Так продолжалось несколько недель.

Однажды, когда надежда уже почти оставила эти обледеневщие земли, а костры стали медленно угасать, в полуденном, бледно-голубом, как платье морской богини Ньердли, ослепительно вспыхнула и со страшным свистом пронеслась над деревьями падающая звезда. Зависнув на мгновение над деревней, она описала правильный круг, и упала где-то за далеким лесом, угаснув так же мгновенно, как и появилась.

Несмотря на жесточайший мороз, обсуждать это событие в дом старосты явились все жители. Кто-то говорил, что боги наконец-то внемли их молитвам и жертвенному тощему быку, принесенному на алтарь верховного бога Эдвина накануне. Кто-то утверждал, что это – конец существующего мира, и близок час, когда златокрылый сокол Сваальд поглотит все живое. Староста, в свою очередь, призывал к спокойствию, не очень убедительно заявляя, что это самая обыкновенная падающая звезда, коих наблюдается много, особенно в зимнюю пору. Его не слушали. Предлагалось даже послать разведчиков – разузнать, что же такое в данный момент лежит за их лесом, но добровольцев не нашлось. Никому не хотелось замерзнуть в такой лютый мороз в лесу, а если и посчастливиться выжить – наверняка сгинуть близ упавшей звезды.

Охрипнув и слегка согревшись в бессмысленном споре и небольшой драке, вспыхнувшей между двумя сторонниками «божественной» идеи и тремя рьяными приверженцами идеи конца света, люди с ворчанием разошлись.

Звезда так и осталась лежать за лесом. Ни в этот день, ни в последующую неделю к ней так и не отправили разведывательный отряд.

Спустя три дня после падения звезды, у вдовы Клайссона-охотника, которого прошлой зимой задрали в лесу волки, пропала младшая дочь, Исгельд. 6-летняя непоседливая девчушка, тайная гордость матери, самая младшая из девятерых детей, рано поутру вышла во двор и бесследно исчезла. Следы меховых мокасин девочки обрывались прямо за старым дровяным сараем, куда Исгельд отправилась за парой поленцев для печи.

В деревне это событие отозвалось не то, чтобы вяло, но и особого ажиотажа не вызвало. Мороз принес с собой твердую уверенность в том, что помощи ждать неоткуда, и маленькая деревушка медленно, но верно погружалась в прозрачно-синий, как зимние сумерки, летаргический сон. Безуспешно толкнувшись в несколько дверей, вдова с тяжелым вздохом констатировала: не видать ей больше дочурки, то ли дикие звери, поутихшие, правда, в период страшных холодов, так близко подошли к домам, то ли сама Исгельд в недобрый час решила покинуть родной двор.

Уже стемнело, и редкие огоньки рассыпались по темному пятну деревни, когда убитая горем вдова вернулась домой. Размотав шерстяную шаль, накинутую поверх овечьего тулупа и протянув к мелко потрескивающему очагу задубевшие на морозе красные, потрескавшиеся руки, она тихо произнесла хриплым от горя голосом:

– Пропала наша Исгельд. Не видать вам сестренки.

Ответом ей была тишина: семь сестер и братьев маленькой Исгельд спали, закутавшись в несколько шкур и одеял: а что еще оставалось делать в такую стужу. Лишь один из старших сыновей вдовы, широкоплечий Гуннар, которому недавно минуло 18 лет, мрачно сидел на корточках у очага, уставившись в огонь. При звуках материнского голоса он встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и недоуменно посмотрел на вдову:

– Как же так? Мы так и оставим Исгельд на потребу морозу? Так и отступимся?

Вдова смахнула с лица давно растаявшие снежинки и глухо произнесла, не глядя на сына:

– Никто из деревни организовывать отряд на поиски не собирается: сами погибнуть боятся и смысла уже не видят. Им-то плевать на нашу маленькую Исгельд, все только о себе заботятся, а что до других…

– Я пойду, – резко прервал бессмысленные рассуждения матери Гуннар. Он уже вскочил на ноги и теперь лихорадочно искал свои меховые сапоги, попутно разыскивая лук со стрелами, со злостью переворачивая лавки и зарываясь в сваленные на них вещи, – где же это…а, чтоб тебя…прямо сейчас и отправлюсь, если эти деревенские увальни не в состоянии поднять свои задницы и выползти из своих нор!

– Куда ты пойдешь? – не сразу поняла вдова, – один? На поиски? В такой мороз? Да ты в своем ли уме? Взрослые…

– Я уже взрослый! – запальчиво перебил ее Гуннар.

– Не дерзи матери! Обряда посвящения в этом году еще не было, так что взрослым ты пока считаться не можешь. Послушай, мой мальчик, – уже мягче заговорила вдова, делая попытку обнять сына, – молодости свойственная горячность, а я не хочу потерять еще одного ребенка на этом лютом морозе…

Гуннар посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и вывернулся из ее рук.

– Исгельд пропала, – едва слышно прошептал он, – а я не хочу терять сестру из-за людской глупости и нерешительности! И мне странно слышать такие слова именно от тебя, она же твоя дочь! Я отыщу ее, и уже к утру мы будем все вместе сидеть вокруг очага и жевать вяленое мясо оленя, а Гуннхельд будет рассказывать нам страшные истории так, как умеет только она…ты плачешь?

Последние слова он произнес сорвавшимся на волнении голосом, впервые заметив слезы, текущие по лицу матери. Она молча отмахнулась и поспешно отвернулась от сына.

– Иди, – сдавленно произнесла она, – раз уж решил – иди. Не терзай больше меня, а я не буду тебя удерживать.

И, не глядя больше на Гуннара, вдова порывисто ушла в дальний угол – к огромному чугунному чану, и тихо принялась перебирать сушеные овощи. Послушав пару минут приглушенный шелест и всхлипы, юноша молча наклонился, накинул на плечи меховой плащ, замотался шарфом, собственноручно связанным в незапамятные времена старшей сестрой – Боригильдой, и с тяжелым сердцем шагнул прочь – в темноту, наполненную далеким воем волков и зловещим потрескиванием мороза.

Огни деревни остались далеко позади, а Гуннар упрямо шел вперед, стиснув зубы и кулаки под огромными – отцовскими – рукавицами. Редкие снежинки срывались вниз с вековых сосен, больно царапая мигом покрасневшую на холоде кожу и впиваясь в глаза. Снег под ногами оглушительно трещал, и чудилось, что треск этот разносится на много километров вокруг, будя волков и медведей, жадных лис, уснувших в своих берлогах. Порой Гуннару мерещились неясные тени, мелькающие между черными стволами деревьев, иногда казалось, что в спину вот-вот вопьются страшные когти, разрывающие меховой плащ и пытающиеся в жадном исступлении дорваться до человеческой плоти. Но юноша лишь сердито тряс волосами, чьи заиндевевшие кончики любопытно выглядывали из-под теплой шапки, и продолжал свой путь вперед. Иногда он останавливался, складывал ладони воронкой у рта и истошно кричал в пустоту: «Исгельд! Исгельд!» в тщетной попытке докричаться до сестренки, но будил лишь сов, насмешливым уханьем отзывающихся ему откуда-то издалека.

Почему Гуннару взбрело в голову, что Исгельд следует искать именно в лесу, а не у озер, и не по чужим сараям – он и сам толком ответить не мог. Но уверенность, что сестренка где-то рядом, крепла в нем с каждым шагом в глубь леса.

Неожиданно впереди, в той стороне, где три назад упала звезда, сверкнул огонек. Гуннар, не задумываясь, ускорил шаг; ноги будто сами понесли его к далеким деревьям, поминутно проваливаясь в обжигающие ледяным холодом сугробы и цепляясь за коряги.

Не прошло и десяти минут, как угрюмые черные стволы деревьев расступились перед ним, и он вышел на опушку, с противоположной от деревни стороны леса. В этом месте лесная полоса изгибалась косой, огибая безлюдное поле, простирающееся к далекому морю.

В тот момент, когда Гуннар, поминутно спотыкаясь и увязая в глубоком снегу, выходил из-за деревьев, взошла луна. Неестественно огромный диск величаво проплыл над верхушками елей и сосен и, словно красуясь, показался из-за леса, в полной мере осветив поле и то, что было на нем.

От увиденного Гуннар замер на месте, вцепившись в ближайшее дерево и судорожно прижимая ладонь к отчего-то бешено заколотившемуся где-то в районе горла сердцу.