Иногда я убаюкивала себя, представляя альтернативные сценарии. Сценарии, в которых мои друзья оставались живы.

Но больше я этого не делаю.

Я вообще почти ничего не делаю.

Разве что сижу в старом спейсерском баре на Лонгбоу и жду заявок от туристов. Потом я планирую экскурсию, еду на место кораблекрушения, разбрасываю кое-какие сувенирчики, возвращаюсь, забираю туристов и дарю им самые захватывающие в их жизни ощущения.

Без всякой опасности.

Без всякого риска.

Без всякого волнения.

Какой контраст с тем, чем я когда-то занималась!

Она рождена на Земле. Не нужно видеть ее жирное, ширококостное тело, чтобы это понять. Достаточно понаблюдать за ее походкой.

Рожденные в космосе обладают грацией и легкостью жестов. Не все они хрупкие и тонкокостные. Некоторые, наиболее предусмотрительные родители первую половину детства воспитывают их на Земле, а вторую половину — в невесомости. Кости растут и крепнут, но легкость и грация остаются.

Эта женщина так тяжело ставит одну ногу перед другой, словно ожидает, что пол примет ее тяжесть.

Когда-то и я ходила подобным образом. Первые пятнадцать лет жизни я провела на планете, при настоящей гравитации.

У нас одинаковое сложение — у меня и у нее. Та самая комплекция, которая неизменно сопутствует крепким костям: полностью сформированное женское тело — следствие хорошего питания, которое можно найти только на планете.

Раньше я боролась и с тем, и с другим, пока не сообразила, что это дает мне преимущество, которого лишены спейсеры.

Я не ломаюсь.

Стоит неудачно схватить спейсера — и кость руки треснет, как сухая ветка.

Стоит неудачно схватить меня — на коже останется синяк.

Она садится, называет меня по имени, словно имеет на это право, и тут же вскидывает брови, будто именно они, а не тон ее голоса подчеркивают вопросительную интонацию.

— Как ты сюда попала? — Я передвигаю стакан с выпивкой по выщербленной пластиковой столешнице и откидываюсь к стене на задних ножках стула. Раскачиваюсь на стуле, словно гравитация вот-вот исчезнет, но остатки еще сохранились — при этом чувствуешь себя одновременно и тяжелой, и невесомой.

— У меня приглашение, — поясняет она и показывает дешевый образок святого Христофора, в котором хранится гостевой чип. Руководство станции меняет корпус чипа каждую неделю или две, чтобы чипы нельзя было поломать или подделать.

После выдачи пяти гостевых чипов руководство меняет корпус. Ни раз и навсегда определенного времени, ни раз и навсегда определенных корпусов не существует.

— Я тебя не приглашала, — заявляю я, поднимая стакан и пытаясь установить его на своем плоском животе. Фокус не получается, но я ловлю стакан до того, как успела разлиться жидкость.

— Знаю, — кивает женщина. — Но я приехала повидать тебя.

— Если хочешь нанять мой корабль, чтобы заняться рек-дайвингом, действуй по официальным каналам. Пошли сообщение, моя система сканирует твои данные. И если пройдешь тест, сможешь увидеть одно из множества мест крушения, открытых для любителей.

— Дайвинг меня не интересует, — говорит женщина.

— В таком случае, у тебя нет причин беседовать со мной.

Я поднимаю стакан. Жидкость — суррогат, конечно, имеющий вкус эля с маслом и медом, — согрелась за этот долгий день. Вот почему я не спешу ее выпить, по крайней мере, так я твержу себе. Терпеть не могу напиваться, ненавижу терять контроль над собой, но пить люблю. И люблю сидеть в этом темном малолюдном баре и наблюдать за людьми, которые уж точно ко мне не привяжутся.

— Зато у меня есть причины потолковать с тобой.

Она подается ко мне. У нее светло-зеленые глаза, окруженные темными ресницами. И глаза придают ей еще более экзотичный вид, чем ее походка уроженки Земли.

— Видишь ли, я слышала, ты лучшая… Я презрительно фыркаю.

— Нет здесь никаких лучших. Есть с полдюжины компаний, которые повезут тебя на экскурсию по местам кораблекрушений, и никакого дайвинга. Они сертифицированы, подписали соответствующие обязательства и получили лицензии. Все гарантирует безупречное обслуживание в этом секторе. Программы варьируются в зависимости от желаний туриста. Что вы хотите получить в ваших приключениях в глубоком космосе: иллюзию опасности или исторические сведения? Вам стоит только озвучить свой каприз. Не знаю, кто вас сюда послал…

Она попыталась ответить, но я повелительно подняла палец.

— Не знаю и знать не хочу. Но прошу вас обратиться в другое агентство. Это мое личное время, и терпеть не могу, когда мне мешают.

— Простите, — пробормотала она. Извинение прозвучало вполне искренне.

Я ожидала, что она встанет и покинет бар или, возможно, пересядет за другой столик. Но она не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она придвинулась ко мне и понизила голос:

— Я не туристка. У меня особое дело. И мне сказали, что вы единственная, кто может мне помочь.

За два года, прошедшие после истории с «Дигнити», никто не пытался выкинуть давнишний, испытанный трюк. А вот все двадцать лет до того я непременно получала одно-два предложения в год, в основном от соперников, желающих заиметь координаты мест крушений тех кораблей, которые я не желала обшаривать в поисках трофеев.

Я всегда считала, что некоторые места подобного рода сохраняют историческое значение только в тех случаях, когда остаются нетронутыми. Впрочем, большинство охотников за сокровищами, мародеров и рек-дайверов моего мнения не разделяют. Но я остаюсь тверда, будто скала, с тех пор как освоила этот бизнес в почтенном восемнадцатилетнем возрасте.

Я указываю на Карла — худого, но мускулистого дайвера, имеющего лучшую репутацию на Лонгбоу. Он не слишком удачлив в поисках различных сувениров, но и он испытывал минуты славы. Он был со мной в том последнем путешествии, и мы ни разу не разговаривали, с тех пор как пришвартовались.

— Карл очень хорош, — рекомендую я. — Если хотите настоящих приключений, не тех, что обычно впаривают туристам, он действительно лучший. И возьмет вас в глубокой космос, не задавая лишних вопросов.

— Но мне нужны вы! — упорствует женщина.

Я вздыхаю. Может, ее мотивы искренни. Может, ее ввел в заблуждение какой-то ветеран. Может, она вообразила, что в моем корабле все еще имеются ценные координаты потерпевших крушение судов.

Но у меня ничего нет. Я почти все выбросила в тот день, когда решила, что буду возить туристов. Баста.

— Пожалуйста! — просит она. — Только позвольте рассказать вам свою историю.

Я снова вздыхаю: она не успокоится, пока не изольет душу. Если только я не выкину ее отсюда. Но я не собираюсь этого делать: много чести.

Я делаю очередной глоток эля.

Она складывает руки, но я вижу, как трясутся ее пальцы.

— Я Райя Треков, дочь командора Эвинга Трекова. Вы слышали о таком?

Я качаю головой. Меня не интересуют знаменитости. Среди живых меня интересуют дайверы, пилоты и мародеры. Среди мертвых я знаю только тех, кто потерпел крушение. Знаю имена пилотов, людей, которые их послали, а также политиков, лидеров или кумиров того времени. Их место в истории. Их прошлое.

Но современные командующие? Я всегда теряюсь, когда мне задают подобные вопросы.

— Он был верховным командующим в войнах Колоннад.

Она говорит едва слышно. Молодец, сечёт ситуацию. Войны Колоннад здесь непопулярны. Большинство завсегдатаев этого бара — дети или внуки побежденных.

— Но это было сто лет назад, — напоминаю я.

— Значит, вы знаете о войнах…

Ее плечи поднимаются и опускаются в легком вздохе. Очевидно, ей не терпится поведать мне о войнах.

— Вы чересчур молоды, чтобы быть дочерью верховного главнокомандующего того времени.

Я намеренно не произношу названия войн. Не стоит дразнить других посетителей. Она кивает.

— Я дитя постпоражения.

Я не сразу понимаю, о чем она. Сначала я подумала, что она имеет в виду поражение в войнах Колоннад, но потом поняла, что всякий, именуемый верховным командующим в этих войнах, сражался на стороне победителей. Значит, она имеет в виду иное поражение.