Моя комнатная компьютерная система имеет доступ в публичную библиотеку базы, и я начинаю исследование, устроившись в одном из самых удобных кресел, в которых я когда-либо сиживала в жизни, и просматривая листы зарегистрированных документов, касающихся самого командора Трекова.

На это уходит почти три дня, но наконец я натыкаюсь на видеоаудиофайлы, запечатлевшие его прибытие на базу. Голографических файлов не имеется, или я их пока не обнаружила. Но те, что нашла — первые, связанные непосредственно с самим командующим.

Представительный мужчина шести футов семи дюймов: слишком высокий для тех, кто всю жизнь проводит на кораблях. Судя по походке, он тоже вырос на планете: недаром у него широкие кости и хорошо развитые мускулы.

Нельзя сказать, что он красив, хотя когда-то мог считаться интересным. Озабоченное морщинистое лицо, печальные глаза. Коротко стриженные волосы, как полагается офицеру, а вот во всем облике — аккуратность, чрезмерная даже для военного.

Я останавливаю изображение, делаю голопортрет и устанавливаю его на столе рядом с рабочей станцией. Я всегда поступаю так с кораблями, которые разыскиваю. Эти суда исчезают, или их обломки существуют где-то в квадратах, которые десятилетиями никто не трудился обыскать.

Я делаю изображения новых кораблей и сравниваю их с найденными обломками не для того, чтобы проникнуть в них. Просто хочу понять, какие надежды были потеряны при полном разрушении корабля.

На портрете Эвинг Треков вовсе не в расцвете лет. Скорее, в преддверии конца. Но я ищу то, что осталось от него: скелет, обломки и осколки, которые пережили это время.

Сейчас, получив его изображение, я ни на шаг не продвигаюсь в своих поисках. Но ощущаю, будто становлюсь ближе самому Трекову. Чувствую, что это изображение содержит нечто важное. То, чего я никак не могу уловить.

А может, мне пока не позволено уловить.

На аванпосту еще живут люди, помнящие Эвинга Трекова. Они уже пожилые, но большинство занимает прежние посты.

И все готовы поговорить со мной. После десятков интервью оказывается, что только одна женщина знает историю, которой я не смогла найти в документах.

Ее зовут Нола Батинет. Она назначает встречу в офицерской столовой.

Это не просто обеденный зал для солдат. Офицерская столовая разделена на шесть разных ресторанов — каждый с собственным входом от центрального бара. В этом баре толпятся военные. У всех властный вид.

Я замечаю вазон с настоящим растением. Возле него стоит крошечная женщина. Растение выше, чем я, и, возможно, выше самого Трекова. Ярко-зеленое, с широкими листьями и сильно пахнет мятой.

Женщина так мала ростом, что может спрятаться в кроне.

Когда я подхожу, она протягивает руку, которую я осторожно пожимаю. Ее кости так же хрупки, как у любого спейсера. Я боюсь их сжать: а вдруг они сломаются.

— У нас заказана кабинка в Четвертом номере, — сообщает она. Очевидно, рестораны не имеют названий. Одни номера.

В Четвертом номере темно и пахнет чесноком. Здесь нет столиков, только кабинки с такими высокими стенками, что вы не видите остальных обедающих.

Обслуживающее устройство — простое голографическое меню с аудио-возможностями — направляет нас к ближайшей кабинке. Сначала я решаю, что устройство проделывает то же самое с каждым посетителем. Но тут понимаю: оно обращается к Ноле Бати-нет по имени и уверяет, что никому не предложит ее любимую кабинку.

Нола благодарит устройство так, словно это человек, кивает, когда оно спрашивает, подать ли обычный заказ, и поворачивается ко мне. Я еще не успела заглянуть в меню, но, собственно говоря, пришла сюда не ради еды. Я заказываю то же, что и она, а также кофе и немного воды. И жду, пока робот-официант не отойдет.

— Итак, — начинает она, — Эвинг Треков. Я хорошо его знала.

При этих словах на ее лице появляется легкая улыбка. Ее воспоминания о нем (по крайней мере, те, что сохранились) явно остаются приятными.

К нам подплывает поднос с напитками и большим блюдом сырного и мясного ассорти. Впервые вижу столько сортов мяса и сыра! Впрочем, мясо — это сразу видно — генно-модифицированное и такое многоцветное, что сначала я не решаюсь его попробовать.

Нола питается здесь много лет и, похоже, без опасных последствий. Дождавшись, пока она съест несколько кусочков, я следую ее примеру. Оказывается, мясо сильно наперчено и пропитано чесноком, запах которого я с удовольствием вдыхаю. Да, удивительно вкусно!

— Вы работаете на его дочь, верно? — уточняет Нола. — На ту, что была создана через двадцать лет после исчезновения Эвинга?

— Она просит вернуть отца, — объясняю я, хотя уже все рассказала Ноле, связавшись с ней по сети аванпоста. — Считает, что он находится в Комнате затерянных душ.

Нола слегка кивает, ровно настолько, чтобы сбить меня с толку. Это едва заметное движение может означать, что она знает о его пребывании в Комнате. Или что ей уже было известно о прихоти его дочери. А может, Ноле просто хочется ободрить меня.

— Но зачем ей это? — спрашивает Нола. — Она никогда его не видела.

Я-то не удосужилась задать этот вопрос. А может, не сделала этого специально. Знай я правду, скорее всего, не взялась бы за работу, которая, что ни говори, интриговала меня.

— Это не моя забота, — отрезаю я. — Мне всего лишь поручено найти командора.

— Вы не найдете его, — качает головой Нола. — Эвинга давно нет.

— Насколько хорошо вы его знали? — спрашиваю я, пытаясь сменить тему и отвлечь разговор от моего задания.

Опять эта легкая улыбка.

— Так же хорошо, как десятки других женщин.

— Вы были любовниками?

Она кивает. Несколько секунд ее взгляд упирается в какую-то точку над моим левым плечом, и я понимаю, что сейчас она видит не меня и не уголок ресторана. Она затеряна в прошлом. Вместе с Эвингом Трековым.

— Вы говорите так, словно у него было полно любовниц, — замечаю я.

Ее взгляд снова фокусируется и останавливается на мне. И я вижу в нем нечто вроде презрения. Нола угадывает мои намерения, и они ей не нравятся. Потому что она сама хочет контролировать эту беседу.

— Куча любовниц, множество жен и детей больше, чем он мог сосчитать.

Так вот в чем причина ее недовольства… Райя Треков в глазах Нолы не представляет ничего особенного.

— Он не заботился о семье? — спрашиваю я. Нола пожимает плечами.

— У человека, которого я знала, не было времени на привязанности. Вся его жизнь — сплошные войны. Он считал человеческие жизни чем-то вроде звезд: нечто бесконечно далекое… и все же бесценное. Хотя отдельный человек мог что-то значить для него в течение нескольких недель. Не больше. Потом он уходил. В ее голосе звенит боль.

— Он и от вас ушел, — констатирую я, беря ломтик желтого сыра. Сыр скользкий на ощупь, но я не смею положить его обратно.

— Разумеется. И всякая… воображающая, будто удержит его… была дурой.

Горький привкус в слове «дура» яснее ясного показывает, кто была эта «всякая».

— Вы утверждаете, что знаете о нем такое, чего не ведает никто.

Я заставляю себя прожевать скользкий сыр, оказавшийся на редкость вкусным — жирным и острым. И прекрасно сочетавшийся с перечно-чесночным привкусом мяса.

— Так оно и есть. И кое-что уйдет со мной в могилу.

Настала моя очередь кивнуть. Мне вполне понятно ее нежелание стирать грязное белье на людях.

Она пододвигает тарелку к краю стола. Что-то мелькает так быстро, что я едва успеваю заметить, как тарелка исчезает.

— Правда, история, которую я собираюсь поведать вам, — продолжает она, — отнюдь не из разряда особо секретных. Но и в документах вы ничего подобного не найдете.

Я жду.

— Это по поводу его планов, — говорит она, загадочно улыбаясь. — Он вообще не собирался появляться на церемониях и не намеревался подписывать никаких договоров.

— Он сам это вам сказал? — спрашиваю я удивленно. Судя по тому, что я видела, читала и слышала, он твердо намеревался участвовать в церемонии и даже прислал сообщение о времени прибытия своего корабля. Почетный караул уже ожидал его на другом аванпосту, ближе к тому месту, где проводилось торжество. Он даже заказал для этого случая парадный мундир.