— Коли тот убийца, кем бы он ни был, наладился людей в одном и том же месте на тот свет отправлять, то он и от тел наловчился избавляться.
— От купца Горбова тела мы-то его избавили с Тимофеем!
— Стало быть, счет ему потом для оплаты предъявишь.
С немалым трудом Семейка заставил Данилку убраться с той злополучной поляны.
Они вернулись в Москву, оставили бахматов на Аргамачьих конюшнях, а тут и время приспело идти к Николе Угоднику, что на Столпах.
— Куда это ты собрался? — спросил недовольный Тимофей. — Со вчерашнего дня пропадаешь! За грехи мои ты на меня свалился!
— Он со мной по делу пойдет, — успокоил товарища Семейка. — И не бездельничали мы — вон, бахматов проездили. А ты, коли хочешь, можешь и один в Коломенское ехать. Как раз к закату и доберешься.
— Я за двоих отпрашивался, а приеду один? Бухвостов мне голову оторвет. Скажет — вы трое за приблудного парня поручились, в государеву службу взять упросили, куда он подевался?
— Да ты не беспокойся, за него туда Ваня Анофриев отправился. Не все ли Бухвостову едино, кто аргамакам и бахматам овес разносит!
— Что вы тут такое плетете?! — возмутился Озорной. — Что вы за козни затеваете?! А мне — отвечать?!
Насилу Семейка кротостью своей его угомонил.
Когда повернули с Маросейки к церкви, увидели, что у паперти уже околачивается Третьяк.
Скоморох не видел конюхов, он глядел в другую сторону и вдруг начал кому-то махать рукой — сюда, мол, ко мне, жду не дождусь!
— Второй кладознатец, что ли? — сам себя спросил Семейка.
Данилке даже не понадобилось щуриться — зрение у парня было орлиное. Он резко остановился и сделал шаг вбок, оказавшись таким образом у Семейки за спиной.
— Ты что это? — удивился Семейка, развернувшись к нему.
— Ты, Семеюшка, молчи… — прошептал Данилка. — Ты иди туда и с тем кладознатцем знакомься…
По лицу его Семейка понял — парень увидел что-то неожиданное и старается быстро сообразить, как поступить дальше.
— Познакомиться-то недолго.
— Но ты Третьяка с ним никуда не пускай! Вы так договоритесь, чтобы завтра встретиться вдругорядь, понял?
— Да что стряслось-то?
Данилка через плечо товарища неотрывно глядел на человека, которого приветствовал Третьяк.
— Знаешь, кто это?
— Ну?
Данилка рассказал Желваку, Озорному и Семейке, как нечаянно помог обезвредить шайку налетчиков, во всех подробностях и неоднократно. Они уже не хуже его знали и помнили все имена. И потому Семейка лишь молча кивнул, услышав от Данилки одно-единственное слово:
— Гвоздь!
Немного удалось услышать Стеньке из беседы конюха-татарина, скомороха и Короба. Несколько слов лишь донеслось, среди них — «послезавтра» и еще три с половиной связных и внятных:
— …лошадь да три лопаты…
Не навоз же на поле вывозить собралось это общество!
Либо закапывать клад, либо его откапывать…
Стенька стал соображать — что вернее?
Ежели боярин Буйносов собрался что-то закопать, лишние люди ему ни к чему, довольно того человека, кому он велел приготовить приметную харю. Опять же — там, куда глядела харя, уже поднято мертвое тело. Убивать купца лишь за то, что он видел, как бродили по лесу люди, искали место, куда клад закопать, было бы дико и нелепо. А вот коли он напоролся на людей, которые как раз клад хоронили, — это было бы даже разумно…
Стенька попытался совместить в голове то, что рассказала ему в шалаше Федора, с тем, что он увидел своими глазами. Неувязок оказалось полно, но это были какие-то мелкие неувязки, вроде тех, какие случаются, когда пытаешься у свидетелей выпытать приметы воришки. Обязательно же из пяти человек трое назовут его высоким, а двое — маленьким!
Главное было — как Короб с харей под мышкой заявился к боярину и сообщил, что знает о намерении закопать клад?
А не вышло ли наоборот — Короб успел-таки подольститься к Буйносову, и тот сам надумал, что лучше довериться этому ловкому человечку, а не ключнику Артемке? И тогда уж Короб выкрал харю, подвел ключника под кнут, чтобы тот не выжил и никому не доложил о боярском намерении, и принял участие в хоронении клада?..
А теперь, надо полагать, вместе с конюхами собрался его вынуть?!?
Нужно было выследить конюхов с Коробом и в самую подходящую минуту нацелить на них пистоли! И потребовать, чтобы клад отдали, а сами убирались прочь! И вернуть клад!..
Вернуть?..
Боярину Буйносову?
Чтобы боярин ласковое слово молвил да полтину в протянутую ладошку положил?
Бешеная работа совершалась в Стенькиной голове!
Ноги под ним плясали, торопять получить от головы приказ — куда бежать?! К обители Николы Старого — расспросить Артемку, если только не помер? К Деревнину?..
Обитель была ближе. Стенька кинулся стучать в ворота и домогаться у инока-привратника отца Геннадия.
Стеньку послали…
Деревнин жил недалеко от Охотного ряда. Подьячие и вставали рано, и ложились рано, однако Стенька решил, что по такому случаю не грех и разбудить.
Цепной кобель уже был спущен и поднял такой лай, что Стенька сам был не рад. Девка, служившая у Деревниных, вылезла заспанная, злая, ругаясь почище извозчика. Сперва звать хозяина отказалась напрочь. Потом разглядела, кто к нему пожаловал.
Уж что-что, а смазливая Стенькина рожа на всех баб и девок действовала безукоризненно. Кроме разве что Натальи, которой эта краса ненаглядная уже до полусмерти надоела.
В конце концов Деревнин вышел к нему на крыльцо. Он был в домашнем полосатом зипуне, в скуфеечке, уже босой. Глядя на него, ввек бы не подумалось, что этот человек судьбами людскими шевелит, как ему вздумается!
— Зачем притащился?
— Гаврила Михайлович! Накрыл я их!
— Кого накрыл?
— Конюхов со скоморохами и с харей!
— Ты что бредишь?
Спотыкаясь, торопясь, перескакивая с пятого на десятое, Стенька доложил о своем розыске и подозрениях.
— Стало быть, конюхи со скоморохами надумали боярина Буйносова обворовать? А посадский человек Короб им в том пособник? — уточнил подьячий.
— Ну, боярин и сам-то хорош! Я чай, купца-то Горбова зарезали потому, что он видел, как клад хоронили.
— А коли боярин про то и не ведает?
— Его счастье, коли так. Гаврила Михайлович! Мы ж можем этих псов на горячем прихватить!
— Как это?
— Они уговорились послезавтра в то же время у Николы Старого встретиться да и на дело пойти. Лошадь с собой возьмут, лопаты! Гаврила Михайлович, а что, коли следом увязаться?
— Совсем ты с разума съехал, — отрубил подьячий.
— Я все как следует придумал! Мы тихонько за ними поедем. Они — на Троицкую дорогу, и мы — туда же. Они-то, чай, с фонарем поедут! И как они с дороги туда свернут, где медвежья харя клад стережет, мы остановимся и в засаду сядем. Как они выкопают сундук, или что там у них, как на телегу поставят — тут-то мы себя и окажем!
— Ты, Степа, гляжу, не тем путем пошел. Тебе не в земские ярыжки, а в налетчики надобно.
— Гаврила Михайлович! Их там четверо будет — два конюха, скоморох да еще посадский человек Короб! Нас — двое, да мы-то в темноте, в кустах, с пистолями, а они-то — на свету! Да ведь такое дело! Мы можем завтра в приказе еще охотников набрать, отбить у них этот клад, повязать их, привезти, и тут же — в Разбойный приказ!
— А клад? — спросил подьячий совсем воспарившего земского ярыжку.
— А клад — боярину вернуть… — не совсем уверенно отвечал тот.
Эта неуверенность была слишком хорошо заметна и даже знакома не одни порты просидевшему на приказной скамье Деревнину.
Но и молчание подьячего, размышляющего о судьбе клада, тоже много что говорило Стеньке.
— А боярин нас за то пожалует, — добавил земский ярыжка. — Меня, надо полагать, полтиной, а для тебя, Гаврила Михайлович, рубля не пожалеет…
Деревнин на эту подначку не ответил. Он постоял в раздумье, поскреб под бородой…
— Когда, говоришь?
— Послезавтра! — выпалил Стенька.