Потом я расспрашивала вторую. Ответы сестер совпали все до единого. Вовремя я их захватила! Заодно я узнала, что Ромулетту-первую зовут Надеждой. Теперь можно было подводить итоги.

— Ну, вот что я вам скажу, сестрицы-мошенницы. Вы, девочки, лохотрон свой прекращайте немедленно, поскольку вы сами оказались лохи порядочные, и устраивайтесь на любую работу, хоть на самую грязную. Самое большее через неделю вас опять проверят, и, если вас опять поймают на чем-то подобном, пойдете за решетку, это я вам гарантирую. Квартиру мамину ни в коем случае не продавайте. Сдайте ее и заключите договор на три года, чтобы не было соблазна продать. Через три года ожидается резкое повышение цен на жилье. За три года вы все, что сегодня выручите за проданную квартиру, уже проедите без остатка. А плата от жильцов поможет вам ее сохранить. Если не послушаетесь меня, а я в этих делах крутой специалист, то через три года будете локти грызть, что проели пятьдесят тысяч долларов!

— Пятьдесят тысяч долларов! — пролепетала Надежда.

— Если не больше. Но еще обидней будет, если вы сядете по новой статье Уголовного кодекса за лохотрон, которая уже готовится, и ваша квартира попросту отойдет государству. Я все понятно вам объяснила?

— Понятно, тетенька…

— В таком случае разговор окончен. Я встала и покинула агентство «Ромулетта», стараясь, чтобы походка моя выглядела «милицейской».

Вот такой воспитательной акцией кончилось мое знакомство с тружениками лохотрона. Знать бы только ее результаты…

* * *

А пока я предавалась этим воспоминаниям, Наталья так и тащилась за мной в темноте, злобно поливая матом и меня, и прочих «лохов» за нежелание войти в ее положение.

— Дорогая! — не выдержала я наконец. — Ты мошенничеством выманила у меня пятьсот рублей. Между прочим, это четверть моей зарплаты. Чего же ты теперь от меня хочешь? Какого понимания и сочувствия?

— Да какие пятьсот рублей вааще, какая, в натуре, зарплата? Ведь мы обе как бы умерли! Чего нам теперь делить?

— Как это чего? Наше посмертное существование. А я его не хочу делить с тобой. Понятно тебе?

— Подумаешь, крутая в натуре…

Я ускорила шаг, но сразу же услышала, что Наталья тоже поспешно сделала то же самое.

— Ты отстанешь от меня или нет?

— Ну, вааще… Вам что, блин, тесно на дороге?

— Конечно, тесно, оладья! Неужели ты не понимаешь, что это такое, когда не можешь быть рядом с человеком, ходить с ним по одним дорогам, дышать одним воздухом?

— Брезгуете мной, значит?

— Да! Ты совершенно правильно определила мое отношение к тебе. Я чувствую, что даже разговаривать с тобой — негигиенично.

Молчание.

— Все теперь так говорят…

— Ты это о чем?

— Я знаю, вам не нравится, как я разговариваю. Я про блин, а вы про оладью…

— Мне все в тебе не нравится. Даже твой интерес к Ницше.

— А, сработало! Это ведь вы про книжку, которая у меня на столе лежала?

— Да. Вот только попробуй соврать, что в самом деле ее читала!

— Конечно, нет! Это мне шеф ее сунул и велел в руках держать, когда клиент в контору входит.

— Ну вот, теперь понятно. Что хоть за книгу-то ты читала?

— Не помню. Там на обложке что-то про Добро и зло было написано.

— Господи, уж название-то можно было как следует запомнить! Эта работа Ницше называется «По ту сторону добра и зла».

— Во-во, так она и называлась!

— И зачем вам, таким вот, Ницше, когда вы на практике до всего сами доходите? Ты хоть понимаешь, что сама оказалась по ту сторону добра и зла?

— Чего ж не понять, в натуре. Тут ведь даже света нет, какое уж добро.

— Я не про сейчас говорю. Интересно, Наташа Звягина, а что ты считаешь добром?

— А то вы не знаете? Добро — это бизнес, недвижимость и главное — деньги, конечно! Лучше всего баксы.

— Экая же ты троглодитка, Наталья! А что ж в таком случае, по-твоему, зло?

— А вот когда не ты, а у тебя отнимут баксы — вот это и есть зло.

— Нет, ты не просто троглодитка — ты каннибалка!

— Меня ругаете, а сами вон какими словами выражаетесь — непонятой сплошные!

— Ты, между прочим, тоже употребляешь непонятные для меня слова. Но я-то свои слова могу объяснить, в отличие от тебя. Все эти «крутые», эти «новые русские», и сами не знают значения и половины тех слов, которые употребляют, не говоря уже об этимологии…

— Ну, вы вааще даете: эти мологии, те мо-логии… Троглодиты, каннибалы какие-то… Это, по-вашему, русский язык? Сами не знаете, что говорите!

— А я тебе объясню, что я сказала: троглодит — это первобытный пещерный человек, а каннибал — людоед.

— Оскорбляете, значит… А мологии — это кто?

— Кто-кто?

— Ну, вы вот сказали: эти крутые, эти новые русские, эти мологии… Чего смеетесь-то?

— А ты что, разве обижаешься, когда над тобой смеются?

— А то!

— Уже легче. Я вот чего не пойму, Наталья Звягина: когда я к тебе в агентство пришла, ты ведь со мной совсем другим языком разговаривала, человеческим.

— Шеф составил для нас разговорник аж на три страницы и велел выучить. «Я полагаю, вы с хозяином квартиры найдете общий язык и придете к обоюдному согласию». Он, этот разговорник, у меня в столе лежал: если надо чего вспомнить — выдвинь ящик и загляни.

— Замечательно. А без шпаргалки ты не можешь разговаривать нормальным человеческим языком?

— Да что вы, вааще, измываетесь надо мной, в натуре? Что я, не человек, что ли? Как умею, так и говорю…. мать!

— Наталья, если ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривала, то, прошу тебя, давай без этих идиом.

— Опять ругаетесь. Я вот не говорю слов, которых вы не понимаете!

— Наталья, да ты сама не понимаешь половины слов, которые произносишь.

— Это как это?

— Да вот хотя бы этот «блин». Что это за блин такой? Где его пекут и с чем его едят?

— Да просто все так говорят, для связки слов.

— А к настоящим блинам какое отношение имеет этот «блин»?

— А кто ж его знает…

— Так вот, моя дорогая, послушай теперь меня. Ваш «блин» появился в те времена, когда приличия в языке еще старались соблюдать. Изобрели его мужики, ругающиеся матом, для тех случаев, когда рядом находятся дети, женщины или даже начальство, чтобы и душу отвести и не произносить вслух ругательство на букву «б».

— Ну да, блин!? Ну, вы даете… Это ж надо, вот никогда бы не подумала. Интересно!

— Тебе в самом деле интересно?

— А то!.. А можно я опять рядом с вами пойду?

— Избави Бог!

— А вы в Бога-то верите?

— Верю.

— Плохо вы в Него верите! Вот моя прабабка была верующая, так она всех прощала и никогда ни на кого не сердилась.

— Хорошая у тебя была, значит, бабушка?

— Да не бабушка, в натуре, а ПРАбабушка! Бабка-то у меня так себе была, училка вроде вас. Я ее и не знаю почти, ей некогда было внучкой заниматься. А баба Нюра и ее нянчила, и мою мать и меня еще успела! Так вот она на людей сердиться как бы совсем не умела. Это была такая типа святая женщина!

— А где сейчас твоя баба Нюра? Жива она?

— Давно померла, когда я еще в третьем классе училась.

— Она на пенсии была?

— На пенсии.

— Мне один знакомый учитель, когда я пожаловалась в учительской, как ты меня обманула, рассказал, что есть такие «лохотронщики», которые специализируются на старушках-пенсионерках. Являются к ним на квартиру в день получения пенсии, разыгрывают с ними какие-то фальшивые лотереи и выманивают их жалкие пенсии целиком, оставляя одиноких старушек без копейки в кошельке.

— Ну, блин, я б таких поубивала!

— А к тебе в агентство, надо полагать, приходили снимать квартиры исключительно новые русские, у которых денег куры не клюют? Ты им особняки за две тысячи рублей в месяц рублей предлагала в Англии или на Бермудах.

Молчание.

— Я не понимаю, Наталья, твоего возмущения: пока учитель работает за две с половиной тысячи рублей, его обчищают агентства типа вашего, а когда он выходит на полуторатысячную пенсию — его чистят ваши еще более оборотистые коллеги. За что же ты их убивать собираешься?