Метелл задерживался сверх всякого ожидания, и римляне, хотя до крайности измученные сначала переходом, а затем лагерными работами и битвой, выступили ему навстречу, соблюдая полную боевую готовность: коварство нумидийцев не допускало ни малейшей беспечности. Оба отряда были уже невдалеке один от другого и, продолжая сближаться в ночном сумраке, испускали враждебные крики и сеяли обоюдный страх и смятение; неведение и опрометчивость привели бы к плачевным последствиям, если бы с обеих сторон не были высланы на разведку конники. Тут страх разом сменяется радостью — воины, ликуя, окликают друг друга, наперебой рассказывают о событиях дня, и каждый до небес превозносит собственные подвиги. Так уж обычно в человеческой жизни: победа дает право бахвалиться и трусам, неудача унижает и храбрецов.

LIV. Метелл оставался в лагере четыре дня, заботясь об исцелении раненых, награждая, по обычаю войны, отличившихся. На общей сходке он хвалил и благодарил всех вместе, призывал сохранить одинаковое мужество и на будущее, которое, впрочем, не сулит более никаких трудностей, ибо ради победы бились уже довольно, впредь все ратные труды будут ради добычи. Со всем тем консул разослал перебежчиков и прочих пригодных людей выведать, где находится Югурта и что замышляет, мало ли у него солдат или же целое войско, как держится он после поражения. А Югурта отошел в лесистые, недоступные по самой природе своей места и там собирал новое войско, многочисленнее прежнего, но вялое и бессильное, годное скорее для пашни и пастбища, нежели для ратного поля. Так выходило оттого, что, кроме конных телохранителей, никто из нумидийцев за своим царем из несчастливой битвы не последовал, но все разбежались, куда кому заблагорассудилось: по тамошним понятиям, это не считается оскорблением воинских порядков.

Метелл понял, что упорство царя все еще не сломлено и что война возобновляется, причем такая война, которую нельзя вести иначе, чем по замыслу Югурты, — борьба далеко не равная, когда победа станет римлянам дороже, чем врагу поражение, — и решил продолжать войну не в битвах и не в боевом строю, а иным способом. И вот он направился в самые богатые области Нумидии и принялся опустошать поля, захватил и выжег множество крепостей и городов, защищенных неосновательно или вообще лишенных защиты, взрослых мужчин предавал смерти, все остальное оставлял на разграбление солдатам. Из страха перед подобною же участью римлянам были выданы заложники в большом числе, а также хлеб и другие необходимые припасы. Повсюду, где требовалось, Метелл разместил караульные отряды. Эти действия консула пугали царя гораздо больше, чем проигранная битва: ведь все надежды свои Югурта возлагал на отступление, а его вынуждали преследовать неприятеля, он был не в силах удерживать и выгодные позиции, а приходилось биться на слабых и невыгодных. Все же он принимает решение, по-видимому, самое верное из возможных, — большей части войска велит оставаться на месте, а сам с отборными всадниками пускается, вдогонку за Метеллом, движется по ночам, кружными дорогами и вдруг нападает на беспечно рассеявшихся римлян. Большинство пало, не успевши поднять оружия, многие были захвачены в плен, невредимым же не ушел никто, а нумидийцы, исполняя приказ, отступили к ближним холмам прежде, чем из вражеского лагеря подоспела подмога.

LV. В Риме узнали о подвигах Метелла, и огромная радость охватила город, оттого, что консул верен обычаям предков и ту же верность сумел внушить войску, оттого, что мужеством своим одержал победу вопреки всем невыгодам позиции, овладел вражескою страной, принудил Югурту, надменного и высокомерного по нерадивости Альбина, искать спасения в бегстве и в одиночестве. За эту счастливую удачу сенат назначил благодарственное молебствие бессмертным богам, а граждане, прежде полные боязни и тревоги за исход войны, ликовали и восторженно прославляли Метелла.

Тем упорнее стремился консул к победе, всячески торопя события, но вместе с тем опасаясь, как бы не доставить какого-либо преимущества врагу, помня, что следом за славою идет зависть. Чем громче звучало его имя, тем более осторожности он выказывал, и после коварного налета Югурты не позволял выходить за добычею вразброд. Когда случалась нужда в хлебе или корме для лошадей, несли караул когорты пехотинцев при поддержке всей конницы; впрочем, не столько грабежом опустошали римляне поля, сколько огнем. Частью войска командовал сам консул, другою частью Марий. Останавливались двумя лагерями, поблизости один от другого, и если требовался сильный удар, то объединялись, а в остальных случаях действовали порознь, чтобы ужас и бегство разлились пошире.

А Югурта, не отставая, двигался по высотам, подстерегал место и время для битвы, потравлял пастбища и загрязнял источники — и без того скудные — там, где, по его сведениям, ожидали неприятеля, появлялся иногда перед Метеллом, иной раз перед Марием, тревожил хвост походной колонны и тут же снова отступал к холмам, угрожал то слева, то справа, сражения не завязывал, но ни на миг не оставлял врага в покое, стараясь расстроить его планы.

LVI. Римский главнокомандующий убедился, что неприятель от битвы уклоняется и только изводит его всевозможными хитростями, и порешил осадить большой город Заму, который был оплотом той части Нумидийского царства. Он предполагал, что Югурта по необходимости поспешит на подмогу своим и тогда у стен города произойдет сражение. Но Югурта узнал от перебежчиков, что замышляет Метелл, и, удлинив переходы, прибыл к Заме раньше римлян. Он убеждает горожан обороняться и дает им в помощь перебежчиков (между всеми царскими воинами они были самыми надежными, потому что изменить не могли),161 а кроме того, обещает, что к нужному сроку подоспеет сам с остальным войском.

Покончив с этими приготовлениями, он отступил и укрылся самым надежным образом, а спустя немного получил весть, что Марий с несколькими когортами прямо с дороги отправлен за хлебом в Сикку; этот город первым изменил царю после неудачной битвы. Югурта мчится туда с отрядом лучших конников, захватывает римлян уже в воротах и завязывает бой, одновременно призывая сиккийцев напасть на вражеские когорты с тыла. Судьба, кричит он, ниспосылает им случай свершить великое дело, и если они его свершат, то после, до конца своих дней, Югурта будет безбоязненно наслаждаться царскою властью, а сиккийцы — своею свободой. И если бы Марий не поспешил выйти за стены и ударить на врага, нет сомнения, что сиккийцы — все или очень многие — приняли бы сторону Югурты: таково непостоянство нумидийцев. А солдатам царя стойкости хватило ненадолго: едва лишь натиск неприятеля усилился, они разбежались, понеся незначительные потери.

LVII. Марий подошел к Заме. Этот город, расположенный на равнине и укрепленный более человеческим искусством, нежели природою, был щедро снабжен всем необходимым, богат и людьми, и оружием. Изготовившись в соответствии с требованиями места и времени, Метелл окружил стены сплошным кольцом воинов и каждому из легатов назначил, где нести команду. Затем он подал знак, и отовсюду разом загремел воинский клич, который, однако ж, не испугал и не смутил нумидийцев; никто из них не дрогнул, не попятился, и бой начался. Римляне действовали всякий на свой лад. Одни издали метали свинцовые ядра и камни, другие подбегали к стене вплотную и пытались подкопаться под нее или приставить лестницы, чтобы завязать рукопашную. А горожане скатывали на передовых каменные глыбы, бросали колья и дротики, лили горячую смесь дегтя, смолы и серы. Впрочем, и для тех, кто держался на расстоянии, робость оказалась ненадежной защитою, потому что большинство их было ранено снарядами, пущенными рукою или из орудия. Таким образом и храбрые и трусы опасности подвергались одинаковой, а славу стяжали неравную.

LVIII. Пока идет сражение у стен, Югурта с большим отрядом внезапно нападает на римский лагерь. Караульные были беспечны и никак не ожидали неприятеля, а потому нумидийцы врываются в ворота. Пораженные этой внезапностью, наши ищут спасения каждый по-своему: кто бежит, кто хватается за оружие. Раненых и убитых — великое множество. В обширном лагере сыскалось не более сорока человек, не забывших, что такое римлянин. Тесно сгрудившись, они заняли невысокий пригорок, и сбить их оттуда не удавалось никакими усилиями. Копья, пущенные издали, они метали обратно и — горстка против толпы! — промахивались нечасто. Если же враг подступал ближе, тут как раз и выказывали они все свое мужество: рубились как одержимые, и нумидийцы откатывались в ужасе.