— Я дал клятву не говорить никому до конца…

— До конца? — многозначительно подхватил слово Курковский.

— Ты запугиваешь меня? Ничего не выйдет.

— Выйдет, проклятый старик! Предупреждаю тебя, что весь завод будет взорван. Нужно спасти машину. Нужно спасти и синий камень. Вокруг тебя измена. Титов подкуплен. Твоя дочь — моя любовница. Сдайся, старик. Ты сыт жизнью. Отдай мне счастье, дай мне кусок славы. Я хочу золота, почестей, ты не умеешь ими пользоваться, ты — холуй до конца, несмотря на гениальные мозги и гениальные удачи!

— Сумасшедший! — крикнул Пеллеров, — тебя расстреляют.

— Ни с места! — крикнул Курковский.

Титов выскочил из угла. В этот миг прозвучал выстрел. Титов увидел на полу Юлию. Она успела вбежать и заслонить отца.

Курковский дрожал в исступлении. Титов выстрелил в него, почти не целясь.

Две кровавых лужи растекались по полу. Пеллеров осматривал рану Юлии. Титов выстрелил еще раз в бившегося на полу Курковского. В то же время под руководством Вардина хватали других участников нелепого ордена «Твердый знак».

Седьмого ноября в тридцатую годовщину Октябрьской революции снялась с места эскадрилья «Союза Золота». В то же время двинуты были через границу С. С. С. Р. дивизионы сверхтанков, истребителей и негритянских бойцов. В армию Капитала записывалась добровольцами вся знать, много дам высшего света сменили прозрачные декольтированные платья на военные френчи. Река золота хлынула, чтобы затопить голоса протеста. Миллионы и миллионы пудов чугуна, стали, меди — катились на колесах, летели на крыльях, плыли по воде, чтобы задушить Союз Советских Республик.

— Ни одного пленного!

— Перепахать заново Восток!

— Сравнять с землей Кремль!

— Каждый гуманный поступок по отношению к коммунисту — измена!

Вот лозунги, выброшенные черными полчищами в этот день.

Предполагалось пустить автоматы-истребители, которые движутся и истребляют, пущенные в ход, в течение суток.

Кто-то писал статьи о необходимости заразить всю Азию чумой. Советовали выжигать города, бросая горючие вещества из аэротанков. Аристократки растлевали войска, устраивая вакханалии, крича:

— Мы отдаемся каждому, кто идет драться с ненавистными советами.

Гнилая волна изжившей себя культуры катилась на крепкие форты С. С. С. Р. И поэтому общее смятение охватило жителей Союза Республик, когда пронесся слух, что красную армию разоружают, что войска пойдут на фронт без оружия, с обозами и вереницей поездных платформ.

Старик Пеллеров в черной кожаной куртке, в шлеме и маске, болтавшейся на груди, походил на какого-то выходца с другой планеты. Около него ни на шаг не отстают телохранители Титов, Варя и несколько рабочих-дружинников.

Заводы прекратили свой грохот. Словно затихли, чтобы слушать слово своего вдохновителя — Пеллерова. Не верещат лебедки, не дымят сердитые трубы. Смолкло пение стали и ход затих станков. Толпы рабочих провожают летчиков. Маленький отряд аэротанков должен встретить буйный поток врагов.

Все настроены торжественно, празднично. Только Юлия лежит в постели, в жару. Около нее сидит старая Максимовна, бормочет старые слова. Юлия не знает, ни какое число сегодня, ни какой день. Юлии доктора запретили волноваться, думать. Юлия не знает, что сегодня — ребро, перелом, что с сегодняшнего дня начинается новое, чего вовсе не понять старой Максимовне. Юлия шепчет:

— Максимовна! Скажи — жив он, Курковский? Скажи только слово: жив? Нет? Впрочем, все равно, мое дело конченное, противно жить. Могла я увидеть другую, яркую явь — но не хватило храбрости перешагнуть через труп отца — приемного отца. А теперь мое дело конченное. Правда, Максимовна?

Плачет старуха, заливается. Двери притворяет плотно, чтобы не услышала Юлия шуму и говору.

Пеллеров говорит речь. Какой он оратор? Говорить он не мастер. Слова у него не ложатся рядом, громоздятся одно на другое. Но это только вначале. Только дайте ему раскачаться, дайте ему разгорячиться, старик еще покажет себя.

Ну и толпа собралась на плаце!

Вардин у радиотелефона — принимает сообщения о движении вражеских войск.

Как только прибудут эскадрильи черных пилотов к линии границ — Пеллеров должен сняться с места.

— Товарищи! — говорит седоволосый изобретатель. — Рабочий выдумал эту штучку, рабочий сделал ее, отлил, рабочий же добыл из земли нужные материалы. Штучка эта — аэротанка системы «Це», но не в ней дело. До вчерашнего дня мои дочери даже не знали ничего ровнехонько, чего дочери — мало знал об этом реввоенсовет. Знало во всем Союзе об этом шесть-семь человек. Это — синий камень. Сегодня я о нем могу говорить, как будто это полено. Теперь не страшно. Теперь враг ничего изменить не может. Наша Армия разоружается, переформировывается в рабочие дружины. Потому что, товарищи, работы предстоит много.

Пятьдесят лет, а то и сто, пожалуй, человечество портит сталь, уголь, силы, деньги на устройство машин истребления. Эпоха капитализма — это эпоха пушкарей и отравителей. Все подлости, какие могла придумать человеческая фантазия, пущены капитализмом в ход. Теперь мы порешили: конец. И я вам расскажу простую систему моей выдумки. Синий камень, это состав, случайно полученный при взрыве. Враги хотели уничтожить одно отделение завода. И они принесли себе смерть. В пожарище я и мои ученики искали остатки ценных веществ, хранившихся в погибшем здании. Нашли сплав. Исследовали. И вот случилась эта история: исследователи — мои ученики — погрузились в сон, в летаргический сон. Оказалось, при особой реакции сплав этот излучает синий свет, усыпляющий в короткое время все живое, попавшее под его лучи. Правда, несложно? Так вот и весь секрет, Я сейчас полечу, надену маску, чтобы не попали лучи ко мне. Ну, и тово…

Пеллеров сделал широкий жест.

— И тово!

Гремят оркестры, двигаясь к фронту впереди рабочих дружин. Седьмое ноября 1948 года — памятный день — великий субботник, великая уборка земли! Тысячи и сотни тысяч и миллионы людей ворошились по всей земле. Радио расшвыривало по земле путаницу вестей, приказов, обличений. Плакаты и воззвания к населению, пахнувшие типографской краской, разъясняли причину разоружения красной армии. Местами пытались создать панику. Но те же плакаты и воззвания, пахнувшие свежей типографской краской, сообщили, что части, охраняющие города, милиция и территориальные войска разоружены не будут. Население призывалось к спокойствию. В каждом городе, поселке, селе говорилось о синем камне, когда воздушный отряд снялся с плаца и со скоростью 500 верст в час полетел на запад.

Перед отлетом Пеллеров зашел к Юлии. Поцеловал ее, тихо сказал:

— Спасибо, брат. Ты поступила так, как должно было. Я сегодня должен быть на работе. Скоро вернусь. Прощай.

Недолго летел отряд Прокопа Пеллерова над землями СССР. Но много дум передумал за это время Пеллеров, летевший во главе отряда.

— Ровно тридцать лет. И как изменилось лицо этих равнин, пригорков, этих городов, речушек, пустырей. Пеллеров видел все от начала до конца. Мальчишкой двадцатидвухлетним он вступил в ряды красной армии. Голыми руками дрались с наемным врагом. И победили. Помнит Пеллеров новые фронты: борьбу за промышленность, за урожаи, борьбу с неграмотностью, борьбу с тьмой, борьбу с природой суровой, завоевание чернозема, руды железной, взращивание машин, раскрепощение мужицких рук, осуществление электрофикации. Помнит Пеллеров, как проводилась первая воздушная дорога, первый радиотелефон, как был выпущен первый нумер радиогазеты, имевшей десятимиллионный тираж.

Шаг за шагом догоняла в культурных достижениях Запад раскрепощенная толпа республик. Рос на глазах у испуганно ерзавшего Запада мужик, обгонял революционный город западные разлагавшиеся города. Ширились библиотеки, росли заводы, степь и тайга крепли бетонными стенами, трактор полосовал суглинную росчисть, электроплуг взрывал чернобурую новь. Трудная, бесконечно-трудная работа: вспахать человеческий нетронутый мозг, пройти глубокими бороздами, взволновать, разбудить, взрастить.