I. Попусту жалуются люди на свою природу, будто они немощны и коротки веком и потому правит ими не доблесть, а случай. Неверно! Поразмысли — и ты убедишься, что нет ничего выше и прекраснее человеческой природы и что не силы и не века ей мало, но воли к действию. Вожатый и повелитель жизни смертных — дух. И если он путем доблести шагает к славе, он бодр, и могуч, и ясен без меры, и ничем не обязан судьбе, которая ни честности, ни воли, ни иных добрых качеств не способна ни дать, ни лишить. А когда, попавши во власть низких страстей, угождая опасным влечениям, он постепенно погрязает в лености и телесных утехах, когда в безделии расточены силы, время, дарование, мы виним в слабости нашу природу: свою собственную вину каждый сваливает на обстоятельства. Но если бы люди заботились о благе с тем же усердием, с каким стремятся к вещам неподобающим, совершенно бесполезным, а часто и вредным, не случай правил бы ими, а они случаем и поднялись бы так высоко, что, вопреки смертной своей природе, стяжали бы вечную славу.
II. Человек состоит из души и тела, и все дела наши, все стремления определены одни природою тела, другие — души. Красивая наружность, богатство, телесная сила и всё прочее тому подобное быстро исчезают, но замечательные деяния ума бессмертны наравне с душою. Коротко говоря, блага телесные и блага судьбы имеют свое начало и свой конец, все, однажды возникнув, погибает, достигнув зрелости, стареет, а дух неразрушим, вечен, он правит человеком, он движет и объемлет все, сам же не объемлется ничем.
Тем большего изумления достойно уродство тех, кто, предавшись радостям тела, проводит жизнь в роскоши и в праздности, а ум — самое лучшее и великое, что есть в природе смертных, оставляет коснеть без призора и ухода, когда для духа есть столько различных занятий, возводящих к вершине славы.
III. Однако же среди этих занятий руководство государственными делами или командование войском, словом, любая общественная служба представляется мне по нашим временам наименее завидной, ибо достойным почетные должности не достаются, а те, кто достигнет их обманом, не знает не только что почета, но хотя бы уверенности в себе. Да, править родиною и родными через насилие, — даже если бы это оказалось возможно, даже если бы приносило пользу, — все равно и тягостно, и жестоко, потому в особенности, что всякий государственный переворот возвещает кровопролития, изгнания и прочие беды. И уже явное безумие — выбиваться из сил без всякой цели, не стяжая ничего, кроме ненависти, — разве что ты одержим бесстыдным и пагубным желанием пожертвовать собственною честью и свободой ради могущества немногих.
IV. Среди прочих же умственных занятий всего более пользы в писании истории. О значении истории говорили многие, и мне об этом распространяться незачем; вдобавок я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто я нескромно восхваляю свое любимое дело. А я не сомневаюсь, что сыщутся люди, которые, прослышав о моем решении удалиться от государственных забот, назовут мой труд, такой важный и полезный, пустою праздностью, — в первую очередь, конечно, те, для кого нет выше задачи, как заискивать перед толпою и угощениями домогаться ее благосклонности. Но если они припомнят, в какие времена исполнял я государственные обязанности, и какие люди рвались к тому же, но безуспешно, и какого рода личности пробрались позже в сенат, они, бесспорно, убедятся, что прежним своим намерениям я изменил не из лености, а по здравому размышлению и что мои досуги принесут государству больше выгоды, чем хлопоты других.
Как известно, и Квинт Максим, и Публий Сципион,108 и другие знаменитые мужи Рима часто повторяли, что, когда они глядят на изображения предков,109 дух зажигается неудержимою тягою к доблести. Ясно, что не воск и не внешние черты заключают в себе такую силу, но память о былых подвигах поддерживает в сердце великих мужей этот огонь и не дает ему угаснуть до тех пор, пока собственная их доблесть не сравняется со славою предков. А при нынешних нравах!.. Найдется ли хоть один, кто бы захотел поспорить со своими предками не богатством и не расходами, но честностью и трудолюбием? Даже новые люди, которые прежде, бывало, старались догнать и обогнать знатных в доблести, теперь устремляются к власти и почестям не добрыми путями, но воровскими и разбойными. Как будто преторство, консульство и прочие почетные должности светлы и великолепны сами по себе, как будто вся их цена не в доблести тех, кто их занимает! Впрочем, в досаде и в стыде за теперешние нравы, я зашел слишком далеко. Возвращаюсь к своему замыслу.
V. Я намерен описать войну, которую римский народ вел с Югуртой, царем нумидийцев — оттого, во-первых, что она была тяжелой и жестокой, а военное счастье до крайности переменчивым, во-вторых же, оттого, что тогда впервые было оказано сопротивление высокомерию знати, и борьба эта опрокинула все законы божеские и человеческие и дошла до такого исступления, что лишь война и опустошение Италии положили предел гражданским смутам.110 Но прежде, чем начать рассказ об этих событиях, я должен несколько отступить назад, чтобы все в целом было понятнее и доступнее для обозрения.
Во Вторую Пуническую войну, когда вождь карфагенян Ганнибал обессилил Италию как никто другой со времени возвышения Рима, нумидийский царь Масинисса111 был принят Публием Сципионом,112 получившим впоследствии за свою доблесть прозвище «Африканского», в число друзей римского народа и совершил много славных подвигов. Поэтому после победы над карфагенянами и пленения Сифака,113 которому принадлежало в Африке большое, широко раскинувшееся царство, все завоеванные города и земли римский народ отдал в дар Масиниссе. И царь всегда оставался для нас надежным и достойным другом. Но конец его жизни114 был концом и его державы.
Двое сыновей Масиниссы, Мастанабал и Гулусса, умерли от болезни, и тогда царскую власть снова перенял один правитель — брат их Миципса. У него было два сына, Адгербал и Гиемпсал, но, наравне с ними, воспитывал он в своем доме еще племянника, сына Мастанабала, по имени Югурта, который родился от наложницы и был оставлен Масиниссою без прав на престол.
VI. Когда Югурта подрос и превратился в юношу, полного сил, красивого, но, прежде всего, богато одаренного умом, он не дал испортить себя роскоши и безделью, но, по обычаю своего племени, упражнялся и верховой езде, в метании копья, состязался со сверстниками в беге. Всех превосходил он славою, и тем не менее все его любили. Много времени он уделял охоте, первым или в числе первых сражал льва или иного дикого зверя. Он успевал больше всех и меньше всех говорил о своих успехах. Сперва Миципса радовался этому, считая, что доблесть Югурты послужит украшением для его царства, но юноша все мужал, все возвышался, а сам он дряхлел, а сыновья еще не вошли в возраст, и глубокая тревога охватила царя, и часто погружался он в свои думы. Его пугала природа смертных, жадная до власти и безудержная в утолении душевных желаний, затем — соблазн, скрытый в его собственных летах и летах его детей, соблазн, который и людей посредственных сбивает с пути надеждою на добычу, наконец — преданность нумидийцев Югурте, грозившая мятежом и войною, в случае если бы он попытался коварством извести такого человека.
VII. Видя, как дорог Югурта нумидийцам, и убедившись, что его нельзя истребить ни открыто, ни исподтишка, Миципса, в растерянности и замешательстве, решил подвергнуть его опасностям и таким образом попытать самое судьбу: он знал, что Югурта храбр и жаждет воинской славы.
108
Стр. 71. …и Квинт Максим, и Публий Сципион… — Речь идет, скорее всего, о родных братьях, Квинте Фабии Максиме Эмилиане и Публии Корнелии Сципионе Эмилиане Африканском Младшем (II в. до н. э.). По рождению они принадлежали к знатному и древнему роду Эмилиев, а затем, через усыновление, вошли в не менее древние и не менее прославленные в римской истории роды — Фабиев Максимов и Корнелиев Сципионов.
109
…изображения предков… — Знатные семьи хранили в парадных залах своих домов восковые изображения предков (маски), начиная с того, кто первым занял одну из высших выборных должностей; по торжественным случаям маски выставлялись на всеобщее обозрение. Это было одною из привилегий знати.
110
Стр. 72. …война и опустошение Италии положили предел гражданским смутам. — Речь идет о многолетней борьбе приверженцев Мария и Суллы.
111
Масинисса. — Он управлял восточной частью Нумидии и сперва был союзником Карфагена, но в последние годы войны перешел на сторону римлян.
112
Публий Сципион — Публий Корнелий Сципион Африканский Старший, крупнейший римский полководец; под его командованием римляне высадились в Африке и победоносно завершили Вторую Пуническую войну. До высадки в Африке Сципион воевал в Испании и полностью изгнал карфагенян с Иберийского полуострова. Там и состоялось его первое знакомство с Масиниссой.
113
Сифак — царь западной Нумидии. Его путь противоположен пути Масиниссы: он изменил римлянам и поддержал Карфаген.
114
…конец его жизни… — Масинисса умер ок. 150 г. до н. э.