– Да нигде, кроме как у вас в приемной. Неужто совсем забыли? А ведь я там порядком пошумел.

– Зачем же было шуметь? – наставительно, с упреком в голосе сказал Морозов. – И без шума бы все сделалось.

– Ни с шумом, ни без шума не сделалось. – Стремянной вздохнул. – Ходил я к вам, ходил, просил-просил, ругался-ругался, а вы крышу в домике, где я жил, так и не починили. Разве что теперь заявление примете? Севастьяновский переулок, два...

– Он ведь здешний уроженец, – указывая на Стремянного движением бровей, сказал Ястребов, обратившись к Громову. – Не куда-нибудь идет – домой!

– Да, верно, домой, – повторил Стремянной, и лицо его как-то сразу помрачнело. – Тут я и родился, и школу окончил, и работать начал на электростанции. Монтером... А потом, после института, сюда же вернулся – сменным инженером. Да недолго проработал – около двух лет всего. Больше не дал немец.

– А в городе кто-нибудь из ваших остался? – осторожно спросил Громов.

Стремянной покачал головой:

– Отец!.. Не знаю!

Морозов вытащил из кармана записную книжку.

– Так какой, ты говоришь, адрес у тебя? Севастьяновский, два? Перекроем тебе крышу, обязательно перекроем! Дай только в город войти. А тогда, конечно, недосмотр был... Уж ты извини, брат, недосмотр.

Громов хлопнул себя по коленям ладонями:

– Ай да Сергей Филиппыч! Как разошелся! Да ты бы сперва поглядел, цел ли дом-то. Может, и крышу ставить не на что...

Морозов поднял на него свои светло-голубые глаза.

– А ведь это верно, – сказал он задумчиво. – Ну что ж, сперва посмотрим, стоит ли дом. Если цел, крышей его накроем.

Он достал из кармана маленькую записную книжечку и что-то написал в ней бисерно-мелким, но четким почерком. Громов заглянул ему через плечо и прочел вполголоса:

– «Севастьяновский, два. Подполковник Стремянной. Если цел – покрыть железом». Побойся бога, Сергей Филиппыч! Да разве так можно писать? – Он громко расхохотался.

Ястребов и Стремянной невольно вторили ему.

Морозов слегка пожал плечами. Лицо его было совершенно невозмутимо.

– А что такое? Коротко и ясно. Даже не понимаю, что здесь смешного.

– Это потому, что у тебя чувства юмора нет.

– Нет, – спокойно согласился Морозов. – Вот и жена мне постоянно говорит: «Скучный ты человек, Сережа, юмора у тебя ни на грош». А что я ни скажу – смеется.

Все вокруг опять засмеялись.

Морозов махнул рукой:

– Смейтесь, смейтесь, я привык!

Дверь снова отворилась, и в блиндаж вошел повар – молодой парень в белом халате, надетом поверх шинели. В больших, красных от мороза руках он осторожно нес котелок, несколько алюминиевых мисок, ножи и вилки. В блиндаже сразу вкусно запахло жареным мясом, перцем и лавровым листом.

Ястребов сам разложил жаркое по мискам и налил гостям по стопке водки.

– Ну, товарищи, – сказал Громов, – за то, чтобы по второй выпить уже в городе!

– Правильный тост! – поддержал Ястребов и приподнял свою стопку. – Но объясните мне сперва, что у вас за особое дело в городе... Мы ведь и сами медлить не собираемся.

– Это, конечно, ясно. – Громов налег грудью на край стола и придвинулся поближе к Ястребову: – Нам, видите ли, достоверно известно, что гитлеровцы собираются вывезти из города все, что можно поставить на колеса, и угнать всех, кто способен работать. Хорошо бы этому помешать, а? Как вы думаете?

– Да так же, как и вы, – усмехаясь, ответил Ястребов. – Должен сознаться, что и у нас с товарищем Стремянным есть кое-какие сведения об этом... Ну, и свои соображения, естественно...

– Естественно! – подхватил Громов. – Вы уж меня извините, товарищ Ястребов, мы с Сергеем Филиппычем люди не военные, гражданские, а по дороге сюда тоже различные оперативные задачи решали... Вот, думаем, если бы удалось быстро обойти город и перерезать дорогу на запад, то они бы оказались словно в мешке. Впору было бы думать, как головы унести...

– Придумано неплохо, – сказал Ястребов,– если бы только предстоящая нам задача исчерпывалась взятием города. Но, к сожалению, это только первая ее часть. Главные трудности нас поджидают впереди – и как раз за городом. Западнее – так, километрах в пятидесяти от города – гитлеровцы построили укрепрайон. – Он встретил вопросительный взгляд Громова и кивнул головой. – Сейчас объясню. – Его маленькая, суховатая, крепкая рука привычным движением взялась за карандаш. – Расчет противника таков: в случае нашего прорыва на Белгород – остановить наступление вот здесь, километрах в семидесяти на восток. По имеющимся данным, укрепления построены довольно солидно – доты, надолбы, противотанковые рвы, минные поля, колючая проволока... Словом, все, что полагается. Проселочные дороги и шоссе простреливаются многослойным огнем... – Повозиться нам придется основательно. – Ястребов озабоченно постучал карандашом по столу. – Заметьте, что расположение района выбрано не случайно... Гитлеровское командование стремится перекрыть узел дорог и заставить нас идти прямо по занесенным снегом полям. А поля в этом районе, как вы знаете, густо изрезаны балками, овражками, на холмах раскинуты рощи. Местность очень удобная для обороны... – Ястребов помолчал. – Так что нам есть о чем подумать...

– Да, действительно, дело серьезное, – сказал Громов. – Но если вы знаете, что существует укрепрайон, то, очевидно, у вас есть и данные о нем.

– Конечно, мы знаем довольно много, – согласился Ястребов, – но надо бы знать еще побольше. Представляете, сколько мы сил, а главное, жизней сбережем, если будем брать укрепрайон, располагая всеми данными. Могу вам сказать, товарищи, только одно: сделаем все, что в наших силах и даже свыше сил. Дивизия будет действовать по плану командования. Естественно, что и в наших интересах освободить город как можно скорее. Так что будем надеяться скорее завершить операцию! В городе нас уже ждут!..

Морозов внимательно слушал, на его круглом лице появилось сосредоточенное выражение.

– Да, – проговорил он, – наше подполье серьезно поработало! Как жаль, что многих уже не увижу! Погибли... Вот недавно – партизаны радировали – убит в бою один хороший человек. Руководил подпольем... Кстати, товарищ Стремянной, ваш однофамилец... Может быть, вы даже его знали?

Стремянной побледнел и тяжело оперся руками о стол.

– Стремянные в городе были только мы одни, – проговорил он. – Только наша семья!..

Морозов растерянно взглянул на Громова.

– Артем Данилыч, – спросил он, – может быть, я перепутал фамилию?

– Его звали Геннадием Андреевичем, – сказал Громов.

Подполковник медленно поднялся, провел рукой по голове, словно приглаживая волосы, и, отойдя в угол, долго стоял отвернувшись...

Через пятнадцать минут Сергушин проводил гостей в соседний блиндаж. Едва они вышли, как дверь снова хлопнула, и по ступенькам вниз быстро сошел начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Его круглое, румяное от мороза лицо казалось взволнованным. Он остановился посредине блиндажа и несколько мгновений глядел куда-то в угол, щуря глаза от яркого света. Руки его были глубоко засунуты в карманы полушубка. На ремне висел пистолет в новой светло-желтой кобуре.

Стремянной подвинул табуретку:

– Садись, товарищ Воронцов!

Воронцов досадливо махнул рукой, снял шапку и сел.

– Вот что, товарищи, – сказал он, смотря то на Ястребова, то на Стремянного, – час назад линию фронта перешел один наш подпольщик, Никита Борзов. Когда он приближался к нашим позициям, немцы его обстреляли и смертельно ранили... Я успел с ним поговорить. Он сообщил, что вчера в ночь гестапо расстреляло в городе пятерых товарищей. Видно, какая-то сволочь их предала.

Ястребов хмуро смотрел на Воронцова из-под своих кустистых бровей.

– И никаких подробностей? Никаких подозрений? – быстро спросил он.

– Никаких... Кто предал, так и не установлено.

Стремянной порывисто встал:

– Но хоть какие-нибудь данные у Борзова были?

Воронцов развел руками: