Филипп начал рыться по многочисленным карманам замшевого пиджака, затем джинсов. Через пару минут Дейзи даже начала верить, что и в кепи у него найдется несколько потайных кармашков.

Наконец Филипп протянул ей белую карточку.

— Вот моя визитка. Мне нечего скрывать.

Дейзи взяла из его рук карточку.

— «Филипп Лабардини. Художник». Далее следовал адрес студии.

В следующее мгновение Дейзи едва не прыснула, но усвоенные с детства правила приличия одержали верх.

Она показала Филиппу испачканные краской пальцы.

— Это что, акварель? — с улыбкой спросила она.

Филипп кивнул, даже не подумав смутиться.

— Да. У меня нет двух одинаковых визиток. По-моему, каждая вещь должна отражать индивидуальность человека и отличие его от безликой серой массы. Тем более визитная карточка.

— Может быть, и имена на них разные?

Дейзи снова не сдержала улыбку. В любой ситуации можно найти и свои плюсы, решила она. Возможно, она зря так агрессивно отнеслась к французскому художнику. Если посмотреть на него под другим углом... то он очень даже забавный.

— Нет, имя у меня одно. Ну, вот вы и улыбнулись — я почти счастлив.

Дейзи потупила взор. Странно, но под прямым искренним взглядом Филиппа она смутилась, словно школьница перед первым поцелуем.

— Так что вы думаете насчет моего предложения?

— Видите ли... — Дейзи помедлила, не решаясь снова нагрубить, — дело в том, что я буду в Париже всего десять дней. Мне нужно столько всего осмотреть! Лувр, Монмартр, Версаль, Центр Помпиду, Нотр-Дам и многое, многое другое. Мне жаль, но у меня просто не хватит времени на то, чтобы позировать вам.

Отлично, поздравила себя с маленькой победой Дейзи. Отказала, но при этом вроде как и сожалею.

— О, вы, наверное, впервые летите в Париж?! — с воодушевлением спросил Филипп.

— Да. Очень давно собиралась, но выбраться удалось только сейчас.

Собирались они вдвоем с Алексом, а вот вырваться — как Дейзи верно заметила — ей удалось одной.

— Вам понравится.

— Я почти не сомневаюсь в этом. Я столько слышала и читала о столице Франции, что уже заочно влюблена в этот город. Вот и вы...

— Что я? — не понял Филипп.

— Художник. Я всегда представляла себе французов либо художниками, либо поэтами.

Он усмехнулся.

— А женщин — куртизанками и кокетками, верно?

— Верно, — согласилась Дейзи.

— Не хочу вас расстраивать, но вы сильно ошибались. Обычная француженка напоминает серую мышку, а все из-за своей страсти к естественности. По-настоящему эффектной женщина становится к «бальзаковскому возрасту», к тридцати, а то и к сорока годам.

— А как же шарм, обаяние, непосредственность? — Дейзи сама не заметила, как увлеклась разговором настолько, что, прерви его Филипп, она бы искренне огорчилась.

— Ну-у-у, вы явно переусердствовали в чтении французских романов.

— Вообще-то я преподаю в колледже европейскую литературу девятнадцатого века, — созналась Дейзи, почувствовав, что покраснела, словно это был позорный факт ее биографии.

Странно, но ей почему-то меньше всего хотелось, чтобы Филипп принял ее за книжного червя, женщину, которая живет чужой жизнью, вымышленными реалиями литературных героев. Дейзи же, напротив, всегда четко разделяла жизнь и литературу. Экзальтированность и повышенная романтичность не были ей свойственны.

— Прекрасно. Если бы я не стал художником, то наверняка стал бы писателем, — мечтательно закатив глаза, заметил Филипп.

— Вы думаете, это просто? Сел и написал роман? — колко спросила Дейзи.

Филипп пожал плечами.

— Не сложнее, чем написать картину, полагаю. Честно говоря, не пробовал. Я ведь сказал, что это не мое.

— А вы, как я посмотрю, довольно высокого мнения о собственном творчестве, не так ли?

Филипп снова пожал плечами.

— Не мне судить. Критика же довольно благосклонна. Даже американские ценители искусства были весьма и весьма...

— Вам удалось что-нибудь продать?

— Мне не удалось что-нибудь не продать, — явно довольный собой, ответил Филипп. — Возвращаюсь на родину с пустыми руками. Американцы буквально рвали друг у друга из рук мои полотна.

— Вот как... — задумчиво произнесла Дейзи. — Вы меня, признаться, заинтриговали. С удовольствием бы взглянула на ваши работы.

— Нет ничего проще. Просто приходите в любое удобное для вас время по адресу, указанному на визитке. Еще лучше — позвоните мне. Я вас встречу и провожу до мастерской. Мне бы не хотелось, чтобы очаровательная американка блуждала по узким кривым улочкам Парижа.

— Вы не очень-то лестно отзываетесь о родном городе.

— Отчего же? — Удивление Филиппа было неподдельным. — Я страстный поклонник Парижа. Однако я категорически против слепого поклонения и обожания. Знаете, зачастую люди, которые с восхищением описывают Триумфальную арку или Эйфелеву башню, не испытывают никаких глубоких чувств ни к одному, ни к другому сооружению. Просто, видите ли, хороший тон — выражать свою любовь к всемирно известным достопримечательностям Парижа.

— Да? А за что же вы любите Париж? — попыталась подловить его Дейзи.

— Любят не за что-то, а вопреки чему-то, — с претензией на философскую глубину заметил Филипп.

— Хорошо, — терпеливо согласилась Дейзи и продолжила допрос с пристрастием: — Так вопреки чему же вы любите Париж?

— Ну... — Филипп задумался. — Боюсь что-нибудь упустить. Мне нравится теснота города. Узкие лестничные пролеты, низкие своды метро, узкие улочки, по которым только и можно передвигаться на велосипеде или на мотоцикле. Моя мастерская находится в мансарде, а все оттого, что больше негде. Все парижские чердаки заселены. А пресловутые парижские кафе, любовно называемые «кафешками»? Крохотные круглые столики стоят буквально один на другом, невозможно пообедать, не услышав пару-тройку чужих историй. Извините, я, наверное, утомил вас.

— Нет-нет, продолжайте, — быстро попросила заинтригованная Дейзи.

Она прочитала десяток книг, посвященных Парижу и его окрестностям, перелистала массу журналов, пестрящих фотографиями, но никогда не чувствовала Париж настолько осязаемо. Ей уже начало казаться, что она летит в знакомый и почти родной город. Словно она только вчера пила кофе в одном из уличных кафе и лакомилась восхитительными пирожными в кондитерской.