Однако было бы неправильным считать, что Павла убили англичане, стремившиеся предотвратить этот поход. Это преступление — дело рук одной лишь российской знати.

В ту пору своекорыстие брало в ней верх над любовью к родине, тогда как Павел хотел осуществить два высоких замысла во имя чести и блага своей страны.

Он стал великим магистром Мальтийского ордена, и если бы ему удалось ослабить Англию, он постарался бы отвоевать у нее остров Мальту и стал бы господствовать в Средиземном море. Замыслы, касающиеся религии, наверное, тоже входили в этот план; он, вероятно, пожелал бы соединения русских с католической Церковью, и шагом в этом направлении как раз и стало его избрание великим магистром католического ордена. Есть все основания полагать, что он был тайным католиком, и лучше всего об этом должен был знать папа Пий VII. Когда он узнал о смерти Павла, он сказал эрцгерцогине Марианне, сестре императора Франциска (а та повторила это о. Розавену, от которого я это и узнал), что он «каждый день, совершая мессу, молится об упокоении души императора Павла». Если бы Павел умер схизматиком, то Пий не молился об упокоении его души во время совершения мессы.

Русские подозревали, что он может быть католиком, а он, со своей стороны, любил приводить в замешательство русское духовенство. Когда приближался праздник Рождества, он велел передать архиепископу, что собирается на Пасху совершить торжественное богослужение в соборе. Ужас охватил Священный синод, который послал к нему депутацию, призванную сообщить, что, не будучи рукоположенным священником, он не может совершать богослужения.

— Но разве я не являюсь главой русской Церкви? И если вы, мои подчиненные, можете совершать богослужение, то тем более это могу делать я, начальствующий над вами, — ответил Павел.

Священный синод снова задумался, чтобы дать ответ на этот категоричный довод. Императору сказали, что в Церкви нет такого великолепного облачения, в которое было бы непостыдно облечься Его Императорскому Величеству.

— Это не важно, — ответил Павел, — я повелю сшить его.

Синод снова задумался. Наконец, императору сказали, что он был дважды женат, а русская Церковь не приемлет двоеженства.

Тогда Павел решил, что пора прекратить эту комедию и не смущать духовенство, однако оно все-таки было неповинно в его смерти.

А теперь я приведу пример того, сколь ученым является русское духовенство. О. Василий, представитель белого духовенства, самый уважаемый из всех священников Петербурга и к тому же знающий французский язык, который он выучил, когда служил при русском посольстве в Париже, перевел на русский язык книгу иезуита о. Грассе, посвященную природе Святого причастия. Однако Священный синод, состоящий из девяти епископов, назначенных императором и заменявших патриарха, упраздненного Петром Великим, не позволил публиковать этот перевод, потому что архиереи сочли эту книгу слишком католической.

— Все очень просто, — сказал о. Василий, — автор действительно является католическим священником, но он ничего не говорит о трех спорных вопросах, а именно о папе, чистилище и исхождении Святого Духа; он говорит только о евхаристии, а в этом мы совершенно едины с католиками.

— Прекрасно, — ответил ученый Синод, — но о. Грассе цитирует отрывки, которых нет в Священном Писании. Мы, например, никогда не слышали о таком отрывке: «Pinguis est panis ejus et praebebit delicias regibus?»

— Но неужели вы полагаете, что иезуит мог прибегнуть к такой фальсификации? — недоумевал о. Василий.

— О. Василий, — ответили ему, — вы всегда сочувственно относились к католикам.

— Нет, но, опубликовав эту книгу, я просто хочу заработать немного денег для жены и детей. Если я найду этот отрывок в Священном Писании, могу ли я надеяться на то, что Ваши Святейшества позволят мне опубликовать мой перевод?

— Можете, но мы ручаемся, что вы его не отыщете.

Не теряя ни минуты, о. Василий побежал к о. Андрею Чижу, который в 1810 г. был ректором коллегии иезуитов, и нашел у него о. Розавена[34], отвечавшего за учебу, которому и рассказал о случившемся. Переглянувшись, отцы улыбнулись, открыли Библию и показали ему этот знаменитый отрывок из XLIX главы Книги Бытия (20 стих).

— Слава Богу, — воскликнул о. Василий, — теперь мой перевод напечатают. Так оно и вышло.

О. Анджолини[35] решил отремонтировать церковь при нашей коллегии в городе Витебске и сделал из нее подлинное чудо. В его распоряжении находился подрядчик по строительным работам, человек весьма умный, который попросил священника отпустить его к семье, обещая вернуться в конце шестой недели. Он уехал и не вернулся. Через год или два о. Анджолини отправился в поездку и остановился в одном большом поселении. Однажды, прогуливаясь, он увидел вдали православного священника: длинные волосы, ниспадающие по плечам, роскошная борода, подрясник, перехваченный поясом, а поверх его — ряса с широкими рукавами (зеленая, красная или фиолетовая — неважно: каждый священник выбирает цвет по своему вкусу), в руках посох. Все его одеяние, очень красивое, источало строгое величие. Поравнявшись с о. Анджолини, священник снял свою широкополую шляпу и приблизился к нему с видом старого знакомого.

— Вы не узнаете меня? — спросил он.

— Нет.

— Я ваш бывший подрядчик.

— А теперь вы священник?

— Да.

— Как так?

— Когда я приехал к своей матушке, священник в нашей деревне только что умер, и мой хозяин, здешний помещик, помня о том, что я довольно хорошо знаю церковно-славянский язык, послал меня к епископу с письмом и тремястами рублями [шестьсот франков] на мое рукоположение, и вот теперь я священник здешнего прихода.

Таково положение русского белого духовенства, и так как эти священники имеют жен и детей, их никогда нельзя будет вытащить из их невежества, потому что они сами не смогут или не захотят учиться.

Однако правительство, стыдясь, что православное духовенство так сильно уступает католическим священникам, постановило, чтобы в главной церкви каждого города каждое воскресенье по меньшей мере четверть часа читалась проповедь. Священник читает или, выучив наизусть, сказывает какой-либо отрывок из какой-либо книги, переведенной с немецкого, латинского или французского, выкладывая все, как может. Если он знает один только русский (а таких священников триста против одного), он выстраивает свою проповедь по гомилиям русского архиепископа Платона, а также по Амвросию или другим монахам.

Платон[36] был монахом, знавшим латинский, французский и немецкий. Его считали очень образованным человеком, что среди русского священства означает большую ученость. По-видимому, он много читал, но не имел под рукой какого-либо метода и к тому же ничего не осмыслял. Екатерина II сделала его духовным наставником царевича Павла. Платон хотел подражать Боссюэ и сочинил для своего воспитанника труд по религии, в котором среди прочих положений, противоречивших даже русской Церкви, утверждал вслед за Лютером, что отпущение грехов совершается только благодаря вменению праведности, возвещаемой по отношению к грешнику, оспаривал, как и полагается, первенство римского епископа и утверждал, что в своей Церкви Иисус Христос установил республиканский принцип правления, при котором все священники равны (об этом же он говорит и в третьем томе своей «Истории Церкви»); он отвергал чистилище и признавал моление за умерших. Если бы он отверг эти молитвы, священники с негодованием воззвали бы к Екатерине, потому что такие требы хорошо оплачиваются. Однако Дютем, священник женевской церкви, который также совершал свое пастырское служение и в Лондоне, выступил против такого утверждения Платона, сказал, что если не существует чистилища, то в таком случае нет смысла молиться и за умерших. Платон защищался, но это плохо у него получалось. Дютем опубликовал их переписку, и за границей увидели, что он разгромил Платона в пух и прах. Что касается русских, то национальная гордость, выражающаяся в аксиоме один Бог, одна религия, один царь, помешала им признать поражение своего борца.