Солнце поднялось над лесом. Его по-осеннему холодные лучи падали на оголенные ветви деревьев. На тополях и березах листья уже опали, и только темная зелень елей не пострадала от холода. В приготовившемся к зимнему покою лесе было свое очарование.

Вскоре болото кончилось, двигаться стало легче. Коля по-прежнему шел позади Вити. Витя волочил ноги и часто спотыкался. Его круглое лицо покрылось потом, он то и дело оглядывался на Колю, как бы ища у него поддержки.

– Давай понесу твой автомат, – тихо предложил Коля.

Но Витя уже знал строгий закон войны.

– Разве оружие отдают! – сказал он сердито и упорно зашагал вперед.

– Эй, ребята! – крикнул ездовой Егоров. – Садись, подвезу!

Партизаны засмеялись:

– Садитесь, ребята! А то ему поговорить не с кем.

Витя нерешительно взглянул на Колю, схватился за телегу и неловко перевалился через край. За ним вскочил в телегу и Коля. Он бы мог еще идти, но не хотел, чтобы Витя чувствовал себя слабее.

– Ну, орлы, все про вас говорят, что вы храбрые ребята, – сказал ездовой Егоров, который славился тем, что у него ни на минуту не переставал работать язык. – Что касается меня, то я только храбрых и уважаю. Трусам у нас делать нечего. Трус, ребята, – это первейший негодяй. Был у нас на заводе кладовщик Митряев. Он вместе со мной работал... Такие речи любил вызванивать! Первейший оратор!.. Его и в завком выбирали, и чуть конференция – делегатом... А началась война, где сейчас этот оратор? Где, вы думаете? В полицаях служит! Шкуру свою спасает... Придет время, уж я до него доберусь... – Он хлестнул пристяжную лошадь, которая вдруг потащила влево. – Но... но... не балуй!..

Поскрипывали колеса. Телега медленно покачивалась на неровностях дороги, и было в этом что-то мирное. Если бы не автоматы, можно было бы представить себе, что это крестьяне возвращаются по домам после трудового дня.

Вдруг издалека донеслась команда Геннадия Андреевича:

– Сто-ой!..

Партизаны приостановились. Егоров натянул вожжи,

– Тпр-р-ру!.. Приехали! Чего там? – закричал он кому-то впереди.

– Шоссе! – ответил приглушенный голос.

– Ну вот, уперлись! – пробурчал недовольным голосом Егоров. – Теперь полдня будут решать, как полтора шага сделать. С ходу надо! С ходу! Рвануть, и все.

Он слез и с недовольным видом ходил вокруг телеги. Ребята невольно с ним согласились.

– Дождемся, пока сюда полицаи придут, – поддакнул Коля.

– И дождемся! – Егоров сплюнул от досады. – При таком командире!..

– Ну, Геннадия Андреевича ты не трогай, – вдруг серьезно, по-взрослому сказал Коля.

– А какой он такой особенный, что его трогать нельзя? – Егоров подошел к телеге. – Нечего мне рот затыкать! Ты еще передо мной щенок!..

Коля обиделся:

– А я с тобой, дураком, и говорить не хочу! – сказал он и спрыгнул с телеги. – Пойдем, Витя!..

– Эй, вы! – крикнул Егоров им вдогонку. – К телеге теперь не подходите, не повезу!..

– Ну и не вези! – оглянулся Витя и показал ему язык.

Геннадий Андреевич и Федя притаились в кустах невдалеке от шоссе. По шоссе то и дело проезжали машины, одни из них были с грузом, другие везли солдат, каждые пять – десять минут на мотоциклах проскакивали вооруженные пулеметами эсэсовцы.

– Да, дело трудное! – проговорил Геннадий Андреевич, проводив настороженным взглядом двух мотоциклистов в стальных касках.

Как только они скрылись за поворотом дороги, оттуда с ходу выскочила встречная машина с солдатами.

– Придется, Федя, ждать ночи.

За эти несколько часов Геннадий Андреевич убедился в том, что молодой партизан опытен и осторожен; он свыкся с партизанской жизнью, и лес для него стал привычной стихией. Если бы он сейчас отвечал сам за себя, то гитлеровцы наверняка недосчитались бы нескольких мотоциклистов, но он понимал, что главное – это выполнить задание: любыми путями достать хлеб. Он не может и не должен рисковать.

– Сидеть, конечно, здесь можно и до ночи, – сказал Федя, внимательным взглядом разведчика окидывая дорогу, – только когда же мы доберемся до хлеба? К утру, не раньше. А там опять придется отсиживаться дотемна. Не войдешь же в деревню засветло. Потеряем целые сутки!..

– Что ты предлагаешь?..

– Давайте разделимся на две группы и перескочим дорогу в двух местах. Если одну группу заметят, она примет бой, а другая пойдет дальше.

– Бросить товарищей? – нахмурился Геннадий Андреевич.

– Зачем же бросать? Группа отойдет в лес – гитлеровцы туда боятся нос сунуть – и кружным путем пойдет на соединение...

– Это нас не задержит?

– Может быть, задержит, а может, и нет, – уклончиво ответил Федя.

– А как же с подводой? Ее ведь в карман не спрячешь. Издалека увидят!..

Федя пригляделся к лесу, который плотной стеной стоял по другую сторону дороги. Да, пожалуй подводе здесь не пройти – она сразу застрянет в ближайших придорожных кустах. Надо найти хотя бы узкую тропинку. Он помнил: метрах в двухстах левее должна быть просека. Она, правда, заросла молодыми елками, трудно будет по ней пробираться, и все же меньше риска, чем искать путь ночью. Геннадий Андреевич согласился. Они углубились в лес и вскоре вновь подошли к шоссе, в том месте, где, по мнению Куликова, удобно было его перейти. На противоположной стороне шоссе открывалась узкая просека.

– Разрешите мне пойти с одной из групп здесь, – сказал Федя, – а вы с другой группой переходите у поворота дороги. Вас будет видно только с одной стороны. Пойдем одновременно, как прокукует кукушка. – И он трижды прокуковал: – Ку-ку!.. Ку-ку!.. Ку-ку!..

– Художественно у тебя получается, не отличишь от настоящей, – улыбнулся Геннадий Андреевич. – Только осенью-то кукушки молчат... Ну ладно, договорились. Забирай подводу и еще пять человек с собой, с остальными пойду я. Встречаемся вон там, в глубине просеки.

– Я и ребят возьму с собой.

– Хорошо, только смотри за ними, береги их, – сказал Геннадий Андреевич.

Никто из них не предполагал, что решение это окажется таким важным для исхода событий, которые произойдут в ближайшие полчаса.

Группы разошлись. Федя остановил своих людей в кустах и приказал замаскироваться, особенно тщательно прикрыв ветвями подводу.

Как назло, по шоссе двинулась бесконечная колонна автомашин с ящиками мин и снарядов. Федя насчитал сорок семь машин и сбился со счета. Несомненно, где-то готовилась операция. За машинами прошли танки...

Федя до боли в глазах рассматривал каждую точку на черном шоссе, которое, как змея, извивалось по холмам. На несколько минут оно очистилось. Казалось, самое время действовать. Но он еще немного выждал, и эта предосторожность спасла отряд от серьезной опасности.

Внезапно из-за большого камня, лежавшего метрах в трехстах от того места, где притаился Федя, поднялся мотоциклист-эсэсовец. Он потянулся, размялся, потом скрылся на минуту в кустах, а затем появился снова, ведя мотоцикл с укрепленным впереди пулеметом. Вслед за ним из кустов вышли еще три мотоциклиста. Очевидно, они устроили здесь небольшой привал. Все четверо вывели свои машины на дорогу, долго о чем-то говорили, оживленно размахивая руками, затем попрощались и по двое разъехались в разные стороны. Когда стрекот мотоциклетных моторов умолк вдали, Федя выполз на обочину, чтобы внимательнее осмотреть дорогу. Вдалеке, удаляясь, ныряли с подъема на подъем две темные точки. Наконец мотоциклисты исчезли из виду.

Федя взглянул на низкие клочковатые тучи, медленно ползшие над лесом. Он не заметил, как они закрыли солнце и от этого как-то сразу померкли краски. Только что, казалось, лето еще жило, а вдруг уже глубокая осень. Так бывает и с человеком: он упорно борется со старостью, и вдруг однажды утром ему становится ясно, что эта борьба безнадежна.

Федя был слишком молод для того, чтобы представить себе, что и у него когда-нибудь будут седые волосы, но и он, глядя на сникшие ветви, на сморщенные листья, которые только издали были красивы, вглядываясь в безрадостно-серую даль просеки с зелеными пятнами елей, ощутил какое-то тревожное, щемящее чувство...