Проливая крокодиловы слезы о хозяйстве Якутии, помогая разорять это хозяйство, алчные дельцы торопились разделить шкуру неубитого медведя.

Все ближе к приморской дороге и к Владивостоку прорывались отважные красные партизаны. Они взрывали мосты и пускали под откос белогвардейские воинские эшелоны. Владивосток чувствовал приближение грозы и шумел, колыхался с утра до ночи в нервной горячке людских потоков.

Генерал Дитерихс, сменивший к тому времени братьев Меркуловых на посту марионеточного приморского правительства, приказал служить в церквах молебны о «даровании победы христолюбивому воинству». Владивостокские белогвардейцы искали забвения от надвигающейся грозы в кокаине, водке, в оргиях с проститутками.

В это тревожное для приморской белогвардейщины время во Владивосток из Харбина стали прибывать первые партии пепеляевцев. Из Маньчжурии они выезжали под видом рабочих артелей, направляющихся в Приморье на лесные разработки. Конечно, китайские власти отлично знали, что это за «лесорубы», но смотрели на все сквозь пальцы. На станции Пограничная китайские чиновники и офицеры, улыбаясь, говорили:

— Наша знай, куда и зачем ваша едет.

На Вторую Речку, в семи верстах от Владивостока, где в отведенных для них казармах размещались приезжавшие из Харбина пепеляевцы, стали стекаться прежние сослуживцы Пепеляева и из других мест, а также белогвардейцы, бежавшие из рядов приморской армии. Уже скоро там собрался отряд в 750 человек, состоявший наполовину из офицеров. По замыслу генерала такое большое число офицеров нужно было для будущей «народной армии», которую он мечтал развернуть из восставшего против Советской власти кулачества. В целях конспирации отряд формировался под видом милиции Северной области.

Моральное состояние пепеляевцев было низким. В их лагере процветало беспробудное пьянство. Многие белогвардейцы, объясняя это, откровенно говорили:

— Контора Меркуловых развалилась, скоро это случится с Дитерихсом, а затем дело дойдет и до генерала Пепеляева.

Это заставляло некоторых будущих «командиров дивизий и корпусов» задумываться о положении дел. Кто находился поближе к Пепеляеву, указывал ему на низкую дисциплину и подавленное состояние части офицерства, сравнивали с тем, что было во времена Колчака.

Генерал только хмурился, чертыхался и неизменно заявлял:

— Тыловая болезнь… Уедем из Владивостока, начнется боевая жизнь — все подтянутся и выровняются.

Дитерихс отрицательно относился к поездке Пепеляева в Якутию. Во-первых, как отъявленный монархист, он не признавал «народоправских» взглядов генерала, а во-вторых, опасаясь приближения Красной Армии, хотел бы оставить его отряд для усиления фронта приморской армии.

Куликовский же проявлял завидную энергию, готовя якутскую экспедицию. После усиленных хлопот он добился, что «приморское правительство» разрешило израсходовать для этой цели 20 тысяч золотых рублей и на 100 тысяч рублей гербовых и других казначейских знаков (бандеролей, почтовых марок, вексельной и актовой бумаги). Но так как фрахт пароходов под якутскую экспедицию обошелся в 15 тысяч золотых рублей, то наличными у Куликовского осталось только 5 тысяч. Тогда он решил спекульнуть шестью пудами полученных ценных бумаг и пустил их в распродажу на 50 процентов дешевле номинальной стоимости.

Этот своеобразный «государственный аукцион» вызвал страшную валютную свистопляску, которая не преминула отразиться на денежном курсе приморского правительства. Дитерихс, обеспокоенный падением рубля, поспешил отобрать у Куликовского оставшиеся ценные бумаги. Все же «правитель области» успел заработать на этом деле 16 тысяч золотых рублей.

Лидер сибирских областников, народоволец Сазонов, «дедушка сибирской контрреволюции», который успел сблизиться с японским генералом Фукуда, попытался возглавить выступление Пепеляева, но генерал отверг эти поползновения.

Все же он сделал областникам уступку, разрешив организовать при якутской экспедиции осведомительный отдел для работы среди населения. В знак идейной солидарности символом сибирской автономии было признано бело-зеленое знамя. Пепеляев в свою очередь приказал своему отряду надеть вместо кокард бело-зеленые ленты. А перед отплытием в Якутию в наказе личному составу он определенно высказал свои областнические чаяния по отношению к Сибири.

Была еще одна сила, с которой пепеляевцам следовало бы считаться. Силой этой был народ, отрицательно относившийся к их затее. Еще в Харбине полпред Озорин предостерегал Пепеляева от новой антисоветской авантюры. Во Владивостоке об этом напомнили рабочие порта, взорвавшие машинное отделение парохода «Охотск», предназначенного под якутскую экспедицию. Пепеляевцы, продолжавшие заблуждаться, расценили этот акт лишь как враждебные происки большевиков. Взамен «Охотска» под экспедицию предоставили канонерскую лодку «Батарея» и пассажирский пароход «Защитник».

Несмотря ни на что, Пепеляев готовился к отплытию. Дитерихс в последний раз попытался задержать его. Он прислал на корабли «контрольную правительственную комиссию» для задержания дезертиров из приморской армии. Но те благополучно съехали с пароходов на противоположный берег, а когда комедия осмотра закончилась, с шутками и смехом возвратились обратно.

Ворчливо шумело море. Волны с тяжелыми вздохами набегали на прибрежный гранит и с рокотом откатывались назад — в безбрежный морской простор, как бы пытаясь догнать «Батарею» и «Защитника», увозивших на далекий север «сибирскую добровольческую дружину» Пепеляева.

Во Владивостоке остались теперь только интендантский груз «сибирской дружины» и небольшая часть людей, которые должны были выехать в Якутию со следующим, третьим зафрахтованным пароходом «Томск», находившимся еще в плавании и не возвратившимся во Владивосток.

Перед отъездом из Харбина Пепеляев вел переговоры с эсером Калашниковым, который обещал в случае удачи белогвардейского похода в Якутии поднять восстание в Иркутском районе. Для этой цели Калашников получил от Пепеляева аванс в сумме 5 тысяч золотых рублей.

Все было предусмотрено, все было подготовлено, оставалось только заарканить свободный якутский народ, чтобы потом двинуться на Советскую Сибирь к Россию.

Через несколько дней после выхода из Владивостока «Батарея» и «Защитник» подходили к высокому скалистому мысу, освещенному алыми лучами угасающего солнца. Впереди, поднимая белоснежную пену, шла канонерская лодка, в кильватере за ней двигался черный пассажирский пароход. Осторожно лавируя, они медленно подошли к маленькой бухточке, окаймленной лесистыми сопками. На берегу виднелись немногочисленные постройки. Это и был порт Аян на Охотском море.

Еще несколько десятков лет назад на этом месте существовал небольшой, но довольно оживленный торговый городок. Значение его как пункта торгового обмена с иностранцами выходило за пределы Якутской области и распространялось на всю Восточную Сибирь. Но впоследствии, с созданием более удобных портов в Николаевске-на-Амуре и во Владивостоке, Аян постепенно пришел в упадок.

Из его древних построек на северном берегу бухты сохранились лишь шесть почерневших зданий — баня, три больших склада, кузница и маленькая ветхая церковь. Об остальных постройках печально напоминали лишь гниющие столбы и кучи битого кирпича.

На южном берегу расположилось маленькое поселение Аянка, насчитывавшее семь домов и несколько больших складов. Здесь проживало местное население, тут же находились русские и иностранные торговые фирмы.

Не заходя в бухту, пароходы остановились. Берег казался совершенно безлюдным. Но высланный для разведки небольшой десант скоро просигнализировал, что порт Аян занят белыми, и тогда пароходы вошли в самую бухту.