Если в хозяйстве заводится домашний вор, то это, надо полагать, самый бесправный в доме человек, для кого и полушка — сокровище. Бывает, подворовывает сама хозяйка, особенно коли в годах и завела себе молодого любовника. Бывает, подворовывают приказчики… комнатные женщины… сенные девки… Этого народу на стрелецком дворе нет, а хозяйка, Алена Кирилловна, мужа любит и с ним во всем заодно. Бывает, подворовывают дети…
Старшие дедовы внуки уже семьями обзавелись. Сам он жил в семье Ждана Моркова, и при Ждане же жил самый младший из дедовых сыновей — Бориска с женой Вассой. Двух дочерей они отдали замуж, и на дворе из детворы были только Егорка с Матюшкой. А младшая дочь Алены со Жданом была уж просватана, осенью собирались сыграть свадьбу, и за девкой был строгий присмотр.
Так что же — Егорка с Матюшкой?..
А почему бы и нет? Парнишки уже в тех годах, когда им можно что-то растолковать, пообещать, научить!
Прикинув, сколько времени могло бы уйти на преследование скоморохов до Неглинки, Стенька, хоронясь и озираясь, поспешил совсем в другую сторону — в Замоскворечье, в Стрелецкую слободу.
Там он чуть не налетел на собственную жену. Разумеется, они с Домной Патрикеевой стояли у ворот, языки чесали! Стенька вовсе не желал, чтобы Наталья, как это водится у баб, сочла его дневное появление в слободе бездельем и тут же увязала с малым заработком. К Морковым он пробирался огородами и, оказалось, правильно сделал. Именно на задворках он и обнаружил дедовых внучат.
Они мастерили среди бурьяна и огромных лопухов домишко из прутьев, и мастерили довольно разумно — вбили в землю два кола с развилками вверху, укрепили на развилках длинную палку, к ней с обеих сторон прислонили другие палки, покороче, и были теперь заняты тем, что приспосабливали в качестве крыши оббитые банные веники, которые, надо полагать, еще с осени для своей затеи припасали.
— Ну-ка, ступайте сюда! — грозно потребовал Стенька.
Внучата, не понимая, чем согрешили, но заранее испугавшись, тут же полезли в свое неоконченное жилище.
— Вылезайте, вылезайте! — Стенька, подойдя, качнул прутяное строение. — Не то живо ваш терем порушу!
— А что, дяденька Степан? — раздалось изнутри. — А что мы? Мы к вам на двор не ходили! Половик не мы унесли, а Ивашка Наседкин!
О половике Стенька услышал впервые. Надо же — Наталья ни на кого не пожаловалась! Или она жаловалась, да у него в одно ухо влетело, в оба — вылетело?
— О половике речи нет. Вылезайте, кому сказано?
— И большой горшок тоже не мы разбили! Его тетка Наталья сама уронила!
— Так! Еще какие у меня в хозяйстве убытки?
— А лукошко мы вернем!
— Слава те Господи, что вы еще не весь мой домишко по бревнышку раскатали! — уже не зная, сердиться или смеяться, рявкнул Стенька. — Вылезайте живо!
— А за уши драть не станешь?
— Не стану, вылезайте.
Внучата на четвереньках выбрались из своего убежища.
— Встаньте по-человечески! Чему вас дома-то учат! — прикрикнул Стенька. — И чтоб без вранья! Говорите прямо — кому вы дедову медвежью харю отдали?
Разумеется, сразу ответа он не получил. Внучата молчали, переминались и, по всему видать, собирались при первой возможности смыться.
— Говорите, а не то до батьки с матерью дойду, — пригрозил Стенька. — Они-то с вас шкурку спустят! До Рождества присесть не сможете!
Грешные внучата глядели в землю.
— Ну? Мне это недолго!
Парнишки словно воды в рот набрали.
— Кроме вас, вынести вору харю было некому. Вы лишь и держали зло на деда. И знали, где она, харя, у него лежит. Вы же знали, что скоро за той харей кто-то прийти должен. И что деньги деду вперед были заплачены — знали!
Все это Стенька выпаливал наобум в надежде, что из дюжины обвинений хоть одно окажется верным.
— Да-а, деньги! — неожиданно звонким голоском проныл один из внучат. — Врать-то тоже грешно!
— А кто соврал? — Стенька даже присел на корточки, стараясь снизу заглянуть в обе перепуганные рожицы.
— Да дед все врал!
— Ну, ну? И какое это было вранье?
— Говорил, вот деньги у него есть, купит нам на Пасху пряников!
— И ножички купит! — добавил второй внучонок. — И лук расписной!
— Что же он, сам вам лука со стрелками вырезать не мог? — удивился детской горести Стенька.
— Да есть у нас луки и по гнезду стрел… Мы расписные хотели, чтобы настоящий саадак… Мы синенький видели с росписью!.. Как государев!..
Тут-то, припоминая сказочной красоты игрушку, внучата не выдержали — разревелись. И Стенька, сидя на корточках, неловко хлопал по худенькому плечу то одного, то другого, приговаривая несуразное…
Выяснилось — бегали глядеть царский поезд, когда государь Алексей Михайлович выезжал на охоту. Поскольку без баловства с луками ни одна охота не обходилась, стреляли же по белым войлочным, подброшенным вверх, колпакам, то к царскому седлу и был приторочен бирюзового цвета саадак, расшитый золотом по коже цветами и крылатыми тварями, отделанный серебром. Из колчана же торчали стрелы с пестроватым пером, аршина по полтора длиной. И все это парнишки с забора высмотрели. И жизнь им стала не мила без расписного саадака, в котором лежит не менее расписной лук…
— А он обещал, да не купи-и-ил!..
На смертельную обиду наложилась и другая. Беспредельно обнаглевшая мышь непостижимым путем забралась на стол и погрызла кулич. Это был тот редкий случай, когда совесть у внучат сверкала чистотой, однако выпороли не мышь, а Егорку с Матюшкой. И настоял на порке именно дед, хоть дни были праздничные…
Все это, хлюпая носами, поведали внучата Стеньке, причем он чувствовал — накипело!
— Стало быть, обидел вас дед, и вы его проучить собрались, — тут Стенька нашел-таки верный ход. — Вы хотели медвежью харю припрятать, а потом ему вернуть. Так ведь?
— Да-а… И он тоже сказал, что вернет!..
— И не вернул?
— Не вернул…
— А вы ему харю отдали, потому что на дворе ее спрятать было негде, старшие всюду бы нашли?
— Ага-а…
— А что он сказал?
— Он сказал… Егор, что он сказал?
— Сказал, что знает, будто у нас дед медвежью харю вырезал знатную, — отвечал Егорка. — И что харя ему на два денька всего нужна, а дед не дает и не дает! Так чтобы мы ее вынесли, а он нам за это…
— По прянику?
— Не-е! — возразил Егорка. — По алтыну! И чтобы мы сами купили, чего нам угодно!
— Так и сказал?
Стенька встал с корточек.
Вот дело понемногу и прояснилось.
Внучата с надеждой глядели на него снизу вверх.
— Дяденька Степан! Ты старшим не сказывай!
— Ни в жизнь! — Стенька для убедительности перекрестился. — Я даже вот что хочу сделать — найти того человека и харю у него отнять, чтобы вам вернуть. А то старшие на вас еще долго коситься будут.
— А ты можешь?!
— А то! Я, чай, где служу? В Земском приказе! Я как пойду к самому дьяку, так он и велит вашу медвежью харю сыскать! А человеку этому батогов пропишут, чтобы знал, как маленьких обманывать!
Отродясь у Стеньки не бывало таких восторженных слушателей!
— Только знать надобно, как тот человек выглядел, что у вас харю-то унес. Мы его сыщем и научим, что чужое возвращать полагается… — Тут Стенька подумал и неуверенно добавил: — А лучше и вовсе не брать…
Внучата призадумались.
— А как выглядел? — спросил самого себя Егорка. — Во что одет был, что ли?
Припоминали долго, и оказалось, что был нехороший человек в портах, в сапогах, в однорядке и в шапке. Цвета же припомнить так и не сумели.
— Однорядки из сукна шьют, — помогал, как умел, Стенька. — Сукно синее бывает, васильковое, скарлатного цвета… ну?..
Внучата только плечиками пожимали.
— А высок ли?
— Да с тебя, дядька Степан!
— Толстый? — уже как можно проще спрашивал Стенька.
— Не-е, не толстый!
— Как я?
— У него нос другой.
— Какой — другой?
— Не знаю…
Муку мученическую принял Стенька с внучатами, пока выяснил: человек, который сговорился с парнишками о харе и потом на самом рассвете за ней явился, росту был немалого, виду (как они уже потом поняли) — неприятного, и скорее худой, чем толстый.