CXII. На другой день царь зовет к себе Аспара, посла Югурты, и сообщает, будто Сулла через Дабара передал, что войну можно окончить на справедливых условиях; пусть Аспар справится у своего государя, какого он об этом мнения. Аспар, обрадованный, выехал в лагерь Югурты. Получивши все наставления, он поспешил обратно и на девятый день вернулся к Бокху. Югурта, известил он, готов на все, что римляне ни прикажут, да только мало доверяет Марию: ведь и раньше сколько раз уславливались о мире с командующими римлян, и всякий раз попусту. Если Бокх желает помочь им обоим, если хочет прочного мира, пусть устроит так, чтобы все собрались в одно место, — якобы для мирного совещания, — и там пусть выдаст Суллу ему, Югурте. Когда же столь важное лицо окажется в его власти, тогда, по распоряжению сената или народа, договор наверняка будет заключен: не бросят на произвол судьбы знатного человека, который попался в руки врага не из малодушия, но служа своему государству.

CXIII. Долго размышлял мавр над этим предложением и все-таки согласие свое дал. Притворно он колебался или искренне, мы точно не знаем, но решения царей большею частью столь же стремительны, сколько недолговечны и часто самим себе противоречат. Выбрав время и место, где противники должны были сойтись на совещание, Бокх беседовал то с Суллою, то с посланцем Югурты, с обоими был приветлив, обоим сулил одно и то же. И оба ликовали и надеялись одинаково.

Ночью, в канун того срока, что был назначен для совещания, мавр, как рассказывают, созвал друзей, но тут же всех отпустил и надолго погрузился в одинокое раздумье. Взгляд его и выражение лица то и дело менялись, — вместе с настроением духа, — и, вопреки молчанию, обнаруживали то, что тайно совершалось в груди. В конце концов он велел пригласить Суллу и, в согласии с его планом, приготовил засаду нумидийцу.

Наступил день, и царю донесли, что Югурта невдалеке. С немногими друзьями и нашим квестором Бокх выехал к нему навстречу, словно бы в знак почтения, и поднялся на холм, отлично видный тем, кто укрылся в засаде. Туда же поднялся и нумидиец с большою свитою своих приближенных, по взаимному уговору — безоружных; был подан знак, и на них мгновенно ринулись со всех сторон. Все прочие были убиты, а Югурту в оковах выдали Сулле,186 и Сулла увез его к Марию.

CXIV. В это самое время нашим полководцам Квинту Цепиону и Гнею Манлию нанесли поражение галлы.187 Вся Италия дрожала от страха. И тогда, и впоследствии, вплоть до наших дней, римляне считали, что все покорно их доблести и только с галлами бьется Рим не ради славы, но на жизнь и на смерть.

И тут приходит известие, что война в Нумидии окончена и что Югурту узником везут в Рим; тогда Мария заочно избирают консулом, провинцией ему назначается Галлия, и в январские календы новый консул с великою славою справил триумф.188 Все надежды и вся сила государства собрались в ту пору в нем одном.

189

Создам ли я нечто, стоящее труда, если опишу деяния римского народа от первых начал города, твердо не знаю, да и знал бы, не решился бы сказать, ибо вижу — затея эта и не нова, и даже избита, ведь являются все новые писатели, которые уверены, что либо в изложении событий подойдут ближе к истине, либо превзойдут неискусную древность в умении писать. Как бы то ни было, я найду радость в том, что и я, в меру своих сил, постарался увековечить подвиги главенствующего на земле народа; и если в столь великой толпе писателей слава моя не будет заметна, утешеньем мне будет знатность и величие тех, в чьей тени окажется мое имя. Сверх того, самый предмет требует трудов непомерных — ведь надо углубиться в минувшее более чем на семьсот лет, ведь государство, начав с малого, так разрослось, что страдает уже от своей громадности. Не сомневаюсь также, что рассказ о первоначальных и близких к ним временах доставит немного удовольствия большинству читателей — они поспешат к событиям той недавней поры, когда силы народа, давно уже могущественного, истребляли сами себя; я же, напротив, и в том буду искать награды за свой труд, что, хоть на время, — пока всеми мыслями устремляюсь туда, к старине, — отвлекусь от зрелища бедствий, свидетелем которых столько лет было наше поколение, и избавлюсь от забот, способных если не отклонить пишущего от истины, то смутить его душевный покой. Рассказы о событиях, предшествовавших основанию города и еще более ранних, приличны скорее твореньям поэтов, чем строгой истории, и того, что в них говорится, я не намерен ни утверждать, ни опровергать. Древности простительно, мешая человеческое с божественным, возвеличивать начала городов; а если какому-нибудь народу позволительно освящать свое происхождение и возводить его к богам, то военная слава римского народа такова, что, назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с тем же покорством, с каким сносят власть Рима. Но подобного рода рассказам, как бы на них ни смотрели и что бы ни думали о них люди, я не придаю большой важности. Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действий — дома ли, на войне ли — обязана держава своим зарожденьем и ростом; пусть он далее последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и, наконец, стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах. В том и состоит главная польза и лучший плод знакомства с событиями минувшего, что видишь всякого рода поучительные примеры в обрамленье величественного целого; здесь и для себя, и для государства ты найдешь, чему подражать, здесь же — чего избегать: бесславные начала, бесславные концы.

Впрочем, либо пристрастность к самому делу вводит меня в заблужденье, либо и впрямь не было никогда государства, более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и так высоко чтили бы бедность и бережливость. Да, чем меньше было имущество, тем меньшею была и жадность; лишь недавно богатство привело за собою корыстолюбие, а избыток удовольствий — готовность погубить все ради роскоши и телесных утех.

Не следует, однако, начинать такой труд сетованиями, которые не будут приятными и тогда, когда окажутся необходимыми; с добрых знамений и обетов предпочли б мы начать, а будь то у нас, как у поэтов, в обычае — и с молитв богам и богиням, чтобы они даровали начатому успешное завершение.

1. Прежде всего достаточно хорошо известно, что по взятии Трои ахейцы жестоко расправились с троянцами: лишь с двоими, Энеем190 и Антенором,191 не поступили они по законам войны — и в силу старинного гостеприимства и потому, что те всегда советовали предпочесть мир и выдать Елену. Обстоятельства сложились так, что Антенор с немалым числом энетов, изгнанных мятежом из Пафлагонии192 и искавших нового места и вождя, взамен погибшего под Троей царя Пилемена,193 прибыл в отдаленнейший залив Адриатического моря, и по изгнании эвганеев, которые жили меж морем и Альпами, энеты с троянцами владели этой землей. Место, где они высадились впервые, зовется Троей;194 по этой же причине и округа получила имя Троянской, а весь народ называется венеты.195