старатель отводил воду из ручья к своему желобу, чтобы промывать набросанные лопатой кучи песка и гравия — после промывки в канавках на дне желоба оставалось золото.

Дорога, если можно ее так назвать, прихотливо вилась среди хижин, вдоль ручья, поднималась на высокую террасу и спускалась обратно к самой воде.

Клив Ван Вален и Лилит осторожно прокладывали себе путь среди работающих людей. Несколько раз то его, то ее окликали старые знакомые, и работа на время замирала. Женщины тут вообще появлялись нечасто, а такие женщины, как Лилит, были редкостью во все времена. Мужчины бросали работу, чтобы поглазеть на нее, прикрывая рукой глаза от солнца.

Было позднее утро. Большинство золотоискателей работали, засучив рукава рубашек, из-под которых выглядывало красное шерстяное белье. Многие были обуты в неуклюжие башмаки со стоптанными каблуками, хотя кое-где попадались люди в мокасинах или сапогах для верховой езды, а то и босые. Все до единого были бородатые, небритые, зачастую немытые — и вооруженные. А если у кого во время работы револьвер не висел на боку, то он лежал тут же под рукой.

Это была грубая, крепкая, добродушная толпа индивидуалистов, каждый из которых держался настолько независимо, насколько позволяла его физическая сила или сила оружия. Еще несколько дней — или несколько недель назад — ни один из них не знал других, а еще через несколько недель каждый очутится на каком-нибудь другом ручье, повинуясь капризам россыпи.

Какой-то здоровенный золотоискатель узнал Лили

— Эй, Лил! Спой нам песню!

Она помахала рукой, вспомнив этого человека -она видела его в Сент-Луисе, он там старательно ускользал от служителей закона.

— Мы торопимся, ребята! В другой раз!

— Давай, Лил! — приветливо заорал человек и Сент-Луиса — бородатый, с волосатой грудью. — Спой нам песенку!

Она рассмеялась.

— Ребята, а что ж ему спеть? «Как тебя звали в Штатах»?

Все, кто ее слышал, разразились хохотом, а бородатый сделал вид, что увертывается от удара.

Клив повернулся в седле.

— Если ваши заявки истощатся, вы сможете взяться за следующие. Так что хватит еще песен на вашу долю.

Узкая тропка, по которой они ехали, отвернула к соснам, в сторону от ручья, который в этом месте заполнял все ложе каньона, такого узкого, что солнечные лучи доходили до воды лишь в самый полдень.

Скоро они доберутся. Клив ехал впереди, полуобернувшись в седле, чтобы не маячить все время спиной к Лилит.

— Я отправлюсь в Сан-Франциско, — оживленно говорила она, — куплю себе дом на Ноб-Хилл, заведу собственную карету с кучером. У меня будет самое тонкое белье, и серебро, и хрусталь — все, о чем я мечтала… и я никогда больше не буду петь перед толпой мужчин.

Через минуту-другую она добавила:

— А еще у меня будет концертный рояль, и когда мне захочется петь, я буду петь для себя… и для своих друзей.

— А для меня ты будешь петь, Лилит?

— Да, всегда, когда захочешь… и я буду носить красивую одежду, давать обеды людям, которые мне нравятся… а, может быть, совершу путешествие в Нью-Йорк… или даже в Париж и в Вену. Ты был в Вене, Клив?

— В Вене, Инсбруке, Байрейте, Веймаре, Монте-Карло… тебе там понравится, Лил.

Дорога делала длинную петлю, и далеко впереди они увидели более широкую часть каньона, где находились участки подземных разработок жильного золота. Теперь дорога стала шире, они ехали рядом и молчали. Так много ждало их впереди… и вскоре так много можно будет оставить позади…

Дорога нырнула вниз, и они увидели груды камня там, где из туннелей выбрасывали пустую породу. Ниже, на берегу ручья, стоял желоб для промывки золота, а из него в ручей стекала тонкая струйка воды.

У горы, под несколькими растрепанными деревьями, стоял сбитый на скорую руку сарайчик; на пеньке у двери сидел бородатый человек и курил трубку. В нескольких шагах от него индейская скво молола кукурузные зерна на примитивных жерновах.

Они подъехали ближе, но ни бородатый, ни скво даже не подняли глаз. Бородач, неподвижный как камень, глядел на солнечные блики в ручье.

Клив и Лилит остановили коней. Она бросила взгляд на темную дыру в склоне горы, потом огляделась по сторонам с явным разочарованием. И внезапно, непонятно почему, ощутила холодок страха.

— Мы ищем мистера Хаггинза, — сказал Клив.

— Считайте, что нашли.

— Это — мисс Лилит Прескотт.

— А я так и подумал. Мне говорили, что она красотка. — Он беззаботно махнул рукой. Под ногтями была грязь. — Все тут, как старина Брукс застолбил. Тут у него одно время работало двадцать человек.

— А где они теперь? — спросила Лилит. — Кто сейчас добывает золото?

— Вы про золото говорите… вы в жизни не видели такого золота, как эта заявка давала! Только это оказался просто карман — добыли на четыре тысячи, а потом он иссяк…

Непонятный страх стал реальностью. Клив быстро оглянулся на Лилит. Губы у нее были крепко сжаты — и от потрясения, и от мысли о том, что оно означает для Клива.

— Мистер Брукс… он успел потратить сотни три, прежде чем у него сердце отказало, да и мне пришлось изрядно выложить за гроб с бронзовыми ручками… тут в горах это здорово дорого обходится. Ну, а остальное — там чистая ерунда осталась. Я так считаю, мне причитается, за то что я сижу тут на этой. заявке. — Он поднял на них прищуренные глаза. — Это ж ведь честно, а?

Клив повернул коня.

— Ты поверишь ему на слово, или мне поглядеть? Я ему верю.

Бородатый наконец пошевелился и поднялся с пенька.

— Прошу, пожалуйста, глядите — только там и глядеть-то не на что. Мы с моей женщиной… мы отсюда уматываем. Я в том смысле, что тут для человека и нет-то ничего… мы отправимся в дальние леса. Уж такой я человек — люблю охоту.

Без единого слова Лилит повернула лошадь обратно к тропе. Только через несколько минут она сказала спокойным тоном:

— Что ж, как ты и говорил, Клив — я всегда могу петь. Думаю, можно начать прямо здесь… Я им пообещала, что в другой раз. Ладно, пора нам и вернуться — вернуться к действительности.

Роджер Морган услышал звуки музыки, еще не добравшись до парусинового шатра — театра. Первое, что он увидел от входа, была длинная стойка, за которой четверо барменов вертелись, как на сковороде, едва поспевая выполнять заказы людей, толпящихся у бара в три, а то и четыре ряда. Здесь были калифорнийские испанцы в расклешенных книзу штанах, здесь были китайцы, ирландцы, немцы, французы и, конечно, мексиканцы, «чили», как звали их здесь по названию любимого блюда, мяса с красным перцем, — в этой толпе можно было сыскать любую расу и любую национальность.

Он шагнул чуть в сторону от двери и огляделся. За несколькими столами шла игра. В дальнем конце шатра находилась сцена, сейчас пустая. Музыканты, сдвинув стулья к краю сцены, сидели и пили пиво.

Поселок Джекэсс-Хилл, или Ослиная гора, переживал бум. Один из карманов в кварцевой жиле давал ежедневно от ста до трехсот долларов; какой-то золотоискатель буквально за полтора месяца выгреб золота на десять тысяч долларов с участка площадью едва в сотню квадратных футов. Дюжины разведывательных шурфов вдоль горы дали своим хозяевам достаточно, чтобы превратить их в богачей — по крайней мере, на какое-то время. Поселок называли Ослиная гора в честь вьючных ослов, которые бесконечными караванами брели через гору к шахтам.

Это была необузданная толпа, сорящая деньгами. Не каждый здесь стал богачом, но каждый подхватил золотую лихорадку, так что каждый вел себя как богач и, пока были деньги, тратил их как богач.

Морган пробивался через толпу, обшаривая взглядом столы в поисках знакомых лиц — и среди них то, которое он смутно предполагал здесь увидеть и которого надеялся не видеть больше никогда.